Жан-Пьер Конти - Игра в безумие. Прощай,сестра. Изверг

— Я знаю, вы хотите поговорить с Джонатаном, насчет сильвий я только пошутила. Полагаю, речь снова идет о том ужасном происшествии.

— Верно.

— Он в своем кабинете, и не любит, когда ему мешают. Я не могу вам помочь?

— В кабинете? Вы имеете в виду, в сарае?

— Да. Он любит там работать, знаете. Я никогда его там не беспокою, даже чай не ношу. Это его святыня.

Хэзлтон уже встал и начал раскланиваться, когда заговорил Полинг:

— Кое в чем вы нам можете помочь, мисс Дарлинг. Уточнить одну дату. Вы, случайно, не ведете дневник?

Вопрос ему пришлось повторить. Женщина слегка покраснела.

— Откуда вы знаете, суперинтендант? Вы же суперинтендант, не так ли? Я веду его с пятнадцати лет. Начала в трагичный год — год, когда погиб брат Клейтон. Сорвался с утеса, помогая Джонатану взобраться наверх. Родители обвинили Джонатана и надолго отослали его в Ковентри. Мне это казалось несправедливым, я посвятила этому множество страниц…

— Нас интересует один день в этом году. Понедельник, двадцатое июня. Хотелось бы знать, не произошло ли в этот день что-то необычное.

— Сейчас я вам скажу. — Она вышла.

Хэзлтон поежился. Тоже мне, «вам и начинать», а потом берет все на себя.

Плендер и Брилл подошли к дому. Стоя за машиной своего начальства, разглядывали сарай. Свет там горел, но ничего не было видно. Они стояли молча, наблюдали за сараем и мокли.

Прежде чем он сумел понять, что происходит, Бонни кинулась к дверям и повернула в замке ключ.

— Дай мне его.

Уронила ключ за вырез платья.

— Силой ты его забрать не захочешь, я знаю.

Он замер, глядя на нее.

— Это лишнее. От действительности не спрячешься.

Замахала револьвером.

— Еще увидим. Никаким вонючим полицейским Бонни не взять, можешь мне поверить.

Дневник, переплетенный в зеленый сафьян, открывался ключиком, который она носила на цепочке на шее. Когда раскрыла его, Полинг увидел листы, густо исписанные округлым женским почерком. Интересно, что она туда записывала.

— Понедельник, двадцатое июня. — Прочитав запись, посмотрела на них: — К сожалению, ничего интересного для вас. О Джонатане ни слова.

— Он был в отъезде?

— Ах да, точно. Знаете, в тот вечер у нас был церковный кружок…

— Церковный кружок?

— Да, а что?

Чувствуя себя дураком, громко повторил:

— Церковный кружок, да?

— Конечно. Мы собираемся каждый третий понедельник месяца. На беседу за чашкой чаю с пирожными. Джонатан всегда уезжает. К сожалению, он неверующий.

Полинг с Хэзлтоном переглянулись. Вот почему Луизу Олбрайт не привезли в сарай. Изабель была глуха, но не другие члены кружка… Теория подтверждалась. Хэзлтон снова встал, на этот раз встал и Полинг. Изабель удивленно уставилась на них:

— У нас была весьма полезная беседа о молодежной преступности, мы сравнивали, как она возникает среди тех, кто ходит в церковь, и тех…

— Благодарю вас, мисс Дарлинг, — сказал Хэзлтон. Теперь нам нужно поговорить с вашим братом.

Изабель сидела, сложив руки на зеленом сафьяне. Что она знала, о чем догадывалась?

Хэзлтон взял командование на себя. Двое сержантов с двумя детективами стояли у машин.

— Он в сарае. Очевидно, и женщина тоже. Брилл, вы со мной. Смит и Веси — к воротам. На тот случай, если попытаются уйти через другой выход. Плендер, останьтесь здесь.

От машин до сарая — двадцать метров. Хэзлтон и Брилл прошли половину, когда открылось одно из освещенных окон. Раздался выстрел, потом еще два. Брилл, вскрикнув, упал. Хэзлтон отскочил в сторону, из зоны обстрела. Брилл застонал. Прежде чем Полинг распорядился, Плендер метнулся к Бриллу, пригнувшись к самой земле, и потащил его в укрытие за машину. От ворот ему на помощь кинулся Смит. Полинг махнул Хэзлтону, чтоб тот вернулся, и старший инспектор помчался к ним.

Пока тащили Брилла, раздались еще два выстрела.

— Попали в ногу, — поморщившись, сказал Брилл Плендеру. — Спасибо, друг. Хорошо еще, что я не в парадной форме, раз ты меня так волочешь по грязи.

— Давайте его в машину. — Хэзлтон, оторвав штанину, осушил кровоточащую рану платком. — Сквозная рана, переживете. — Повернулся к Полингу. — Вопрос в том, что будем делать с этим мерзавцем.

