Ее тысяча лиц - Анна Викторовна Томенчук

теплая ладонь доктора коснулась его плеча и легонько сжала. Аурелия молчала, Грин тоже не спешил нарушать тишину. Ее прикосновение успокаивало, позволяло обрести почву под ногами. Никаких мыслей в голове не было, только тупое и ноющее желание отправиться в бар, чтобы напиться. Чего он, конечно же, не сделает. Но очень хочется. А еще больше хочется поговорить. Хоть с кем-то поговорить о том, что происходит. О том, чье тело сегодня нашли. О том, как мучительно ноет сердце. Доктор Баррон сказала то, о чем можно было мечтать, то, что оправдывало его самого и его любимую, что объясняло чудовищную реальность и давало индульгенцию на все, что они успели натворить. То, за что хотелось ухватиться — но нельзя. Грин понимал, что нельзя. Он не может любить убийцу. Даже если она себя таковой не признает, даже если она действительно страдает от редкого психического заболевания. Даже если ее психика сама уничтожила монстра, она не имеет права быть рядом с Грином, он не имеет права быть рядом с ней. Прошло два года. Неужели короткий трехмесячный роман навсегда выжег его сердце? Неужели все происходящее нужно только ради того, чтобы его глупая душа научилась наконец не привязываться?

Детектив поднял голову и посмотрел доктору в глаза.

— Что от меня требуется?

— Просто зайдите к ней. Сядьте напротив. И дальше делайте и говорите то, что посчитаете нужным. Но без резких движений, пожалуйста. В случае с такими пациентами никогда не знаешь, что вылезет.

Просто зайти и встретиться с ней лицом к лицу. Какие мелочи.

ПРОШЛОЕ. АННА

16 мая 1987 года, суббота

В каждом из нас живет множество сущностей — субличностей. На работе мы в одной маске, дома в другой, среди друзей примеряем третью, а перед любимым человеком тщательно выстраиваем четвертую, до безумия боясь того, что он заглянет за края и увидит истинное лицо. То, которое мы сами видеть боимся, потому что посмотреть в глаза своим демонам сможет не каждый — и почти никто не способен на это без терапии.

Всю сознательную жизнь я занималась психологией. Я в терапии с тринадцати лет. Продумала каждый шаг карьеры, отчаянно стремясь туда, где сейчас находилась. Лучшая на курсе, лучшая на работе, публикации в крупнейших французских и международных изданиях. Даже влюбляясь, я оставалась в состоянии повышенной готовности.

Но не сейчас.

Сейчас я с ужасом и болью видела в себе другую женщину, другие проявления, другую Анну. Ту, которой я становилась, стоило Акселю переступить границу базы. Эта Анна легкая. Ей плевать на условности. Ей пока хватало осторожности и чувства собственного достоинства, чтобы не показывать всю палитру бушующего в груди урагана, но, кажется, долго это не продлится. Эта Анна может часами сидеть на злополучной лавочке с книгой в руках в надежде, что он снова встанет напротив, коснется спиной стены и закурит, теребя сигарету пальцами. Эта Анна просыпается, стоит мне выйти за пределы кабинета. Она безраздельно владеет моим личным временем и тратит энергию на ерунду. Она следит за тем, чтобы безупречно выглядеть. А это непросто, особенно когда на улице жара под пятьдесят или налетает песчаная буря.

Эта Анна совершенно не думает о том, что ей двадцать девять, а ему девятнадцать. Она вообще не чувствует разницы в возрасте. Она думает о том, что он красив, умен и сдержан. И эта сдержанность, некоторая холодность, с которой он держится со всеми, включая ее, покоряет. Эта Анна не думает о последствиях.

Иначе как объяснить то, что произошло сегодня?

Он вернулся из командировки неделю назад. Пару дней провел на обследовании в госпитале, потом присоединился к тренировкам, но на терапию к моей коллеге не ходил: видимо, то дело, в которое он был сейчас вовлечен, нетравматично или он справлялся.

Мы встретились, когда я шла из психологического центра в сторону дома после тяжелого рабочего дня, а он сидел у больничного корпуса и курил, смотря в стремительно темнеющее небо.

Мне стоило пройти мимо. Но вместо этого я остановилась. Прямо напротив него, точно зная, что он заметил. Удержалась от победоносной улыбки, когда он опустил руку с сигаретой, выдохнул дым и замер. Мне — или той новой Анне, о которой я ничего не знала, — до безумия хотелось сесть рядом и почувствовать его запах. Понять, как реагирует мое тело, а не только фантазия. И я беспечно сделала шаг к нему. А потом еще один.

— Прохлаждаетесь, офицер?

— Вы пришли спасти несчастного пленника из лап врачей, доктор Перо? — с неподражаемой улыбкой, от которой у меня волосы встали дыбом, спросил Аксель.

— Вы не выглядите несчастным пленником.

— Здесь учат прятать свои эмоции.

— И вы, конечно же, лучший ученик?

Он слегка наклонил голову, как будто так мог лучше меня рассмотреть. А потом просто протянул руку. Просто. Протянул чертову руку.

Надо было рассмеяться или сделать вид, что я не заметила. Но вместо этого я, замирая от восторга, вложила пальцы в его ладонь и позволила ему усадить меня рядом с собой — в непозволительной в любой другой ситуации близости. Я старалась сохранять спокойствие, но, кажется, забыла, как дышать. Парень продолжал расслабленно сидеть на чертовой скамейке. Сигарету он потушил и оставил в пепельнице, а сам откинулся на спинку и снова посмотрел в небо. Почти стемнело, но я видела его профиль. Четкий, будто прорезанный во тьме скальпелем. На лице легкая щетина, которая ему несказанно шла. Губы расслаблены, но на них долго смотреть я не смогла.

Я сидела рядом с ним и боролась сама с собой, пытаясь объяснить себе, что наша разница в возрасте — это серьезно, что он совсем юн. Но мерзкий голосок внутри все время напоминал, что здесь мужчина становится мужчиной в десятки раз быстрее и на самом деле он взрослее большинства из тех, с кем я встречалась на гражданке. Ощущался он точно взрослее. Спокойнее. Как будто на него можно положиться.

— Скрывать чувства меня научила не армия, — неожиданно заговорил Аксель.

Я сейчас описываю это и не понимаю, как подобрать слова, как сохранить это на бумаге. Важнее, наверное, то, что это останется в моей памяти, как бы