Маньяк по субботам - Александр Петрович Гостомыслов

ли от удара танкера, проходившего в тот момент по каналу, то ли в результате припадка. Его мать говорит, что в тот день у Никиты сильно болела голова, что являюсь верным признаком приближающегося припадка. Обычно в таких случаях он оставался дома, заранее чувствуя, что ему станет плохо, а на этот раз не усидел. Не исключен вариант, что его сознание прояснилось, он осознал ужас от содеянного и покончил с собой. В любом случае, считаю убийства раскрытыми, нам можно перейти на нормальный режим работы.

— Что скажет доктор? — спросил Куликов.

— Если коротко, не вдаваясь в детали, простым языком, то я согласен с выводами инспектора Шестиглазова. Толчком к действию Никиты Зеленова-Голубева могла послужить книжка рассказов Киплинга. Могла послужить и какая-нибудь нанесенная ему обида. Идея, возникшая у него в мозгу, нам непонятна, необъяснима. Возникла идея, и он начал действовать.

— Тогда как вы объясните, — с хитрой улыбочкой спросил Томишин, — отсутствие отпечатков на гвоздях и письмах? И наличие отпечатков на письме с признанием любви?

Шестиглазов потер кончик носа блокнотом:

— Сначала он боялся, что его схватят, действовал в перчатках. А в последнем случае решил покончить с собой, и ему стало все равно. Кстати, на бензобаке мопеда найден четкий отпечаток его указательного пальца правой руки, нет сомнения, что он ездил в Шлиссельбург и мог убить там Геннадия Исаева.

— Но каким образом он выбирал очередную жертву? — не успокаивался Томишин.

— В верхнем ящике его комода найдены три игровых кубика, стаканчик и карта с обозначением садовых участков с номерами. Он бросал кубики из стаканчика и получал номер участка. Эту версию подтверждают его письма к Граю. Приходил на выбранный участок со своей тележкой, разведывал обстановку и делал свое черное дело. С Геннадием Исаевым пришлось повозиться, он выследил бизнесмена на празднике.

— Ну, а просто по каким-то причинам счел свою миссию на земле выполненной к наложил на себя руки, — добавил доктор.

— Вы согласны с этими доводами, Грай? — резко спросил Томишин.

— В данный момент я вынужден согласиться с этой версией.

— Почему вынуждены?

— У меня нет на руках фактов, чтобы убедительно выстроить и доказать другую версию.

— У вас есть сомнения? Интересно, мы вас слушаем.

— У меня сомнения по одному пункту — почему он это сделал? Каков мотив? Должно же быть какое-то объяснение?

— Интересно, — возмутился доктор, — какой логики вы ждете ст психически больного человека?

— В этом пункте я с вами согласен, Грай, — сказал Томишин, — Мне тоже не ясны мотивы его действий. Может, он действительно выбирал жертву по номеру участка, кидая игровые кубики с цифрами. Либо ему казалось, что эти люди его когда-то обидели. А может, и мания преследования завела его в такие дебри. Скажем — поселился рядом знаменитый сыщик, следит за ним. И вот вам новый мотив — он, Никита, неуловимый убийца, покончил с человеком и записку написал — ищи меня! Может так быть, доктор?

— Почему бы и нет? Вполне возможный мотив для человека с нарушенной психикой. Будь он здесь, останься он жив, мы бы провели экспертизу и ответили на все ваши вопросы. А в данной ситуации приходится только гадать, делать предположения, вы уж извините меня за это.

— Он был обложен нами со всех сторон, — простонал Шестиглазов, — мы мчались по следу и опоздали всего на час.

Томишин громко захохотал:

— Маньяк поступил подло, утопившись напоследок и лишив вас блестящего окончания операции и заслуженной награды. Но еще есть, хоть и слабенькая; надежда, что он остался жив, тогда вы сможете схватить его и задать свои вопросы, и получить вполне заслуженные награды.

— Утонул он или подался в бега, — с облегчением положил обе руки на стал начальник отдела уголовного розыска Куликов, — считаю деле оконченным. Убийств больше не будет. Как вы считаете, Грай?

— И я полагаю, убийств в Садах больше не будет.

— А вы, Крылов, что скажете? — неожиданно вонзил в меня Томишин свой острый взгляд.

— Никиту жалко, — признался я. — С пяти лет страдает припадками, два раза в год в больнице… Он же ни одного дня по-человечески не прожил. И смерть его бессмысленная.

— Вам, Крылов, — одернул меня Куликов, — следует поменять профессию, пойти в сиделки или в монастырь податься. Если человек поднял на другого человека руку — он убийца, какие бы не были записи у него в больничной карточке. И относиться к нему следует должным образом.

— Кстати, почему никто не говорит об его стихах? — возмутился Томишин. — У Никиты дома две зачитанные до дыр книжки — Тютчева и Лермонтова. Он, наверное, использовал их, как образцы. Вы же читали его стихи в тетрадке? Стихи я вам скажу, бр-р-р… — поморщился Томишин. — Что возьмешь с тронутого.

— А мне стихи понравились, — громко сказал сержант Антон Григорьев, до этого молчавший. — Я их даже себе в книжку переписал. Литературные достоинства их невелики. Но я читаю и вижу — рядом со мной жил человек, больной, несчастный, он любил, страдал, надеялся.

В совещании произошла небольшая заминка. Шестиглазов махнул на сержанта рукой, мол, заткнись. Начальник отдела чуть шевельнул тяжелой челюстью, но ничего не сказал.

Удивленный Томишин, не мигая, посмотрел на сержанта:

— Ну, у вас и кадры… Вы их в Литинституте выискиваете? — откашлялся, снова придал лицу выражение суровой требовательности, глаза стали пронзительными: — Почитайте еще раз, сержант, эти письма-стихи. Они написаны не в горячечном бреду. Маньяк свои убийства заранее задумывал, тщательно готовил. Это не проявление болезни, а хладнокровное преступление.

— Правильно, — согласился доктор — в обычной жизни маньяк не отличим от нормального человека. И стихи способен писать, не хуже поэта. Но вот на чем-то его мозг срывается, и пошл о-поехало… Хотя… — замялся доктор.

— Что вас смущает, объясните, — потребовал Томишин.

— Я побывал в больнице, где лечился Зеленов. Она из государственной переходит в частные руки, врачи все уволены, истории болезни нет. Я нашел медсестру, которая помогала его лечащему врачу. Так вот она считает, что доктор якобы полагал, что агрессивность в его состоянии исключалась.

— А, — махнул блокнотом Шестиглазов, — и врачи сейчас на больных положили с прибором. Наша медицина, сами знаете, если довелось лечиться! — и тут же поправился: — Извините, доктор, я, разумеется, вас в виду нс имею.

— Давайте подведем итог, — деловито сказал Куликов. — Не все мне нравится в этом деле, некоторые ниточки оборваны, то, что есть, не плотно связывается в один узелок. Но итоговое мнение едино — убийств в Садах больше не будет. Я считаю, дела НАГа можно закрывать. Вы что-то хотите уточнить, Грай?

— Я хочу заметить, напрасно убийца думал, что