Честер Хаймз - И в сердце нож

Из-за дальнего стола поднялись двое. Официантка стала убирать посуду. В зал вошел Чинк с Куколкой.

Она переоделась в розовое полотняное платье. На ней были большие черные очки в розовой оправе.

Дульси уставилась на нее, источая ненависть. Джонни выпил подряд два стакана лимонада.

В зале воцарилось молчание.

Внезапно Дульси встала.

— Ты куда? — спросил Джонни.

— Хочу поставить пластинку. Что, нельзя?

— Сядь, — ровным голосом приказал он. — И не валяй дурака.

Дульси села и снова стала грызть ноготь.

Аламена теребила высокий ворот платья и смотрела в тарелку.

— Скажи официантке, — посоветовала она Дульси. — Она поставит.

— Я думала поставить песенку Ролла Мортона «Я хочу, чтобы маленькая девочка меня полюбила».

Джонни поднял голову и посмотрел на нее. В его глазах бушевала ярость.

Дульси подняла свой стакан, чтобы спрятать за ним лицо, но рука ее дрожала, и она пролила бренди себе на платье.

С другого конца зала Куколка громко сказала:

— В конце концов, Вэл был мой жених.

Дульси напряглась.

— Ты лживая дрянь! — крикнула она в бешенстве.

Джонни грозно на нее посмотрел.

— На самом-то деле его и убили, чтобы он на мне не женился, — сказала Куколка.

— Его от тебя тошнило, — сказала Дульси.

Джонни ударил ее по лицу так, что она полетела со стула и осела на пол у стены.

Куколка пронзительно расхохоталась.

Джонни откинулся на стуле так, что тот закачался на задних ножках.

— Пусть эта стерва помолчит, — сказал он.

К столику подковылял Толстяк и положил свою пухлую руку Джонни на плечо.

Малыш вышел из-за стойки бара и застыл в проходе.

Дульси молча встала с пола и села обратно на стул.

— Пусть лучше твоя помолчит, — отозвался Чарли Чинк.

Джонни встал. Вокруг заскрипели стулья — все, кто сидел рядом со столиком Чарли, сочли за благо убраться подальше. Куколка вскочила и бросилась на кухню. Малыш подошел к Джонни.

— Тихо, Папаша, — сказал он.

Толстяк проковылял к столику Чинка и сказал:

— Бери ее, уходи и больше никогда сюда не показывайся. Ишь заявился на мою голову…

Чинк встал. Его желтое лицо потемнело и распухло. Куколка вышла из кухни и присоединилась к нему. Уходя, он обернулся и бросил через плечо Джонни:

— Мы еще поговорим, дружок.

— Давай поговорим сейчас, — ровным голосом отозвался Джонни, двинувшись в его сторону. Шрам на его лбу ожил, заиграл щупальцами. Малыш заслонил ему дорогу:

— Об этого ниггера не стоит и руки марать, Папаша!

Толстяк пихнул Чинка в спину.

— Тебе повезло, гаденыш, ох как повезло, — просипел он. — Сматывайся, пока везение не кончилось.

Джонни посмотрел на часы, потеряв интерес к Чинку.

— Пора, похороны уже начались, — возвестил он.

— Мы все придем, — сказал Толстяк, — но ты давай вперед, ведь ты там второй человек.

Глава 9

Черный, сияющий лаком катафалк испускал жар, как печка. Он стоял перед Первой церковью Святого Экстаза на углу 143-й и Восьмой авеню. Тощий черный мальчуган, сверкая белками глаз, дотронулся рукой до раскаленного крыла и тотчас же ее отдернул.

В закрашенных черной краской окнах церкви, ранее бывшей супермаркетом, отразились три черных «кадиллака»-лимузина и вереница роскошных машин, гуськом расположившихся за «кадиллаком», словно куры-несушки за петухом.

Люди всех цветов и оттенков кожи в пестрых одеждах запрудили улицу, чтобы поглазеть на сливки гарлемского преступного мира, почтившего своим присутствием похороны Большого Джо. Черные женщины защищались от палящего солнца яркими зонтиками и зелеными козырьками.

Эти люди угощались красными арбузами, выплевывали черные семечки и потели под вертикальными лучами июльского солнца. У многих в руках были большие винные и пивные бутылки и бутылки поменьше — с шипучкой или кока-колой, приобретенные в соседней засиженной мухами бакалее. Они лизали покрытые шоколадом брикеты мороженого, подававшиеся с тележки, уплетали сандвичи с жареной свининой и кидали обглоданные косточки на мостовую веселым кошкам и собакам, а крошки — нахальным гарлемским воробьям.

Ветер гонял мусор по грязной улице, пускал пыль в глаза, пачкал лица. Громкие голоса, раскаты смеха, колокольчики уличных торговцев сливались со звуками заупокойной службы из открытых дверей церкви и гулким летним грохотом автомашин на улице.

