Закон подлецов - Олег Александрович Якубов

именно так она и подумала, вспоминая, что в отчем доме собачьи вольеры куда как просторнее.

Гулять в полном смысле этого слова здесь, в тюрьме, было невозможно. Можно было только переминаться с ноги на ногу, в холод мерзнуть, в жару — потеть.

Внутри стен, между этажами, издавна были проложены трубы — теперь уже и не понять, для чего. Но зэки использовали их весьма эффективно. По трубам передавали с мужского этажа на женский и с женского на мужской сигареты, конфеты, иную мелочь, которую можно было протиснуть в трубу. Одним словом, делились, кто чем богат.

Здесь же, во время прогулок, передавались записки. Верх прогулочных камер затянут сеткой, в ячейки которой может протиснуться разве что детская ручка, или такая худенькая, как у Саши. К тому же из всех обитательниц СИЗО была она самой худенькой, а стало быть, легкой. Поэтому именно Лисину кто-нибудь из крепких женщин подсаживал, и она, просунув руку в металлическую ячейку, передавала записку, которую отправляли дальше, по назначению. Операцию эту проделывать надо было не просто быстро, а мгновенно, за те несколько секунд, пока конвойный, уходил в дальнюю часть коридора и не мог видеть нарушительниц. Попадись Саша на этом, наказание последовало бы незамедлительное, и причем суровое. Но отказываться ей и в голову не приходило.

Чуть ли не самым большим дефицитом тюрьмы считались медикаменты. Люди, страдающие тяжелыми заболеваниями, по определению в камере находиться не могут. Поэтому в тюрьме все были здоровы. По утверждению администрации — во всяком случае. От замечательной тюремной пищи страдали все, боли и рези в желудке — явление здесь повсеместное. Так же как и головная боль — от спертого воздуха в невентилируемых камерах. Но на все жалобы выдавалось одно лекарство — таблетка аспирина. Может, в иных СИЗО и иначе, но в том застенке, где оказалась Александра, у коновалов, врачами их назвать язык не поворачивается, бытует безмерно циничная присказка. Когда кому-то из страждущих давали таблетку аспирина, то наставляли: полтаблетки от головы, полтаблетки от всех других болезней.

Вопреки инструкциям, плевать здесь хотели на инструкции, и ВИЧ-инфицированные, и даже туберкулезные больные содержались в одной камере с другими заключенными. В женском блоке эти хронические больные пользовались исключительно своей посудой, да в душевую ходили отдельно от остальных сокамерниц. Да и то вовсе не потому, что так требовала администрация, а потому, что сами так решили.

***

Пятеро обитательниц камеры номер 312 были примерно возраста одного — лет от тридцати или немногим больше. Шестая — женщина уже довольно пожилая. Имени ее никто не знал, да не интересовался, а прозвали Матреной; по окликам надзирателей фамилия была известна — Сыркина.

О каждом из заключенных тюрьма знает ровно столько, сколько хочет знать. Тюремный телеграф работает поэффективнее «Почты России». Вот и о Сыркиной знали, что сын ее — наркоман, содержался в том же СИЗО. Когда мать поняла, что сын без зелья просто помрет, она долго сомнениями не колебалась — стала приносить ему наркотик сама. Сначала продали все, что можно было продать из домашнего скарба. Потом ушла за бесценок квартира. Скитались с сыном по подвалам и чердакам, бомжевали, еду собирали в мусорных баках или, если удавалось, воровали в лавках да на рынках. Забрали их вместе. В этот день Сыркиной удалось приобрести «дозу» на несколько дней, так что в ее сумке этой страшной гадости было изрядно.

Через несколько месяцев, после того как их определили в СИЗО, Матрена узнала, что сын умер. Свет для матери погас. Она, и без того неразговорчивая, вовсе замкнулась, бывало, за день-два и слова от нее не услышишь. Дежурить ее ставили только в силу распорядка. Матрена не мыла, а так, тряпкой грязь растирала, потом все равно за ней все перемывать приходилось. В тот день, когда Сыркина вернулась в камеру после приговора суда, она, так же молча, как делала все остальное, стал собирать свои нехитрые пожитки. И только на повторный вопрос Василисы: «Сколько тебе дали?» — равнодушно, как будто речь и не о ней вовсе шла, произнесла:

— Двенадцать.

Девчонки охнули, пытались растормошить Матрену, выспросить, за что же так строго, сочувствие проявить, но она разговора не поддержала, на охи-вздохи не реагировала. Так и ушла молча, даже не попрощавшись.

***

Василиса Дунаева, Васька, как все здесь ее звали, была смотрящей правильной. Без нужды не орала, рукам волю не давала, но и порядок поддерживала твердой рукой. «Семейничала» она с двумя сокамерницами — Надькой-цыганкой и светловолосой, с огромными синими глазами Лидой. Когда появилась Саша, Васька позвала ее в свою «семью» без колебаний. Еще в ИВС-«иваси» пришлась ей по душе эта хрупкая девчонка — своим открытым взглядом, лучистой улыбкой, и даже тем, что боль свою напоказ не выставляла. И хотя была она, по Васькиным критериям, «домашним тепличным растением», чувствовался в ней характер, твердый и независимый. Ну, а когда Василиса узнала, что у Александры трое детей, то изумления своего скрыть была не в силах.

— Сроду бы не подумала! — восклицала она. — Да в тебе весу-то — чуть, и как же ты, троих родивши, такую фигурку сохранила?

Саша в ответ лишь улыбалась. Когда ей принесли первую передачу, она без колебания открыла пакеты и все содержимое выложила на стол. И когда на ее счет положили деньги, чтобы могла она пользоваться «ларьком», так по старинке называли продуктовый интернет-магазин, в котором делали покупки заключенные, то и продукты, на них купленные, справедливо делились на всех.

В камере был телевизор. Старенький, всего две программы, но все же — какое-никакое окно в мир. Смотрели в основном фильмы. Вечера коротали за чаем и разговорами. И вскоре Саша уже знала невеселую историю каждой из обитательниц, особенно своих, «семейных». Частенько угощали они и незлобивую, хохотавшую по поводу и без повода Аленку-клюкву — она сама так представлялась всем, утверждая, что нет для нее лучше лакомства, чем клюква. Аленка бродяжничала чуть не с детства. Семья на нее давно рукой махнула и передач ей ждать было неоткуда…

Больше других жалела ее Надька-цыганка: в обиду не давала, подкармливала по возможности.

***

…Надя Скворцова родилась в семье оседлых цыган, училась в обычной школе, где в художественной самодеятельности была первым человеком. Учиться она не любила, а любила петь, плясать и кружить парням головы. Родители, глядя на дочь, только вздыхали, да говорили меж собой, что надо ее, как только школу закончит, замуж выдать за хорошего человека, иначе пропадет девка.

Но у Надежды были совсем другие планы,