Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович

Капитан отвечал за безопасность гостя, поэтому сразу же предупредил:

— Отсюда, товарищ майор, вас могут обнаружить. Пригибайте голову. Расстояние каких-то девятьсот метров.

Майор долго не отходил от стереотрубы. Уже взошло солнце, склоны гор поменяли цвет — солнце высветило ближайшее нагорье. Туманная дымка исчезла. Здесь было столько красоты! Как на удивительных полотнах Рериха. Не хватало только снежных вершин, подобных Гималаям.

Чуть ниже — минное поле. Оно, как живое существо, затаив дыхание, поджидало жертву.

Передний край словно вымер. Будто нет войны: с ранней весны до середины лета покрыто зеленью, в мирные годы здесь пасли овец, в военные — к линии огня даже приближаться не смели. Вместо окриков чабанов отзывались автоматы и пулеметы.

В это время дня при солнечном свете все затаилось. Не падают снаряды и мины. Такое ощущение, что стороны взяли паузу — договориваются о мире, но доверия нет, поэтому никто не решается приподнять голову над бруствером окопа.

У майора был афганский опыт: могут и договориться не открывать огня, но откроют. В такой войне, как эта, слова не всегда придерживаются — утеряна вера в добро. Самое трудное: как вернуть доверие?

Глядя на минное поле, майор искал ответ. И он его почти нашел. Но как на это предложение посмотрит начальство? Ведь убивают друг друга не враги. Еще вчера они вместе учились, работали, отдыхали. Более того, чеченцы женились на русских, русские — на чеченках. Кто-то первым должен пойти навстречу, проявить великодушие?

В штабе армии он будет докладывать: этих женщин не стоит задерживать, что они знали — сообщили. Собственно, это и до них было известно.

Любая информация, если речь идет о противнике, нуждается в уточнении. Бригадный генерал Абдурханов, в распоряжении которых находились наемницы, делал вид, что усердствует. Он боится Масхадова, а на Масхадова нажимают американцы: почему у русских так мало невосполнимых потерь? Куда исчезают миллионы долларов, которые выделяет Конгресс на демократические преобразования за пределами национальной территории, в частности на поддержку демократических сил в несвободных странах?

Все труднее находить наемников. Снайперы в большинстве случаев разовые. В первую командировку охотно едут прибалты и западные украинцы. До недавнего времени за каждого убитого русского командование Ичкерии выплачивало большие суммы — с такими деньгами не стыдно появляться дома.

Но русские разведчики научились обезвреживать наемников. Вместо долларов с Кавказа повезли гробы. Охотников за легкими деньгами поубавилось.

И пан Шпехта быстро сориентировался — поменял способ вербовки снайперов в армию Ичкерии. Но главный шаблон не менялся. «Один раз съездишь, — говорил снайперу. — Сделаешь несколько метких выстрелов — и ты уже за рулем собственного “мерседеса”. А если побываешь в Ичкерии два-три раза, считай, в Лондоне у тебя — квартира».

9

Под вечер, когда рота вернулась в казарму и уставшие, голодные, мокрые, пробывшие весь день под дождем саперы уже строились на ужин, прапорщика Перевышку вызвали в штаб армии. По рации он доложил, что задание выполнено. Может, что не досказал? Если надо уточнить, для этого есть командир — лейтенант Червонин, он неотлучно присутствовал — руководил и контролировал работу.

— Когда прибыть? — спросил дежурного по управлению, теряясь в догадке: зачем?

Позавчера Никита ездил на магистраль М-4, там, под Павловском, обнаружен фугас неизвестной конструкции. Требовался специалист высокого класса. Прапорщик тешил себя мыслью, что после выполнения задания он вернется в Воронеж и дома, уже не в полевых условиях, отдохнет, как под крышей родительского дома.

— Как срочно прибыть?

— К девяти ноль-ноль.

«Это же всю ночь в дороге!» — Никита прикинул. Что же получается, он что, на всю армию один такой по разминированию фугасов? И стоило из-за одного фугаса отзывать человека с передовой? Но он понимал и то, что поблизости нет никого, кто занимался бы фугасами. В учебной саперной роте бойцы молодые, неопытные — на такое дело кого-нибудь не пошлешь. Сейчас в Воронеже, кроме Перевышки, был один специалист — лейтенант Червонин, но он уже отправился домой. За себя оставил прапорщика.

