Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

Но Венера опередила его:

— Я сняла квартиру здесь, на набережной. Хотите, приглашу на чашечку кофе?

— С удовольствием!

Она обернула себя махровой простыней, затянув узел над грудью. Он, повернувшись к морю, быстро натянул плавки. Пошли рядом. Со стороны: гордая, по-королевски статная мама и ее худенький сынок, ей по плечо ростом.

Захлопнув дверь своей комнаты, она обхватила его шею, повалила на потертый ковер. Падая, он уже предвкушал изощренные приемы Жоржа де Сада и безумную жажду Эммануэль.

Так все и началось… Но чуть позже прояснилось, что изобретательно неистовствует только он. Она же просто лежит, нежится в сладострастных умиротворяющих ощущениях.

Во время приятного отдыха ему показалось, что он и раньше встречался с этой каменной богиней и что давно между ними пролегло нечто отталкивающее и постыдное. Не случайно они прячут глаза друг от Друга.

И все-таки что-то снова толкнуло его в раскрытые объятия, заставило слиться с ней в одно слегка разгоряченное существо. Но тут же сквозь сумятицу прерывистых ощущений стали пробиваться рассудочные импульсы, требующие остановить этот нелепый полумеханический акт.

Она удовлетворенно обмякла, а он с неприязнью увидел грузную волну опустившегося к полу живота, маслянистый пот на складчатой шее… Да и собственное оскверненное похотью тело вызывало гадливое отвращение.

Всплыла полузабытая песня о петухах:

…И было много в крике томОтчаянной кручины,Такой, с какой приходят в дом,Стыдясь себя, мужчины.

Одевался, думая о том, что придется срочно отдать в стирку и плавки, и майку, и даже шорты.

Она не заметила его ухода, так и осталась лежать неподвижно белой опавшей горой.

Торопливо шел по оживленной декоративной набережной, спеша нырнуть в прохладу и тишину отеля. Мимоходом заметил: над нудистским пляжем сгрудились любознательные, в руках бинокли, подзорные трубы. Ругнулся беззлобно: «Эстеты! Теоретики онанизма!»

Постыдно-чувственное эхо отдалилось, пришло тупое безразличие, отрешенность от всего сущего. Откуда-то всплыла убежденность, что любовные связи унизительны, если они не оправданы продолжением рода. Внутреннее ехидство тут же воспротивилось: «Не лги! Завтра ты снова захочешь женщину!» — «Захочу, — признался он ехидству, — найду ее, испытаю экстаз, а потом… потом опять эта мертвящая пустота в душе и раскаяние, как мука. Бесцельный секс не знает сбывшихся надежд».

Отель принял его прохладой, но не тишиной — тем же зудящим говором. Прогнал по лестнице к желанному люксу.

Первое, что бросилось в глаза: люди! Много. В каждом зеркале. У них были встревоженные лица. Они суматошно двигались, размахивали руками, вертели головами. И все чем-то походили на него, Виктора. Какой-то безумный хоровод родственников. Их невнятные сумбурные мысли, мечась от зеркала к зеркалу, пронизывали голову тончайшими стальными нитями… Это было изощренной пыткой.

Некое облегчение пришло в коридоре. Сбежав по лестнице, Виктор направился к стойке портье. На фоне ячеек с ключами сидел строгий мужчина с кустистыми бровями. Увидев Виктора, привстал, мгновенно слепил лицо в подобострастие, спросил участливым голосом врача «скорой помощи»:

— Слушаю вас, дорогой гость…

Виктор сжался, обуздывая взбешенные нервы, заговорил не фразами, а отдельными словами:

— Не подскажете… пансионат… а лучше… дом в горах… где можно… отдохнуть… одному…

Портье сморщил лоб, возведя брови к середине лба.

«Отослать к деду? Сколько заплатит?»

На его столик спланировала стодолларовая бумажка.

— Мой дед живет высоко в горах, — сказал он, смущаясь. — Там свободна мансарда… Но подойдет ли вам?

— Подойдет! — заявил Виктор, — Я готов ехать сейчас.

— Сейчас? Не могу. — Его брови озабоченно сложились уголками. Но когда на стол упали еще две стодолларовые бумажки, согласно закивал: — Хорошо, хорошо… Поедем. Но мне надо заправить машину, купить вам продукты.

— Я подожду здесь, — прервал его Виктор.

Он отошел от стойки, опустился в кресло, физически ощущая пристальный, недоуменный взгляд из-под кустистых бровей.

Глава 30

Порка по-кондауровски

Во злости Стинг поставил обидящую свечу, то есть комлем вверх, которая, по народному поверью, приносит гибель или полное забвение обидчику.

Позвонил ехидный подполковник.

— Кондауров, ты меня хоть капельку уважаешь?

