Стая Тамерлана - Александр Михайлович Бурых

разложил материалы в простые картонные папки с красными тесемками и, следуя договоренности, отправил одну копию бумаг в ФСБ, а вторую положил в камеру хранения. Затем позвонил по номеру, ставшему ему известным в последние дни, и сказал:

— Мне Камала.

— Вы ошиблись, — ответили ему, но трубку не бросили.

— Ладно, выслушайте мое сообщение. Данные на ваших конкурентов по таджикскому варианту находятся в камере хранения на Павелецком вокзале.

И назвал номер ячейки и код. Абонент, естественно, ни слова не понял из сказанного, о чем возмущенно заявил собеседнику.

* * *

Прежде чем окончательно распроститься с Портновым, Аркадий Николаевич Заседин дал ему задание нейтрализовать Каретникова. До выборов оставалось совсем ничего, а другого столь надежного исполнителя под рукой у Заседина сейчас не было. Единственным условием, которое он поставил, являлось сохранение жизни профессора и даже непричинение тому значительного физического ущерба. Все-таки жила в каких-то глубинах закоренелого чиновничьего разума память о днях юности.

Расстроенному нелепой гибелью своих ребят и прочими неудачами, Портнову не совсем понравилось условие патрона, но не считаться с ним пока было нельзя.

Операция против ученого была проведена быстро, грубо и бесхитростно. Ночью в его квартиру проникли несколько человек. Они вкололи Каретникову и его экзотическому гостю по дозе мощного снотворного и вывезли их в небольшой подмосковный городок. Проснувшийся на следующий день историк обнаружил себя в совершенно незнакомом месте. Выбежав на улицу, Анатолий Валентинович убедился в том, что находится за сто верст от собственного дома. Все происходило, словно в дурном сне. И сон не кончался.

Добравшись до Москвы, он обнаружил, что ключа от квартиры у него нет. Да и дверь была другая, не старая деревянная, а металлическая. В ответ на его звонок лязгнули замки, и на пороге возник совершенно незнакомый человек, напоминающий тяжело беременную зебру. Полосатая майка обтягивала внушительное брюхо, а волосатые руки покрывали наколки. Человек удивленно посмотрел на профессора и протяжно сказал, словно что-то припоминая:

— А-а! Здорово, корефан! — ковырнул в носу и поинтересовался. — Ну, тебе чего?

— Мне? — опешил профессор. — Мне?! Войти…

— Забыл, что ли, чего? — спросил человек в майке.

— Почему забыл?

— Ну, я не знаю… собирался ты быстро, может чего и оставил. Да ты заходи, заходи, нечего в подъезде балакать.

Внутри все было неузнаваемо. Обои были новыми и другого цвета, мебель стояла абсолютно иная. На месте пресловутых вещей-агрессоров — старого трехстворчатого шкафа и письменного стола — красовалась импортная стенка под орех. А пол у ее подножья украшал ворсистый серебристо-белый ковер. Ничего не понимающий, Каретников ринулся в ванную, но и там сверкала голубого цвета сантехника, какой сроду у него не было.

— А где мои записи? — растерянно поинтересовался он.

— Ну, и чудак ты человек! — в прежнем фамильярном тоне ответил зебровидный незнакомец. — Ты же сам мне наказал, мол, все бумажки пожги, без надобности они мне теперь. Ну, я и пожег. Ты чего, в натуре, все забыл, что ли?

— Ничего я вам не говорил! Я и вижу-то вас впервые. Кто вы такой? Кто дал вам право находиться здесь, в моей квартире?!

— А-а! Так, так, так сказал дурак… эх, предупреждали ведь меня…

— О чем?

— Да ты не кипятись, Толя. Сядь.

И пузан легонько подтолкнул Каретникова. Тот плюхнулся в объемистое кресло. Неизвестно как оказавшийся в квартире профессора мужчина сочувственно посмотрел на Анатолия Валентиновича, погрузил до половины толстый палец в ноздрю, извлек его, осмотрел и вытер о штаны.

— Пиво будешь? — спросил он.

— Какое пиво? Причем здесь пиво какое-то?

— Ну, тогда водки… у меня немного осталось…

— Да вы что?! — привстал Каретников.

— Ну, ну, угомонись. Завязал, говоришь… узел на пупке, да?

— Что вы несете? Бред какой-то…

— Ага, точно — бред… говорили мне, что с памятью у тебя нелады, провалы какие-то бывают, да я не верил. А теперь вижу — правда это.

— Я…

— Погоди, дай закончу. Мы же с тобой выпивали прям здеся, вот в этой прям комнате. Отмечали, блин, обмен. И водка была, и пиво. Ну? Еще смеялись: я — Коля, ты — Толя, я Корытов, ты Каретов. Ну? «Смирновскую», холодненькую, под солененький огурчик — хрум-хрум — и пивко, «Балтику» шестой номер… семга тоже была, жирная такая семужка. Ужель, забыл?!

— Не пил я с вами! Никогда не пил! И не Каретов я, а Каретников!

— Фью, — присвистнул полосатый Корытов. — Да ты, видать, точно с головенкой не дружишь! Ты когда последний раз в свою ксиву заглядывал?

— Что?

— В паспорт, говорю, посмотри, чучело! С тобой он?

Анатолий Валентинович вместо того, чтобы окончательно возмутиться, словно загипнотизированный сунул руку за пазуху и вытащил документ. В нем официальными чернилами было написано: Каретов Анатолий Виленович. А с черно-белой, потрескавшейся в правом верхнем углу фотографии, смотрело его собственное лицо. Руки ученого непроизвольно задрожали. Каретников перелистал книжечку. Последние записи свидетельствовали о том, что он выписан из той квартиры, где сейчас находился, и прописан в другом городе.

— Ну, вот. Вспомнил, блин, садовая голова? Мы ж с тобой закрутили тройной обмен! Там, где ты сейчас, бабка жила. Она ж в мою бывшую хату переехала, в Шацк, там у ней дочь, а я — сюда. Ну, а ты к ней вселился! Вспомнил, блин? Ты еще гундосил все: «Надоела эта Москва, блин, до чертиков, давно хотел куда-нибудь в тихий городок свинтить, чтоб не близко, но и не очень далеко. Книги, мол, в тишине сочинять буду». Ну, вспомнил, башка твоя, блин, бедовая? — тихонько засмеялся, мелко тряся животом, зебровидный. — Ну, что, махнешь теперь?

— Вы, вы, вы… издеваетесь?

— Опять за свое? И писанному не веришь? Ну, ты, братан, натуральный, блин, фитиль.

— Что?

— Короче, дело к ночи, с пивом завязал, от водки у него изжога, тогда чего приперся?

— Это моя квартира! Я в милицию обращусь!

— В ментуру? Давай, давай, блин, звони в ментуру-прокуратуру! Заждались там тебя!

* * *

В кабинете вице-премьера свет горел допоздна. Он, как и другие люди из отечественного чиновничьего истеблишмента, регулярно дымился на работе. На столе перед ним лежали две совершенно одинаковые папки с красными тесемками. Государственный муж потрогал за край одну из них и медленно спросил:

— Ты Заседина в известность поставил?

— Нет, — коротко ответил сидящий напротив человек.

— Правильно. Узнай, где оригинал и, вообще, откуда все это берется.

— Сделаю.

—