Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Семья Шукаевых принадлежала к числу тех счастливых кабардинских семей, верных национальным традициям, где родители смотрят на каждого вновь родившегося ребенка, даже если живется им трудно, не как на лишний рот, а как на продолжателя рода, как на будущего человека, который обязательно прославит свою фамилию. Два брата и пять сестер, кроме отца с матерью, садились к очагу в небольшом турлучном домике Шукаевых. И с детства между ними царили» дружба и взаимное понимание.

Жунид был старшим и, как издавна повелось у горцев, самым уважаемым в семье. Его примеру следовали остальные, к его советам прислушивались. Но положением своим он никогда не злоупотреблял.

Отец Жунида, потомственный коневод, весь свей век трудился и воспитал детей в духе несложной, но справедливой морали, которая вся умещалась в рамки мудрой пословицы: «Береги честь смолоду».

Постигнув уже при Советской власти азы грамоты, Халид Шукаев видел честь и славу своих детей в ученье. И всех сумел «вывести в люди». Среди братьев и сестер Жунида были врач, учительница, агроном. А младшие еще учились в городе — в ЛУГе, как называли тогда Ленинский учебный городок. Сейчас старики, скорее всего, жили одни: из писем отца Жунид знал, что одна из сестер в командировке, а другая приезжает только, на каникулы, она учительница и живет с мужем в другом селении.

…Прежде чем выехать на шоссе, они остановились возле старенького кирпичного здания вокзала, где оставили свои немудреные пожитки. Приезжая домой, Шукаев никогда не забывал о подарках. Отцу — четверть хлебной водки, к которой он не то чтобы имел особое пристрастие, но предпочитал всем иным напиткам, исключая разве что медовую кабардинскую махсыму, матери — большой флакон одеколона и шерстяной платок, сестрам — отрезы на платья, брату — городские туфли, книги и недавно появившуюся в продаже, но еще дефицитную наливную ручку. Словом, никто не был забыт.

— Волнуешься? — участливо спросил Дараев, когда, проехав по обсаженной тополями дороге к мосту, они поверну ли на проселок.

— Понимаешь, — простодушно ответил Жунид. — Каждый раз, как приезжаю, — волнуюсь… Мать уже немолода… да и отец тоже. Хотя оба они крепкие, на здоровье не жалуются…

Дараев вздохнул с затаенной завистью. Жунид тотчас же понял состояние своего товарища, который вырос без родителей, и сконфуженно сказал:

— Они тебе понравятся, вот увидишь.

…Селение было небольшое, дворов на сто или чуть больше. Машина остановилась возле чисто выбеленного домика с навесом, разделенного на две половины. В левой жили старики, в правой — молодые и гости, в которых у Халида Шукаева никогда не было недостатка. Недаром старик любил повторять, добродушно усмехаясь в усы: «Если у тебя нет гостей, плоха твоя судьба».

Вокруг дома тянулась изгородь из жердей акации. В глубине двора стояли коровник, курятник и небольшой плетеный ду[30] под кукурузу.

На шум мотора вышел высокий худой старик в черкеске и коричневой барашковой папахе. Он сразу узнал сына, но не бросился, всплеснув руками, ему навстречу, как ожидал Вадим, наблюдая их встречу, а остановился, исполненный достоинства, поджидая, пока подойдет сын. Они обменялись сдержанным рукопожатием, и Жунид тотчас же обернулся, подозвав Вадима и шофера и представляя их отцу.

Халид поклонился и протянул Дараеву руку.

— Салам алейкум, дорогой гость, — с едва уловимым кабардинским акцентом сказал он. — Мой дом — твой дом, друг моего сына — мой друг. — Потом пожал руку шоферу и пригласил всех в комнату.

Здороваясь и глядя в глаза старика, Вадим все понял. Внешняя холодность встречи вовсе не означала, что отец недоволен приездом сына. В глазах у Халида блеснули слезы радости. Но, верный стародавним кабардинским обычаям, он не должен был обнаруживать своих чувств при посторонних. То же самое повторилось и в доме, когда появилась мать. Она подавила светящуюся в глазах нежность к сыну и только ненадолго прижалась седой головой к грубому сукну его пальто. И тут же смущенно отпрянула, бросив извиняющийся взгляд на мужа.

Когда закончилась веселая церемония раздачи подарков, прерываемая восклицаниями и одобрительными возгласами, мать исчезла на кухню стряпать, а мужчины уселись в комнате на тахте и на стульях — вести свой мужской разговор. Хозяин из уважения к гостям говорил по-русски, ни разу не позволив себе перейти на кабардинский язык.

