Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович

Соломия, удивленная необычной механизацией, покачала головой.

— Давай, Миколка, договоримся, я никакая не пани. Это меня пан Шпехта так называл, издевался над моим плебейским происхождением. Я тогда намеревалась поступить в университет, надеялась, что Варнава Генрихович составит мне протекцию. Исполнила одну его услугу, которую вряд ли кто другой исполнил бы.

— Услуга хоть стоящая?

— А то нет? Нужно было ликвидировать свидетеля, который знал Шпехту как осведомителя. Шпехта работал на пана Бандеру и одновременно на пана Стецька. Осведомитель приезжал на Лемковщину, встречался с местным начальником провода. Там я его и успокоила. Когда мой татко узнал об этом убийстве (он даже не подозревал, что это была моя работа), сказал: «Выстрел меткий, но не по адресу. Не того убрали: потеря и для Бандеры, и для Стецька»… Так что пан Шпехта остался доволен, а мне не подсобил, хоть обещал…

— Но ты же в тот год стала студенткой?

— Мне подсобили другие… Даже не подсобили, а подсказали, к какому профессору идти на вступительный экзамен. Он мне выставил в зачетке проходную четверку. Я его попыталась отблагодарить, а он даже в конверт не посмотрел, а сказал мне: «Ваше стремление к знаниям похвально. На досуге прочтите вот эту книжечку. Только вдумчиво. Она вам поможет в жизни». Я взяла эту книжечку, но прочитать не успела — пан Шпехта отобрал. Лицо у него стало злобное, колючее… Я тогда изредка приходила к нему убирать квартиру. Призналась, что сам пан профессор на экзамене внимательно выслушал меня, похвалил за ответ. Я рассказывала, как паны католики в нашем селе отбирали у православных землю. Профессор вручил мне презент — эту книжечку.

— А что за книжечка? — поинтересовался Микола.

— Смешная. В ней автор плюет на папу римского. Попробуй — доплюнь.

— И потому пан Шпехта на тебя озлобился?

— Да, представляешь?

Микола пояснил:

— Эту книжечку написал очень смелый человек. Его убили около вашего тира — за Стрийским парком… А книжечку я тебе найду. До недавнего времени она была в нашей сельской библиотеке… Правда, говорят, из райцентра приезжала комиссия. Опасные для ума книги изымала. Так что эту книжку могли и сжечь.

Около коровника Соломия задержала взгляд на собачьей будке. Будка была внушительной по размерам, рассчитанной не меньше, как на тигра.

— У вас есть цуцик?

— Да не один.

— Что-то их не видно.

— Сад берегут. Утром ты с ними познакомишься. Удивительная парочка. Они меня любят, а значит, полюбят и тебя.

Из глубины сада раздался собачий лай, узнали по голосу — хозяин вернулся. Старый Перевышко, согласно своим убеждениям, дал собакам ходовые прозвища: кобеля назвал Кучмой, а суку — Юлькой. Это породистые восточноевропейские овчарки. От Кучмы у Юльки — злое потомство. Не однажды, когда были щенками, они бешено облаивали старого Пунтуса, когда тот с посохом проходил мимо двора Перевышек.

Пока открывали калитку, Микола успел рассказать об этих замечательных собаках.

Во дворе молодых встретила мертвая тишина. Обычно в это позднее вечернее время старики сидели у телевизора. Еще позавчера Никита предупредил: ждите гостей. С Миколой будет необычная гостья — по всей видимости, будущая невестка.

— Она хоть корову доить умеет? — поинтересовался Андрей Данилович.

— Далась тебе корова! — недовольно бросила Клавдия Петровна. — Ты слышала, что Никита сказал: она — спортсменка. Мастер спорта.

Неожиданно между стариками возникла перепалка.

— Вот-вот! Мастера, они умеют только деньги доить, — заметил старик.

— Но не из тебя же, а из государства, — в свою очередь заметила старуха.

— А государство чье?

— Было наше…

— Сельская женщина должна все уметь.

Еще не видя своей будущей невестки, Андрей Данилович уже испытывал гордость за свою родню: не всякий дом может похвалиться выдающимися людьми. Даже у Алексея Пунтуса хлопцев полный двор, а видных людей — незаметно. Эта тема занимала Перевышек с той самой минуты, как по телеграмме брата Микола выехал в Россию.

