Реквием по братве - Афанасьев Анатолий Владимирович

— Хочу, чтобы ты хоть раз честно сказал, что обо мне думаешь? Кто я такой для тебя? Без выпендрежа, как у Клима.

— Почему именно сейчас?

— Но ведь оттуда, куда мы едем, можно и не вернуться, правильно?

— Я постараюсь, чтобы ты вернулся.

Кныша тяготил бессмысленный разговор, он почувствовал нехорошее желание остановить машину и выкинуть раскудахтавшегося молодца на обочину. Возможно, это было самое лучшее, что он мог для него сделать. Боренька каким-то образом уловил его настроение, мгновенно затих.

На выезде из Жуковки Кныш свернул на боковую улочку и приткнулся носом к припаркованной, с включенными подфарниками «Газели». Не подвел старшина. Через минуту подкатил «жигуленок». А еще через минуту вся компания расположилась в салоне «Газели», представляющем из себя небольшой оружейный склад: автоматы Калашникова, два гранатомета, пистоли, карабин с оптикой, десантные ножи, ящик с гранатами, два ящика со взрывчаткой и дымовыми шашками… Кныш представил старшину, объявив, что это его заместитель, которому они обязаны подчиняться беспрекословно. У Петрова спросил:

— Никто не тормознул?

— Два раза останавливали, трасса дурная.

— Пропуск сработал?

— Как видишь, командир… А это, выходит, и все пополнение?

— Думаешь, мало?

Старшина, широко улыбаясь, оглядел братву, особо задержавшись взглядом на валенках Бореньки. Спросил с уважением:

— Никак ты лыжник, сынок?

Боренька приосанился.

— Почему лыжник? Я как все.

— Круче его у нас никого нету, — не удержался Клим. — Спецназовская кличка «Санитар».

— Отставить, — прикрикнул Кныш. — Торчать долго не можем у всех на виду. Слушай вводную…

Говорил минут десять, а когда закончил, в салоне установилось тягостное молчание. Санек и Клим дымили взасос, Петров жевал булку с маком.

— Что-то неясно? — спросил Кныш.

Клим глухо отозвался:

— Говоришь, пятнадцать человек, ворота, сигнализация… Но это же верный капутец, шеф. К бабке не надо ходить. Порубят, как капусту.

Боренька резво вскинулся, словно по сигналу. Радостно загугукал:

— Вот ты и засветился, Клим Осадчий! Теперь сразу видно, кто есть кто. Это тебе не анекдоты травить. Придется поднатужиться. Или кишка тонка?

— Сейчас в лоб получишь, — предупредил Клим.

— Давай, попробуй. Посмотрим, какой ты герой.

— Кстати, Боря, — сказал Кныш. — Ты лично останешься охранять транспорт. И чтобы я больше твоего писку не слышал… Саня, чего молчишь?

— А чего базарить, Стрелок прав. По всему раскладу выходит, шансов никаких.

— Не совсем так… Если все четко провернуть — ночь, внезапность, много шуму и треску… Думаю, справимся. Но вопрос даже не в этом. Тинку там на куски режут, глумятся над ней. Жалко рыжую. Как же так, она нас кормила, а мы ее сольем? Подлянка получается…

Кныш обвел горящим взглядом одного за другим своих соратников.

— Ну так что, братва?

Санек нехотя пробурчал:

— Ты тоже прав, Кныш. У нас выбора нету. За нас его, как всегда, другие сделали.

— Петров?

— А что я?.. Ты меня знаешь, командир. Разгон взял, остановиться не могу.

— Осадчий?

— Прикуп, конечно, тухлый, но если с нами санитар леса, какие могут быть сомнения? Даешь штурм!

У Кныша в груди потеплело.

— Что еще важно, — сказал он. — Отступать некуда.

ГЛАВА 4

Охранник Гриня Брик сквозь дрему услышал какой-то посторонний звук: будто струна на гитаре лопнула. С трудом продрав глаза, подгреб к оконцу. Пейзаж знакомый: ворота, вырванные из тьмы прожектором, и заснеженная подъездная площадка, раскачивающаяся среди ночи круглым световым пятном. Да и кому там быть в начале пятого утра? И среди дня мало кто рискнет заглянуть без специального допуска. Места заповедные, предназначенные для отдыха больших господ. Разве что забредет пьянь-побирушка из соседней деревни, кому все равно, куда идти, да зайчонок серенький прошмыгнет — ушки на макушке. Побирушке накостыляют ребята в охотку, а зайчонка пожалеют. Зверье грех обижать понапрасну.

— Ты чего, Гриня? — окликнул с топчана Боб Жигулин, бывший надзиратель из «Матросской тишины».

— Померещилось чего-то. Вроде стук какой-то.

— Мозга у тебя стучит, ей в башке просторно… Выйди, погляди, коли сомневаешься.

