Антология советского детектива-38. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Азольский Анатолий

Вскоре показались домики Гюмюштепе. Худаяр тронул шофера за плечо. Тот остановил машину. Худаяр, порывшись в кармане, вытащил десять рублей, потом еще пятерку, протянул шоферу и, не прощаясь, вышел из машины.

— А меня подвезите к пляжу, — сказала блондинка. Шофер повернул вправо, машина зашуршала по песку и остановилась около летнего ресторана у самого берега моря. Блондинка расплатилась, вышла, а шофер повез дальше женщину с ребенком, высадил ее на окраине села и через некоторое время остановился у дома Худаяра. Тот ожидал его, сидя на камне у калитки. У ног Худаяра стояла большая плетеная из камыша корзина, прикрытая куском суровой ткани. В таких корзинах жители Гюмюштепе обычно возят в город знаменитый гюмюштепинский десертный виноград, вызревающий прямо на раскаленном песке.

— А где та? — спросил шофер.

Худаяр молча кивнул головой. С пляжа, размахивая в воздухе босоножками, быстро шла блондинка, оставляя крупные отпечатки босых ног на влажном песке. Она присела на камень, отряхнула с ног песок, надела босоножки и уселась в машину рядом с шофером. Сзади сел с корзиной Худаяр. Такси покатило прежним путем в город. Ехали молча. Когда уже подъезжали к городу, блондинка что-то вполголоса сказала шоферу, тот ответил краткой фразой. Худаяру, то ли от того, что задремал, то ли просто не расслышал, почудилось, что они говорят на каком-то непонятном языке, и он спросил: — А? Что?

— Ничего, — ответил шофер. — Ты сойдешь на улице Низами?

— Да, — сказал Худаяр.

— А обратно сегодня поедешь?

— Нет, останусь в городе. Зайду кое-куда. Есть дела.

— С делами управляйся поосторожнее, — буркнул шофер.

— Знаю, не в первый раз, — ответил Худаяр. И снова все погрузились в молчание.

У пригородного вокзала блондинка попросила остановить машину, открыв сумочку, спросила, сколько с нее. Шофер глянул на счетчик и ответил: «тринадцать рублей пятьдесят копеек». Блондинка протянула ему двадцатипятирублевую бумажку. Получив десятку сдачи, сказала «достаточно» и направилась на вокзал.

Поднявшись в билетный зал, она к кассе не подошла, а, обойдя очередь, вышла и села в троллейбус, идущий к центру города. Сойдя на остановке на улице Низами, она неторопливо зашагала по тротуару, поглядывая на широкие витрины магазинов, и той же неторопливой походкой вошла в подъезд дома № 27.

За несколько минут до нее в этот же подъезд вошел с корзиной винограда Худаяр. Машина, на которой он приехал, теперь стояла у большого гастрономического магазина. Шофер — коренастый рыжеватый парень лет тридцати пяти — не выключая счетчика, углубился в газету, изредка отрываясь от чтения, чтобы бросить короткое «занято».

Прошло минут пятнадцать. Шофер иногда поглядывал поверх газеты на противоположную сторону улицы, останавливал взгляд на подъезде, куда вошли его бывшие пассажиры, и снова продолжал чтение. В подъезде показалась блондинка. Неторопливой походкой женщины, умеющей ценить воскресную прогулку, она направилась к гастрономическому магазину, полюбовалась витриной, на которой плюшевый Мишка, окруженный пирамидами папиросных коробок и консервных банок, ловко опрокидывал в пасть стакан оранжевого сока, и, безразлично посмотрев на шофера, вошла в магазин. Несколько минут спустя из подъезда вышел Худаяр все с той же корзиной. Чуть прихрамывая, он дошел до угла, свернул и исчез из виду. Шофер выключил счетчик.

— Вам куда? — спросил он остановившегося у машины какого-то молодого человека с девушкой в ярко-розовом платье.

— В Нагорный парк, к ресторану, — ответил юноша, поудобнее усаживаясь в машине и обнимая за плечи свою спутницу. Шофер кивнул головой и включил скорость.