Получился отменный пикник.

Потные полицейские на лошадях, пешие полицейские с расстегнутыми воротниками форменных рубашек, а также патрульные машины с опущенными стеклами управляли толпой.

Когда Джонни поставил свой длинный «кадиллак» на отведенное место и вылез вслед за Дульси и Пламенной, по толпе прокатился легкий гул. То здесь, то там вслух называли его имя.

В церкви было жарко, как в духовке. Грубые деревянные скамейки были до отказа заполнены друзьями Большого Джо — там собрались игроки, сутенеры, проститутки, официанты вагонов-ресторанов, поборники Святого Экстаза, масоны — они пришли проводить его в последний путь и теперь поджаривались на медленном огне.

Джонни со своими женщинами протиснулся вперед. Оки уселись рядом с Мейми, Сестренкой и теми, кто должен был нести гроб, — были там белый стюард из вагона-ресторана, Великий Магистр ложи, к которой принадлежал Большой Джо, разодетый в роскошную красно-белую золоченую форму, седой плоскостопый официант, известный как дядя Джин, и два дьякона из церкви Святого Экстаза.

Гроб Большого Джо, уставленный корзинами с розами и ландышами, занимал почетное место перед кафедрой проповедника. Над гробом летали зеленые мухи.

За гробом на кафедре метался преподобный Шорт, словно под его ногами был не пол, а раскаленная плита.

Его костлявое лицо горело религиозным жаром, и с него градом лил пот, стекавший за целлулоидный воротничок на черный шерстяной костюм. Очки в золотой оправе запотели. Пиджак и брюки были в пятнах пота.

— И сказал Господь, — верещал он, отмахиваясь от зеленых мух, что норовили сесть ему на лицо, и брызгая слюной, как садовая лейка. — «Тех, кого Я люблю, Я упрекаю и наказываю». Вы меня слышите?

— Слышим! — отвечали хором прихожане.

— Так проявите усердие и покайтесь…

— …покайтесь…

— Я обращаюсь к Книге Бытия…

— Бытия…

— Господь создал Адама по образу и подобию своему…

— По образу и подобию…

— Я ваш проповедник и хочу рассказать притчу…

— Проповедник расскажет притчу…

— Вот лежит в гробу Большой Джо Пуллен, такой же человек, как и Адам, также созданный по образу и подобию Господа…

— Большой Джо… по образу и подобию Господа…

— Адам родил двух сыновей, Каина и Авеля.

— Каина и Авеля.

— Каин восстал против своего брата и вонзил ему нож в сердце и убил его.

— Иисус Спаситель… убил его…

— Я вижу, как Спаситель покидает небеса, одевается в одежды вашего проповедника, лицо Его становится черным, Он грозит перстом нераскаявшимся грешникам и говорит: «Кто с мечом придет, тот от меча погибнет».

— От меча погибнет. Спаситель…

— Я вижу, как Он грозит перстом и говорит: «Живи Адам сейчас, он бы ныне лежал в гробу и его звали бы Большой Джо Пуллен».

— Смилуйся, Господи…

— И был бы у него сын Авель…

— Сын Авель.

— И он женился бы на дочери Каина.

— На дочери Каина.

— И я вижу, как Он выходит и говорит…

— И говорит…

Брызжа слюной, разевая свой рыбий рот, он ткнул своим дрожащим пальцем в сторону Дульси:

— Я слышу, как Он вопрошает: «О, сестра Каина, зачем убила ты своего брата?»

Гробовое молчание окутало, словно саваном, разгоряченное собрание. Все взоры устремились на Дульси. Она заерзала на скамье. Джонни быстро вскинул глаза на проповедника, и шрам у него на лбу снова ожил.

Мейми привстала с места и крикнула:

— Это не так, вы же знаете, это не так!

Тогда в углу вскочила сестрица, простерла руки к потолку, растопырила пальцы и завизжала:

— Господи, смилуйся над бедной грешницей!

В церкви начался бедлам. Поклонники Святого Экстаза повскакивали с мест и, повалившись на пол, стали кататься в конвульсиях.

— Убийца! — неистово визжал преподобный Шорт.

— Убийца! — хором вторили ему прихожане.

— Неправда! — кричала Мейми.

— Распутница! — визжал преподобный.

— Распутница! — вторил хор.

— Лживый подлец! — обрела наконец дар речи Дульси.

— Пусть покричит! — ровным голосом отозвался Джонни. Его лицо было непроницаемо.

— Прелюбодеяние! — верещал преподобный.

При упоминании прелюбодеяния собрание и вовсе обезумело.

Братья и сестры добавили жару: перекатываясь с боку на бок, они молотили руками и ногами и с пеной у рта вопили: