Дело о светящихся попрыгунчиках (СИ) - Щепетнёв Василий

А Богданов-Малиновский скажет — были камни, были, не отрицаю. Не знал я, что они понадобятся вам, дорогой Владимир Ильич, и одолжил на время нашей театральной звезде Матильде Палиньской. Очень уж Луначарский об этом просил. Ведь не навсегда отдавал, а только для спектакля. Но их у нее украли. Похитили подлые люди, вот и свидетели есть — Палиньская, Луначарский, люди помельче. Ищут их, нет, не знаю. Говорят, Луначарский распорядился поиск прекратить, Владимир Ильич. А подать сюда Луначарского! И пошло-поехало, концов не сыскать. А позвать-ка сыщика! Что ж вы, голубчик, камушки-то проворонили? Нет, не проворонили?

Так будет, или иначе, а все равно неприятно. Революция революцией, но марсиане — нехорошо. Разве у Маркса где-нибудь про марсиан написано?

Что-то он того… сбивается на язык тезки. С кем поведешься, от того и блох наберешься…

Усилием воли Арехин отстранился от событий сегодняшнего дня. Представил, что это было вчера или даже позднее. Утро вечера мудренее, вот он и создал утро внутри собственной головы.

И сразу стало ясно — Оленева следует искать!

10

Искать каждый может. Другое дело — найти.

Вернуться в Кремль? Положим, ему дадут мандат на допросы и обыски вождей — что, впрочем, маловероятно. Но где обыскивать и кого допрашивать?

Кажется, ответ ясен — Богданова. Но… Товарищ Богданов себе на уме. Товарища Богданова и прежде допрашивали, при царском режиме. Товарища Богданова голыми руками не возьмешь. А возьмешь — так без рук останешься.

Богданов будет отрицать связь с Оленевым. Не знаю, мол, и все. Кто такой Оленев? Кто его видел? Выдумки это. Интриги. Провокация.

А, действительно, кто его видел? Только Гроцкий. Но ведь Гроцкий не утверждает, что Оленев был в Кремле. Он только повторил намек Оленева, а правильно сыщики этот намек поняли, нет, Гроцкий не отвечает. Может быть, земля в представлении Оленева начинается вовсе не с Кремля, а с почтамта или кладбища. Только кладбищ в Москве множество, а Кремль один.

Логика, конечно, хромает на все сорок ножек. Искать-де удобнее под фонарем…

Как там говорил Гроцкий о лаборатории Оленева, вернее, о мастерской? Место, священное для каждого ученого человека? Опять намек, загадка. Сидит девица в темнице, а коса на улице — морковь. Он все матушку спрашивал, отчего именно морковь, а не лук, петрушка, свекла.

Какое место в Москве священно для каждого ученого? Университет. Но опять — поди, найди в университете… Он большой.

Арехин почувствовал, что нагулялся и надумался вволю. Сел в возок, сказал:

— К Сухаревской башне.

В конце концов, почему бы и нет? Башня, как объект поклонения ученых, ничуть не хуже университета. Яков Вилимович Брюс — фигура эпическая, вровень с Добрыней стоит. А искать в башне не в пример легче.

Легче-то легче, а все-таки она тоже не маленькая.

Они ехали по Сретенке, и шатер Сухаревки рос, как странный гриб посреди зимы.

Перед башней стояла подвода, рядом — красноармеец. Он присматривал за четверкой бывших, носивших трупы из подводы в башенные ворота.

Вот, значит, как. Сухаревская башня теперь стала кадаверной.

Арехин вышел из повозки, подошел к красноармейцу.

— Стреляные?

— Не, — красноармеец смотрел на Арехина. По виду буржуй, но не боится, а спрашивает, будто право имеет. Лучше ответить. — Не, тут которые от флуенцы померли.

— И давно — сюда носите?

— Велено, как стемнеет, так и вести.

— Это вы поторопились. Еще не стемнело.

— Много их, мертвяков… — оправдывался красноармеец, — много, а подвода одна. Нам иначе не управиться…

Действительно, бывшие и сами еле двигались. Каждое тело они укладывали на носилки, и, вчетвером, несли их, сгибаясь под тяжестью.

— В башню складываете?

— Ага. Земля теперь мерзлая, а мрут — штабелями. Весной пообтает землица, тогда, может, и закопают. Или в реку побросают, ракам на радость…

Арехин прошел в ворота.

Короткий проход, и он оказался в большом зале. В полутьме видны были тела, уложенные вдоль одной из стен, но не рядком, а штабелем. Правильно, их много будет, тел. Тысячи.

Знал бы Брюс…

Арехин начал подниматься. Лестница шла вдоль башенной стены, мимо окон, частью и разбитых, сквозь которые внутрь залетал снег. Да, мороз теперь не помеха, напротив. Но мог ли Оленев что-нибудь делать на морозе?

Он добрался до самого верха, толкнул дверь.

— Здравствуйте, Александр Александрович, Еще немного, и вы бы меня не застали.

Голос, бодрый, энергичный, принадлежал господину лет шестидесяти. Господин в потертой шубе сидел в старинном кресле, протянув ноги к маленькой переносной печурке-жаровне.

Угли в жаровне еле тлели.

— Вы меня знаете, — медленно проговорил Арехин.

— Разумеется, маэстро.

— А я вас видел в мае 1914 года, — продолжил Арехин. — Вы, господин Нонейм, играли против меня французскую защиту в партии-блиц, и на двадцать шестом ходу я проиграл по времени.

— Да, часы были неисправны, минутная стрелка разом прыгнула на три деления, — подтвердил господин в потертой шубе, вставая с кресла. — Мне просто повезло.

— И вы ждали меня здесь, чтобы дать мне возможность отыграться?

— Нет, нет, маэстро. Просто я хотел вернуть вам то, в чем надобность отпала.

— А именно?

— Слезы Амона.

— Извините?

— Слезы Амона — это рубины.

— Ах, рубины…

— Да.

— Хорошо, давайте их.

— Для этого нам придется спуститься в подвал.

— Они в подвале?

— Именно.

— В подвале и установка инженера Оленева?

— Я не ошибся, предполагая, что вам удастся дойти до сути. Да, она в подвале.

Спускаться вниз было легче, чем подниматься, но Арехин не торопился. Не хотелось, чтобы минутная стрелка опять дернулась, и флажок коварно упал.

Из окна было видно вечернее небо. Развиднелось. Солнце, наконец, скрылось, и над Москвою начала густеть тьма. На востоке зрел багровый нарыв. Луна встает. Полная луна да еще в снежную ночь стоит тысячи фонарей.

Господин тоже на минуту задержался у окна. Вид луны, казалось, вполне удовлетворил его.

Они прошли мимо трупов, дошли до неприметной железной двери.

Господин ударил тростью в дверь.

— Кто стучит? — раздался голос изнутри.

— Открывай, если не замерз.

— Я не замерз, я тепрый, — дверца приоткрылась. Это она с виду неказистая, а на деле в дюйм толщиной.

Они зашли внутрь. На крохотной площадке их ждал человек с фонарем. Азиат.

— Веди, — сказал ему Нонейм.

Тридцать ступенек. Сорок. Пятьдесят. Сто. И еще, и еще. Однако. Похоже, башня одинаково простирается и вверх, и вниз.

Они остановились перед другой дверью, опять железной. Железной снаружи, изнутри же был прикреплен свинцовый лист. Ага, вот он куда шел, старый свинец инженера Оленева. Верно, и Гроцкий тоже руку приложил.

Подземелье все было обшито свинцовыми листами — и стены, и потолок, и даже пол.

Посреди подземелье возвышался небольшой помост. Пятиугольный.

И всё.

— Это и есть… машина перемещения инженера Оленева?

— Нет. Это пристань, откуда машина ушла в плавание.

— На Марс? — не удержался Арехин.

— Инженер Оленев полагает, что на Марс.

— А вы?

— Я? Я просто немного помог Оленеву, только и всего. Как инженер инженеру, — Нонейм едва заметно заикался. Волнуется?

— Ограбление этой ночью — ваша работа?

— Не совсем ограбление, но — моя. Тряхнули стариной, — немного смущенно улыбнулся Нонейм.

— Вот как, значит, инженеры друг другу помогают.

Нонейм только покачал головой.

— Во всяком случае, я все возвращаю, — и он протянул Арехину раскрытую ладонь, на которой лежали два рубина.

— Признаюсь, я думал, что они, рубины — неотъемлемая часть Машины Пространства, — сказал Арехин.

— Машины Пространства? Хорошо сказано. Да, без них Оленин вернуться не сможет, если не найдет что-либо подобное на Марсе. Впрочем, он и с ними вернуться не смог бы. Камни действуют раз в несколько лет. Как лейденская банка: сначала накопит энергию, потом — паф, а затем снова копи.