— Допустим…

— Тогда помоги расколоть Стинга. По нему вышка плачет. Он твердит и твердит: «Друзей не продаю…» Может, ты найдешь к нему подход, а? Что молчишь? Слышишь меня, Кондауров?..

— Попробую, — наконец отозвался майор. — Веди сюда…

Стинг появился, неся на физиономии негасимую ухмылку. Заявил нагло:

— Всех уложил. До тебя дошло. Но и ты не надейся. Друзей не продаю.

— Не продавай, — равнодушно пожал плечами Кондауров, тоже переходя на «ты». — Мне-то что до этого? Дерьма на тебе по шею. Звонок твой прозвенел. Я так, психологический интерес проявляю. Согласись, любопытно поглядеть на человека, которого порол лучший друг. Сидеть-то не больно?

— Ты о чем? — насторожился Стинг.

— О порке при свидетелях. Стыдно было?

Морда Стинга покраснела, глаза налились кровью.

— Да я тебя за вранье, начальник!..

— Остынь, Стинг. Ничего ты со мной не сделаешь. А вот в наших папках навсегда останутся свидетельские показания, как Стинга пороли розгами.

— Ремнем! — взвился Стинг.

— Розгами или ремнем — какая мне разница? Пусть суд выясняет детали. Да и в тюрьме, сам понимаешь, придется тебе рассказать все подробно. Надо ж будет чем-то развлечь зеков. Честно говоря, я б на твоем месте о вышке мечтал, чтобы уйти от позорища…

— Кончай изгаляться, мент! — взревел Стинг.

— Зачем так? Я правду говорю, — печально и сочувственно вздохнул Кондауров. — Порол твою задницу Пан? Порол. Любовалась этим зрелищем одна привлекательная женщина? Любовалась.

Стинг грыз нижнюю губу, смотрел злобно, затравленно, дышал тяжело, часто. Из отчаявшейся души вырвалась мольба:

— Слушай, Кондор, ты человек. Выброси это из дела.

— Не могу, — с горьким сожалением развел руками майор. — Это значит, и Пана, и свидетеля дружеской экзекуции надо выбрасывать.

— Их оставь. Меня выброси…

— А если судьи скажут: «Почему не установили человека, которого пороли? Найти и представить нам его!» Еще больше сраму будет. А в зале потом как хохотать будут, представляешь?

— Сука ты! — огрызнулся Стинг.

— Ну, зачем оскорбляешь? Незаслуженно. Я ж тебе помочь хочу. Чтоб был готов ответить на любой вопрос, — продолжал издеваться Кондауров. — Вот, например, судей обязательно заинтересует, один раз он тебя высек или сек регулярно, за любую оплошность?

— Один! — рявкнул Стинг, дрожа всем телом.

— А чем докажешь, если спросят?

Разъяренный Стинг кипел, готовый броситься на Кондаурова. Майор заметил это, сказал философски-раздумчиво:

— Да, хорош у тебя был друг, такого, конечно, предавать нельзя…

И тут с надрывом вырвалось у Стинга:

— Век ему, гаду, не забуду. Ремнем, как дошколятку.

— Какой век? — удивился Кондауров. — Пана уж нет. Да и ты со мной прощаешься. Кончилась ваша дружба с мочеными розгами.

— Ремнем! — гаркнул Стинг.

— Ну хорошо, хорошо, ремнем. Давай кончать наш разговор. Только учти — по-дружески предупреждаю: если ты все станешь отрицать, то на суде только о твоей поротой заднице и будут говорить. Со всех сторон этот пакостный факт рассмотрят. Какой ремень был? Больно ли бил? Что он говорил при этом? Кричал ли ты? Как быстро зажили рубцы?..

— Прошу тебя, заткнись, мент! — Уже не было злобы, одно отчаяние звенело в голосе Стинга. — А если я все расскажу? Выбросишь? И ремень… и треп свидетеля.

— Смотря что расскажешь, — уклончиво ответил майор.

— Все! Чтоб без позора.

— Ну, если все, то, конечно, смогу.

— Давай бумагу! — вскочил Стинг со стула. — Клянусь, никогда бы не сдал, если б он не выпорол.

Через два дня Кондауров взял у ехидного подполковника, сияющего, как подсолнух на солнце, показания Стинга. Выписал для себя фамилию, адрес, номер телефона подпольного хирурга.

Теперь многоопытный читатель, освоивший десятки детективов, и сам легко вообразит, как профессиональный сыщик, получив информацию от хирурга, повел свой нелегкий розыск. Заметим только, что, к сожалению, не скоро он добрался до таинственно пропавшего Гипнотизера…

Глава 31

Ворованный воздух

«Утопия» в переводе с греческого означает: «Место, которого нет».