Из младших Шукаевых дома оказался только Аубекир, колхозный агроном, очень похожий на старшего брата, разве что немного плотнее его.

Кунацкая, в которой они сидели, была обставлена просто, но уютно. У стены — тахта, над ней — ковер, увешанный оружием, в углу, у небольшого окна, до половины задернутого белой занавеской, — шкаф для посуды, этажерка с книгами и журналами, над ней — круглый черный репродуктор, посредине комнаты — прямоугольный стол и венские стулья.

Говорили об урожае, о том, что нынче хорошо уродила кукуруза, о стаях лошадей, которых выращивает местный конезавод, о ценах на рынке, о пуске гидроэлектростанции в Тамбуково.

А потом последовало угощение. Да какое! Вадим Дараев еще ни разу в своей жизни столько не ел и не пил. Между прочим, он впервые попробовал гедлибже[31] и пришел в восторг от этого «гениального», как он выразился, изобретения кабардинской кухни.

Запомнился ему и торжественный ритуал в конце пиршества, когда тамада[32] (конечно, им был Халид) встал и принялся священнодействовать над блюдом с только что поданной к столу бараньей головой. По неписаным застольным законам голову следовало разделать таким образом, чтобы каждый из гостей получил свой кусок с добрым и непременно символическим словесным напутствием от тамады. Напутствие это никак невозможно было приготовить заранее или заучить на все случаи жизни. Никогда ведь не знаешь, кто сегодня придет к тебе в гости. А то, что уместно сказать одному, совсем нелепо может прозвучать для другого. И в обязанности тамады входило умение импровизировать.

Халид ловко вынул мозг, положил его на тарелку и, разделив пополам, протянул Вадиму и Жуниду.

— Вы оба, — сказал он, — наш уважаемый и дорогой русский гость и мой старший сын, делаете работу трудную и очень нужную людям. И чтобы делать ее хорошо, нужно думать — много думать, тогда сумеешь отличить плохих людей от хороших. Так примите же это, будьте мудры и прозорливы и да сопутствует вам удача!

Потом хитро посмотрел на шофера и, отделив от головы глаза, протянул ему.

— От остроты твоего глаза зависит твое уменье водить автомобиль. Будь же всегда зорким, сынок.

— А ты, младший сын мой, — обратился старик к Аубекиру, — ты человек земли. Ты агроном и должен слышать голос земли. Он разный: летом, в жару, он сухой и звонкий, когда пашня просит влаги, весной он едва различим, когда поля ждут первой борозды. А ты услышь его вовремя и скажи людям, когда нужно пахать, сеять и поить землю. Возьми это, сын мой! — и Халид протянул Аубекиру бараньи уши…

Под конец Дараев уже плохо соображал. Отказываться от чарки во время очередного тоста было нельзя, он понимал это, и не заметил, как его разморило. Жунид и Аубекир уложили Вадима спать.

…Перед сном Жунид побродил по дому. Все оставалось здесь по-прежнему, во всем чувствовалась хозяйственная рука матери. И только не было в комнате брата маленькой фотографии Жунида в металлической рамке, которая прежде всегда стояла на маленьком столике у окна, где они в детстве готовили уроки. Портрет на стене висел, а фотография исчезла.

— Я отдал ее Зулете, сын, — услышал он за своей спиной голос отца. Старик вошел неслышно и, проследив за взглядом Жунида, все понял.

— Она была здесь?

— Зулета? Да. — Халид подошел ближе и положил руку на его плечо. — Она ждет малыша, твоего…

Жунид резко обернулся:

— Это еще неизвестно, моего или чужого…

Отец покачал головой.

— Если человек падает и хочет встать, надо помочь ему подняться. Я верю ей, — сын… это будет твой ребенок. И она хочет подняться.

— Значит, Зулета все тебе рассказала?

— Да — Халид медленно пошел к дверям в свою половину, но на пороге задержался.

— Ты мужчина. И тебе трудно. Это я понимаю… Но у Шукаевых в роду еще не водилось, чтобы семья перестала быть семьей. Подумай об этом. Только не спеши и не горячись..

— Чем она сейчас занимается? — глухо спросил Жунид.

— Работает в Нальчике. В амбулатории. И учится в медицинской школе.

— Где?

— В Краснодаре. Кажется, это называется — заочно. Ну доброй ночи. Ложись. Час поздний.

После ухода отца Жунид долго не мог заснуть. Значит Зулета приезжала сюда. Выпросила у стариков его фотографию. У нее не было своей, он ведь не слишком любил сниматься. Впрочем, при его работе это и не рекомендовалось. Эх, Зулета, Зулета.