Громадный амфитеатр стадиона был переполнен народом. Тысячи болельщиков не спускали глаз с зеленого поля, где разыгрывались жаркие схватки. Шел матч на первенство области между командами Советабада и Еникенда. Стадион то затихал, то взрывался бурей криков и аплодисментов, вызванных метким ударом нападающего или виртуозным броском вратаря. В один из напряженных моментов, когда над воротами еникендцев нависла угроза первого гола, в репродукторе послышался голос диктора:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Члена судейской коллегии по стендовой стрельбе Октая Чингизова срочно просят зайти к директору стадиона.

Повторив еще раз приглашение, диктор смолк.

В одном из рядов излюбленной болельщиками северной трибуны с места нехотя поднялся молодой черноволосый мужчина в отлично выглаженном белом чесучовом костюме и, сопровождаемый нелестными репликами запрудивших все проходы зрителей, стал протискиваться к выходу.

У дверей кабинета директора стадиона его дожидался юноша в серых брюках и салатной шелковой тенниске, подчеркивающей его хороший загар и атлетическое сложение. Увидев приближавшегося Октая Чингизова, он шагнул ему навстречу.

— В чем дело, Сурен? — спросил вполголоса Чингизов.

— Не знаю, вас срочно вызывает Любавин.

— Где машина?

— У восточного входа.

— Поехали.

Через несколько минут Октай Чингизов уже взбегал по лестнице здания Комитета государственной безопасности. В приемной полковника Любавина его встретил дежурный офицер.

— Анатолий Константинович у себя? — спросил Чингизов.

— Нет, товарищ майор, — ответил дежурный. — Он спустился к председателю, а вас просил подождать в кабинете.

Чингизов прошел в кабинет. Сурен Акопян — молодой оперативник — остался в приемной, чтобы перекинуться словечком с дежурным лейтенантом, своим закадычным другом и неизменным соперником на мотогонках.

Кабинет полковника Любавина занимал большую угловую комнату на третьем этаже. Окна его выходили с одной стороны к морю, с другой открывался вид на Дворец культуры нефтяников. Два стола, поставленных буквой «Т», стулья в белых чехлах, добротные книжные шкафы у стены, большая карта, висевшая в простенке, придавали кабинету подчеркнуто строгий вид, который несколько смягчался светлыми шелковыми гардинами над открытыми окнами. Чингизов скользнул взором по знакомой обстановке, встретился глазами с Феликсом Дзержинским, спокойно глядевшим на него с портрета, и подошел к окну.

Сзади послышались шаги. Чингизов обернулся, выпрямился и наклоном головы приветствовал вошедшего в кабинет полковника.

— Здравствуйте, майор. Садитесь, — пригласил его Любавин, а сам прошел к окну, взглянул на море, повернулся, пересек по диагонали кабинет, остановился у края стола, постоял секунду и вновь неторопливо зашагал по диагонали, заложив руки за спину. Чингизов за годы совместной работы хорошо изучил характер своего учителя и начальника, этого подтянутого человека с волевым моложавым лицом и седыми висками — свидетелями возраста или трудно прожитых лет. «Молчит и ходит. Значит, или обрадован, или встревожен», — промелькнуло у Чингизова в голове. Но вопросов начальнику задавать не положено, и майор сидел и молчал. Любавин вновь вернулся к своему столу, отодвинул стул, сел, повертел в руках карандаш и ровным, спокойным голосом, будто продолжая начатый разговор, произнес:

— Так вот, товарищ майор, в квартире вашего друга — инженера Салима Мамедовича Азимова — несколько часов назад произошла кража.

Октай Чингизов хорошо знал инженера Азимова. Он впервые познакомился с ним спустя год после окончания войны на одном из советабадских заводов, куда Чингизова привела оперативная необходимость. Завод этот в Великую Отечественную войну прославился тем, что бесперебойно обеспечивал горючим Советские Вооруженные силы. Были у этого славного заводского коллектива и другие заслуги, которые по достоинству оценили наши артиллеристы. Как-то на завод приехали гости-фронтовики, чтобы передать рабочим и инженерам благодарность за то, что «ваша микстура», как образно выразился Герой Советского Союза сержант Смирнов, хорошо прочищает горло наших «Катюш» и они отлично поют.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

В послевоенное время этот завод не переставал привлекать к себе внимание. Им пристально интересовались, и отнюдь не только из доброжелательного любопытства, наши союзники в минувшей войне и еще кое-кто, непонятно на кого работающий.