Теперь старики с нетерпением ждали молодых. Должны были приехать еще вчера, но что-то их задержало. Видимо, на пропускном пункте. Местные жители по старой памяти через границу переходят, как было при советской власти, из одной республики в другую — без документов. Когда было одно государство, документы не требовались. И люди знали друг друга не один год. Теперь пограничники — хлопцы из соседних сел, контрактники. Им известно, что здесь живут по принципу: у каждого своя тропа. Люди для порядка соблюдают дистанцию — все-таки граница…

Старики вернулись в первом часу ночи. Они наведывались к знакомому украинскому пограничнику капитану Огнивенко, сыну старого друга. Родители Миколы попросили капитана, чтобы тот позвонил на заставу, уточнил: не задерживали ли за последние сутки Миколу Перевышку, жителя села Сиротино? Если да, то пусть отпустят, за ним пришли его родители.

«А если задержали в России?» — спросил тогда Андрей Данилович.

«Все равно отпустят, — заверил капитан. — Кто их будет кормить? Да и бумагу на задержание придется составлять».

«Что правда, то правда», — дружно согласились родители Миколы.

На всякий случай капитан позвонил в соседнее государство — на российскую заставу. Там этот звонок расценили как шутку. Местные жители ходят, как ходили раньше: кто-то ищет заблудившуюся телку, кто-то бежит в магазин за чекушкой. Здесь, как и в других пограничных селах, незыблемо действует правило торговли: в России открывают магазины на час раньше, чем на Украине, а на Украине закрывают на час позже, чем в России. Вот и бегают через границу граждане разных государств за одним товаром.

Кто-то в Киеве (разумеется, не от большого ума) поменял часовые пояса, что в Слободскую Украину вносило великую путаницу, особенно на железной дороге: кто время считал по-московски, тот, случалось, опаздывал, кто считал по-киевски, тот целый час слонялся по перрону, мог на столбах почитать все объявления.

— Пускай переходят, где им удобно, — ответила украинскому капитану российская сторона. — Попадутся — задержим.

— Слышали? — сказал Перевышкам капитан Огнивенко. — У нас бесследно еще никто не пропадал. Сами дорогу найдут, не дети.

И старики отправились домой, так ничего не узнав о судьбе Миколы и его предполагаемой невесты.

Но как же они были удивлены, когда на освещенной веранде своего дома увидели сына и незнакомую молодую женщину!

— Ну, слава богу, приехали без нашей помощи, — обрадовалась Клавдия Петровна и обратилась к мужу: — Нужно тебе было, старик, паниковать?

— Граница, — огрызнулся Андрей Данилович. — Тут и пристрелить могут. Свернешь с нейтральной полосы…

Их с веранды заметили, и старики прекратили спор.

Как вышли на пенсию, так все чаще стали спорить, притом по любому поводу. А повод, если есть желание высказаться, всегда найдется.

Веранда была ярко освещена. Долгожданные гости собирались ужинать. Перед ними стоял кувшин с молоком, нарезанный крупными ломтями хлеб домашней выпечки и глубокая миска с медом.

Микола суетливо поднялся.

— Это, дорогие родители, моя Соломия.

Андрей Данилович сразу чуть ли не официальным тоном:

— А как по отчеству?

— Зовите просто — Соломия, — робко произнесла долгожданная гостья.

— Ну, Соломия, так Соломия. В наших краях это редкое имя. Главное при имени — человек. Если он с мозгами, любое имя его украсит.

Клавдия Петровна обняла гостью и с близкого расстояния вдруг разглядела ее худощавое смуглое лицо: под глазами синюшные пятна, левая бровь глубоко рассечена. Отшатнулась в ужасе:

— Кто ж это тебя так, дочка?

За Соломию ответил Микола:

— В аварии побывала. В нашем деле аварии случаются часто.

Отец укоризненно взглянул на сына: при чем тут аварии? А шея? Тоже в кровоподтеках. Как будто волки зубами хватали. И, что еще было заметно, в больших темно-карих глазах — пережитый ужас.

«Нет, тут что-то посерьезней», — с тревогой подумали родители Миколы. — Кого это сын привез?»