— Дак я вижу, нет никого.

Недовольно ворча, Жигулин уселся на топчане, ноги в толстых носках опустил на пол. Спать на дежурстве запрещалось строго-настрого, но охрана постоянно нарушала этот запрет. За все лето и осень не было никаких происшествий — это расслабляло.

— Говорю же, пойди глянь. Из-за таких ротозеев, как ты, порядку нигде нет.

— Почему я ротозей? — обиделся Гриня. — Я-то бодрствую, а некоторые по семь часов подряд ухо давят. Из уважения к твоему возрасту, Жигулин…

— Прикуси язычок, — оборвал надзиратель. — Приказано, значит, выполняй.

Чертыхаясь, молодой боец надел ватник, взял автомат со стола. Из тепла в стужу — б-р-р! — но приходилось подчиняться. Старая курва вполне может накляузничать Мусе, а тогда… об этом лучше не думать.

Гриня Брик вышел на двор, прислушался. Тихо, как в морге. Из домика казалось, ветер, а ветра нет, только мороз похрустывает — градусов пятнадцать, не меньше. Неожиданно звук повторился, металлический, — откуда ему взяться? Гриня — черт его толкал под руку — отомкнул засов на калитке, осторожно выдвинулся за ворота. Постоял, потоптался. Естественно, никого. Лишь старые ели подступили черной стеной. Гриня сунул в рот сигарету — и тут сбоку донесся легкий свист, явственный, отчетливый, отчего у Грини враз ослабели коленки. Он резко обернулся, приладив автомат в руку, — и это было его последнее осмысленное движение в жизни. Старшина Петров показался из-за выступа забора и метнул нож. С семи метров он никогда не промахивался: нож с мягким чмоком вошел Грине в незащищенное бронежилетом, открытое горло, проткнул кадык и перерубил шейную вену.

Опережая старшину, Кныш ужом скользнул в отворенную калитку, ворвался в сторожевой домик. Навстречу с топчана поднимался, изумленно пуча глаза, пожилой мужик в армейской робе образца семидесятых годов. Кныш выстрелил с порога из «магнума» сорок восьмого калибра с глушителем, отдача была такая, что чуть не выворотило большой палец. Мужик рухнул на топчан, так и не успев встать на ноги.

От ворот побежали к дому вчетвером — метров тридцать по сосновой аллее, освещенной с двух сторон фонарями. Здесь они были как на ладони, и Кныш полагал, что это самый опасный участок: если удачно проскочат, дальше будет легче.

Проскочили, прокатились по снегу четырьмя самоходками, — и нигде ничего не загрохотало, не заухало. Ни одна собака не кинулась под ноги. Удача пока им сопутствовала — слепая старуха.

У парадного подъезда Кныш сделал знак рукой — и Санек с Климом, не задержавшись ни на секунду, помчались дальше, огибая дом. Как и говорил Кныш, с третьего этажа нависал над землей балкон с каменной балюстрадой в екатерининском стиле — непременный декоративный атрибут новорусских загородных замков. Санек достал из рюкзака эластичный трос с альпинистским трезубцем на конце, размотал — и швырнул наверх. С первого раза — точно. Подергал — крюк зацепился намертво. Клим ухмыльнулся: «Прощай, братан!» — и в мгновение ока взвился на этаж. Через несколько секунд Санек к нему присоединился. Расположились с двух сторон высокой, стеклянной балконной двери, приготовив автоматы, — ждали.

— Сквознячок, — негромко произнес Клим. — Не простудиться бы!

— Ничего, отогреемся, — ответил Санек.

Кныш поднялся на крыльцо, присосками укрепил под низ двери взрывное устройство и спустился к старшине. Отступили, прижались к стене. По рации Кныш вызвал Санька:

— Вы где?

— Наверху. Все в порядке.

Кныш нажал кнопку пульта: рвануло не сильно, но внушительно. Друг за дружкой взлетели по ступенькам: дверь зияла обугленным провалом. Ворвались в дом. Началась потеха…

Когда все идет гладко, жди беды. Двух гавриков на первом этаже срубили легко, те очухаться не успели, свет зажгли — и тут же наглотались свинца. А дальше что? Дом велик, трехэтажный, с пристройками, а внутри вообще лабиринт: коридоры, переходы, лестницы, множество комнат, холлов, кладовок, подсобных помещений. Без карты местности — черт ногу сломит. Трудность двойная: с одной стороны, надо срочно отловить какого-нибудь здешнего обитателя; с другой — медлить нельзя ни секунды. Кныш всем своим существом чувствовал, как дом проснулся, напрягся, ощетинился, готовясь уничтожить наглых пришельцев. Словно в подтверждение, откуда-то сверху мощно рявкнула сирена, заполнив все уголки истошным, дребезжащим воем. Рявкнула — и сразу умолкла, кто-то ее отключил.