Из сарая донесся голос, полувскрик, полустой, и снова выстрел, и тишина.

— Можно обойти их сзади, держась за стеной, и попытаться выбить двери, — предложил Плендер.

— Мне не нужны еще раненые, — возразил Полинг. — Двери могут быть заперты.

— Шесть выстрелов, — Хэзлтон стряхнул с носа каплю. — Перезаряжает. Или патроны кончились.

Постояли еще немного. Из сарая не доносилось ни звука. Полинг чувствовал, как его пронизывает сырость, несмотря на то, что плащ ему продали как непромокаемый. Хэзлтон и Плендер смотрели на него. Нужно было на что-то решаться.

— Ладно. Вы, Хэзлтон, со Смитом и Веси, заходите слева. Плендер, мы с вами пойдем справа. Встретимся у двери. Если заперты, выломаем. Если начнут стрелять, отступайте в укрытие. Десять секунд. — Он достал часы. — Пошли.

Полинг и Плендер были отличной мишенью, пока бежали к правому углу сарая, но никто не стрелял. Двое других были прикрыты лучше и добрались к дверям первыми. Хэзлтон, подергав ручку, сказал:

— Выбиваем!

Отступив шагов на пять, дружно кинулись на дверь. Та затрещала и вылетела. Все ввалились внутрь.

Сарай был переоборудован в уютный кабинет с ковром, удобным диваном, двумя креслами и несколькими книжными полками. На стенах — кадры из фильмов. На одном вурдалаку забивали осиновый кол в сердце, на других нетопырь с человеческой головой наклонялся над женщиной, собираясь впиться ей в горло. Ведьма превращалась в живую женщину, «железная дева» сжимала в объятиях умирающую девушку, обнаженный мужчина висел вниз головой, а другой пытался вырезать ему сердце. А посредине висел в большой раме портрет мужчины с пышными усами и безвольным подбородком. Никто из полицейских не узнал в нем Фридриха Вильгельма Ницше.

На картины они не смотрели. Все уставились на противоположную стену. Там прибит был грубо тесанный деревянный крест. Светлое дерево — все в багровых пятнах. Над ним — грубый рисунок мужских гениталий, намалеванный пальцем, все той же багровой краской. Под крестом — табурет.

— Их ставили на табурет с петлей на шее и привязывали к кресту, — сказал Полинг. — А когда позабавились и насытились, табурет выбивали.

Плендер наклонился к телу, лежавшему под крестом. Коренастая женщина с кучерявыми золотистыми волосами, черными у корней. Пулевая рана в ее виске слабо кровоточила. Пухлая рука еще сжимала револьвер. Плендер выпрямился.

— Джоан Браун.

Хэзлтон уже повернулся в другой конец комнаты, следом за ним — остальные. До этого Дарлинг сидел в одном из кресел, но теперь встал и двинулся к полицейским. На нем был безупречно отглаженный серый костюм с неброским темно-синим галстуком. Выглядел он так же выдержанно, как всегда. Только на губах поигрывала нервная и вместе с тем довольная улыбка.

Хэзлтон откашлялся:

— Джонатан Дарлинг, вы арестованы…

Дарлинг повернулся к портрету на стене и величественно воздел руку. Голос звучал тихо, сдержанно и гладко, как всегда:

— Именуюсь я Ницше Цезарь, — сказал он. — Я осуществил в своем лице Переоценку Всех Ценностей. Отпускаю вам грехи ваши — отныне и во веки веков.

Э Макбейн

Изверг

(Пер. с англ. И. Тополь)

Город в этой истории — воображаемый.

Люди и обстоятельства — вымышленные. Только действия полиции соответствуют принятой следственной практике.

Глава I

Большой город — как женщина, и это хорошо, если тебе нравятся женщины.

Ты узнаешь ее, когда она качает головой в рыже-багровых локонах опадающих листьев осеннего Риверхида и парка Гровера. Узнаешь зрелую выпуклость груди там, где блестит река Дикс, сверкая лентой белесого шелка. Пупок города-женщины прячется от тебя на причалах Беттауна, и ты прекрасно знаешь ее крутые бедра — Кэлмс-Пойнт и Мажесту. Большой город — как женщина, и это твоя женщина, которая осенью пользуется духами из дыма сжигаемых листьев и углекислого газа, смешанного с ароматами улиц, машин и людей.

Ты видишь ее свежей после глубокого сна, чистой, умытой. Глядишь на ее пустые улицы, чувствуешь мерное дуновение ветра в бетонных каньонах Айолы, видишь, как она пробуждается, дышит, живет.

Видишь город-женщину занятую работой, видишь ее принаряженной для развлечений, видишь ее ускользающую и гибкую, как леопард в ночи; ее платье сверкает драгоценной пылью портовых огней.

Знаешь ее дерзкую, недоступную, любящую и ненавидящую, ласковую и злую. Знаешь все ее настроения и все ее лица.