Мертвая цепочка - Николай Иванович Леонов

такси ждут, подойдут, спросят, как у меня дела, что нового произошло, бывает, новости какие обсудим. Да, хорошие ребята, но вот что Илья-то на них вечно орет без конца и края, это тоже такое есть. Требовательный. Хотя зрители довольные всегда выходят после представления, видать, все же по делу строит их. Тут ведь как? Должна же быть жесткая рука…

Гуров его перебил:

— Кого знаете из его близкого окружения?

— Девки всегда возле него крутились. Бывало даже так, что его к входу подвозили импозантные дамы, такие, что видно — при деньгах женщина, но с ними он роман долго не крутил, как-то быстро все заканчивалось. А так…

Охранник почесал пятерней живот:

— Ну Дианка у него есть, эстонка которая, знаете уж, поди?

— Была.

— Как?.. — ошарашенно выпучил глаза мужик.

— Эту новость переварите потом.

— Ба-а-а-тюшки, что делается! — всплеснул руками тот.

— Ближе к делу.

— Ладно-ладно… ну, что она? Часто в синяках приходила. Бывало даже, помню, вот время такое же было, уже никого, а она от него убегала, а он на весь театр горланил, все ревновал ее ко всем. Она забежит ко мне сюда, вот, в каморку, пересидит, за ней этот, который танцы им ставит?.. — Охранник приложил к переносице два пальца, пытаясь вспомнить, но это не помогло, и Гуров подсказал:

— Хореограф?..

— Во-во! Точно! Этот, Истрин! Вот он приедет на машине, заберет ее, покатает, а потом она снова здесь. А хореограф наш потом на следующий день ходит мрачнее тучи. Ну а что? Конечно, беда, когда девка-то хвостом крутит, а не дает…

Полковник поднял ладонь, пресекая:

— Про Эльс что можете сказать?

— Да одиночка она, ну… как? Родителей, как я помню, схоронила, никого у нее не осталось, вот нашла любовь, да больно много страдала, да держалась она за этого худрука нашего.

Маленький пузатый телевизор, на котором торчали два рога антенны, что стоял в каптерке Петра Михайловича, приняв сигнал пульта, облаченного в целлофановый пакетик, с натугой включился и покрылся рябью, а далее явил картинку какого-то интеллектуального шоу.

— Извини, коллега, мне пора тоже службу нести, у меня тут — как по расписанию, просвещаться надо, в конце концов глянь, в каком месте соответствующем находимся!

— Да-а-а… лишним уж точно не будет, — с толикой иронии ответил Гуров.

«Здесь каши, однако, не сваришь», — промелькнуло у него в мыслях.

— И никто не приходил и не спрашивал про Сицкого в недавнем времени?

Мужик пожал плечами, чуть оттопырив нижнюю губу.

Поблагодарив за все, что охранник смог рассказать, Гуров заглянул в папку и, удивившись маршруту, который выстроил телефон на заданную точку, вызвал автомобиль.

Спустя еще некоторое время такси подъехало к старому полуразрушенному дому, находившемуся на отшибе деревни, что доживала свой век в отдалении от города. Еще будучи в нескольких сотнях метров от места, невооруженным глазом можно было распознать, в каком состоянии находится помещение. Однако бурьян, разросшийся вдоль пьяного забора, словно крепкая охрана, возвышающаяся в несколько метров, защищала угодья от любопытных глаз. Крыша дома накренилась вбок, и в некоторых местах на шифере зияли дыры. И только крепкие столбы калитки, будто не тронутые временем и условиями, держались по стойке «смирно».

По всей улице, растянувшейся в непроглядную даль, никого не было видно. Даже свет в окнах ближайших домов горел не везде.

Обернувшись на звук буксирующих колес, он покачал головой. Его тут же подозвал таксист с просьбой подтолкнуть, ведь тот забурился в какую-то яму и объявил, что он безумно опаздывает на следующий заказ. Пока ехали сюда, Гуров отметил, что асфальт либо был разбит временем, либо накатан определенными кусками, в особенности подле более приличных на вид частных домов, либо вовсе отсутствовал, как перед нужным полковнику домом. Хотя домом это можно было бы назвать с большой натяжкой. На вызволение старенького «Форда» ушло еще какое-то время, но Лев успел порядком вспотеть и подустать.

Приблизившись к калитке, он услышал, как натужно взлаяла собака. Понял, что, если есть собака на цепи за забором, значит, все-таки есть и хозяева. Так и оказалось.

— Чего надобно? Ночь, считай, на дворе, зачем ходите, а? — проскрипел старушечий голос.

Послышались медленное шарканье, вероятно галош, все ближе и ближе к калитке.

— Добрый вечер. Вы уж извините меня за поздний визит. Нина Макаровна Сицкая — здесь проживает?

— Чаво? — прошепелявила старушка, выглянувшая в щель забора.

В сгущающихся сумерках было трудно разглядеть ее лицо, однако можно было понять и по голосу, что бабушке ближе к девятому десятку.

— А-а-а-а, поняла! Ну я! Чего хотел-то, милок?

— Меня зовут Лев Иванович Гуров, я старший оперативный уполномоченный по особо важным делам! — Мужчина предположил, что вряд ли старушке нужны формальности, однако привык следовать определенным правилам.

— Не поняла, милок, кто-кто моченный?

— Уполномоченный.

Старушка закряхтела, бубня под нос о том, что ей ни черта не понятно — кто пришел и что ему от нее надо.

— Ты, милок, заплутал? Тебе, авось, водицы поднести, а?

Гуров сдался:

— Да из милиции я, бабуль!

— А! Так вон оно как! Из милиции? Милицию знаю, та! А я-то тебе, старуха, зачем сдалася-то?

— Вы Илью Сицкого знаете?

— А как же ж, милок, знаю-знаю! Сынок он мой, кровинка моя!

Лев Иванович сжал кулаки. На сердце стало тяжело. Сообщать старушке о том, что ее сына больше нет, не стал. По тому, как живет Нина Макаровна, было ясно — сын о матери и подавно не вспоминает. От злости в душе заскребло. В то время, как ее сыночек жил, говоря откровенно, не по совести, плясал на сцене, деньгами распоряжался, вдоволь людей используя… мать его доживала остаток дней в нищете. Не зная человека, не ведая, кто пришел, — по старой закалке, по доброте душевной, по воспитанию, сама не имея гроша в кармане, — прохожему готова протянуть стакан воды. Гадко. Гадко в душе. Нельзя судить покойных, да здесь уж было до одури неприятно. А стоило подумать, сколько еще таких стариков, которые оказались никому не нужны, как становилось совсем паршиво…

«Пусть еще поживет старушка. Она, возможно, только на одной вере, что сын нагрянет однажды, и держится», — разрывая совесть на части, подумал опер.

— Мне узнать у вас надо — у него дети есть? — Поняв, что бабушка с трудом слышит, полковник стал говорить погромче.

— А как же ж! Есть-есть! Егорушка, внучок мой… давненько уж я-то его не видала!

— А почему давно не виделись?

Старушка, видимо, на что-то присела там, за забором, и выходить за калитку не намеревалась. И все-таки принялась сетовать:

— Та он-то, когда цирк свой стал играть-то, туда поехал, сюда поехал, а давеча привез с собой