В отличие от Перевышки, у лейтенанта Червонина была семья. Семью он видит не каждый день. Сегодня ему предоставился случай увидеть жену и годовалого ребенка. Роту сняли с передовой. Согласно агентурным данным, на армейские склады боевики готовили налет. Нужно было их упредить — поменять схему минных полей. Не исключалось, что карта минных заграждений у диверсантов на руках. Но теперь им карта не поможет — добытчик нужной информации останется без вознаграждения. Это может быть штабной писарь, имеющий прямое отношение к секретной документации, а может — и сапер в офицерских погонах.

Рынок уже проникает и в армию. Как в старые, дореволюционные времена, должностные лица торгуют секретами. Воров, конечно, ловят, но далеко не всегда наказывают: у них находятся защитники, видимо, заинтересованные в утечке секретной информации. У воров военных секретов и страх уже не тот, когда даже полковников и генералов за продажу противнику важной информации расстреливали. Действовал закон — за измену Родине. Эту расстрельную статью военный трибунал применил, например, к полковнику Пеньковскому, генералу Полякову…

Но то было другое время — без рыночной экономики. Европа отменила смертную казнь. А Россия равняется на Европу. Враги России не стали бояться, зная: попадется на шпионаже — выкупят. Даже нищая Ичкерия для этого находит валюту…

Мысль о продажности в армии все чаще посещала прапорщика Перевышку. От капитана-контрразведчика, сослуживца по Афганистану, он узнал, что из Чечни перешли на сторону русских две наемницы; он тут же поинтересовался:

— Выкупили?

— Представь себе, нет, — ответил капитан. — Я тоже сначала так подумал, но когда увидел их, будто в клетке с тиграми побывавших, проникся к ним доверием: эти девчата еще не пропащие.

— Они — кто?

— Снайперы.

Мельком подумал: «Которая из них лишила жизни капитана Калтакова? Взглянуть бы ей в глаза!»

С начала войны наемники гастролируют по Кавказу, как артисты. Российская разведка их отслеживает, устанавливает национальную принадлежность. Наемники из разных стран Европы и Азии, охотники за долларами.

— Откуда они?

— Земляки ваши, с Украины.

— Украина, товарищ капитан, большая. Я, например, — из Восточной. Есть и Западная.

— И говорите на одном языке?

— Диалекты разные, но словарь не требуется.

— Майор «Два нуля» просит тебя, как земляка, с ней побеседовать.

— С одной?

— Вторая уже в Москве. За ней приехал отец.

— А почему именно меня вы определили в собеседники? У нас полроты украинцев.

— Понимаете, Никита Андреевич, в беседе с майором эта украинка назвала имя своего жениха. Он, оказывается, слобожанский. Это рядом, через границу, и фамилия у жениха — Перевышко. У нас в полку вы один с такой фамилией. И в вашем «Личном деле» записан брат Николай Перевышко. Своего жениха она называла Миколой.

«Что ж, выходит, у Миколки есть невеста? А молчит, паршивец. Наверное, и дома не знают», — впервые недобро подумал о брате. Для брата-близнеца Львов не чужой город, и вполне вероятно, когда учился в институте, влюбился в западенку.

Звонить в Сиротино не стал. Еще поднимется переполох. Да и то, к телефону Миколе надо будет бежать на почту, а мобильником, как это сделал зять Пунтуса, сиротинцы еще не обзавелись.

Никиту разбирало ревнивое любопытство: неужели и тут Микола его обогнал? Он считал себя старшим по возрасту — родился на два часа позже, но уже успел закончить институт. У Никиты за плечами только средняя школа да шестимесячные курсы дивизионных саперов. И с женитьбой никакой ясности: любовь к Юле отравлена ее флиртом с предпринимателем Блакитным. А дружеские чувства к Тамаре Калтаковой еще не гарантировали, что семейная жизнь у них сложится удачно. Тамара вела себя сдержанно — не раскрывала объятий.