Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

— Финка — это что? Это пустяк, — откровенничал на очередном сборище местной шолупени Бекет. — Вот бы «пушку» заиметь… тогда бы и было дело… А финку каждый дурак может смастерить.

— Да где ее возьмешь, «пушку» эту… — сокрушался друг Бекета Чаплыгин Шурик по прозвищу Чапа.

Чапа проживал на Втором Краснополянском переулке, как и еще один их общий друг Бирюков Слава, получивший от друзей кликуху Беркут. Беркут одно время соперничал с Бекетом в верховенстве на поселке резщинщиков. Поэтому Бекет и Беркут люто ненавидели друг друга. Впрочем, вскоре этому соперничеству положил конец Хлыст, заявив им, чтобы они стояли друг за друга горой против остальных фраеров. Открытого противостояния не стало, но и дружбы сердечной между ними не наступило. Каждый мнил быть первым среди «братвы».

— Не купишь же ее как картошку в магазине. И у Сита не возьмешь. Не связывается одноглазый циклоп с оружием. Хочет чистеньким подохнуть!

— Разве что у твоего дяди, проклятого опера, временно позаимствовать. Ха-ха-ха! — смеялся Беркут, подкалывая Чапу, а заодно и своего друга-соперника Бекета.

— Да какой он мне дядя, — злился Чапа, — так, однофамилец. И лупит меня ничуть не меньше вашего, если, вообще, не больше. Вон, на прошлой недели, опять уши обрывал! До сих пор болят. И самое главное: ни за что, ни про что! Просто на глаза ему попался.

Дело в том, что в то время в Промышленном РОВД в должности оперуполномоченного отделения уголовного розыска работал однофамилец Чапы Чаплыгин Геннадий Иванович. Он-то, по долгу службы, не раз и не два доставлял в отдел и Беркута, и Бекета, и Чапу, и еще не один десяток таких шалопаев, и учил их там уму-разуму. Когда словом, а когда и крепкой затрещиной.

Оперуполномоченный Чаплыгин был молод, силен, шустр, а потому и скор на расправу. И затрещин он «отвешивал» больше, чем слов, считая трату слов пустой тратой времени и нервов. Поэтому Чаплыгин Гена был чуть ли не личным врагом Бекета и его компании.

— Вот ты и позаимствуй. Временно. А мне нужна постоянно. Сечешь! — наливался злостью Бекет, будучи на год старше Беркута, а потому-то и считавший себя главным в их компании. — И я её добуду…

Однажды Бекет поделился своей проблемой с Хлыстом.

— А что, — заявил Хлыст, сверкая искусственным золотом зубов, — твои друзья правы. Отберите ствол у мента! Вот то-то будет дело! Не то, что на Парковую прогремишь, — на весь Курск. Только надо действовать умело. Чужими руками желательно. Дураков всегда можно найти. Вот и пользуйся людской дуростью. А фраера подставить — сам бог велел. На то он и фраер, чтобы быть подставленным на правеж. Наш ли, ментовской ли — без разницы. Сечешь?

— Секу.

— Вот и секи. А обо мне попусту не базарь. А то… Я и без «волыны» горло порву!

Глаза старого урки смотрели холодно и жестко, а в голосе, всегда таком тихом и елейном, звучала нескрываемая угроза.

— Впрочем, — опять мягко и с подковыркой продолжил он, — у тебя кишка тонка на такое! Ишь ты, «волыну» захотел…

— Это мы еще посмотрим, у кого кишка тонка… — огрызнулся Бекет.

3

…Прошло несколько дней.

И однажды поздним летним вечером в районе третьей поликлиники на оперуполномоченного Чаплыгина, когда тот обычным путем возвращался со службы домой, напала группа подростков, подогреваемая алкоголем и провокационными криками Бекета: «Бей мента!»

Всегда ярко светившие фонари ночного освещения в этот раз почему-то были слепы. И темнота скрывала лица нападавших.

«Специально, сволочи, лампочки поразбивали, чтобы не смог кого-нибудь опознать, — подумал оперативник, с профессиональной точки зрения оценивая возникшую ситуацию. — Заранее подсуетились. И народ, по-видимому, отпугнули от этого мета, чтобы не мешался. Ни одного прохожего не видать…»

Опер попытался прикрикнуть на подростков, представляясь сотрудником милиции, называя свою должность и фамилию, призывая их к порядку. Но те даже не реагировали. И старший лейтенант милиции понял, что дело назревает нешуточное и словами ребят не остановить. Он отпрыгнул к забору, огораживающему больничный садик, чтобы обезопасить в какой-то мере себя с тыла. Но подростки, а их было не менее семи человек, напирали, нанося удары кулаками и ногами. У некоторых уже появились металлические прутья. По-видимому, кем-то заранее приготовленные и принесенные к заранее изученному маршруту движения опера с работы домой.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Как не уворачивался опер, как не защищался, блокируя удары руками, но пропустил несколько по лицу. Изо рта и носа потекла кровь, затрудняя дыхание.

Отбиваясь левой рукой и ногами от сатанеющих от запаха крови подростков, Чаплыгин правой рукой сумел достать из кожаной кобуры свой «ПМ», в этот раз не оставленный в служебном сейфе или в оружейной, а взятый домой, что было большой редкостью.

— Прекратите или буду стрелять! — взмахнул пистолетом опер, сплевывая сгустки набившейся в рот крови. — Буду стрелять!

И выстрелил в воздух.

Звук выстрела подействовал отрезвляюще. Сыпавшиеся со всех сторон удары на какое-то мгновение прекратились.

— Не бойтесь! — раздался голос Бекета. — Мент только пугает, так как у него не боевой пистолет, а всего лишь стартовый. Да и из боевого, будь он у него, мент не стрельнет… Ему это запрещено. Не имеет права. Навались дружней. Отнимай пукалку, — науськивал своих друзей Бекет.

Это он скрупулезно изо дня в день на протяжении целой недели изучал маршрут движения оперативника. Это он заранее на свалках насобирал отрезков металлических труб и прутов и снес их к забору больничного сада, к месту предполагаемого нападения. Это он, когда подростки, в обычной жизни довольно-таки спокойные мальчишки из благополучных семейств, подпоенные им вином и водкой и подбитые на нападение на сотрудника милиции, осмелились и напали, под шумок заварушки тихонько «всучил» им металлические прутья. Чтобы не только как можно сильней наносить удары, но и «повязать» их кровью, так как решил, воспользовавшись суматохой, «пришить» опера. И уже не раз хватался за рукоять финки, поджидая благоприятный момент, когда опера, наконец-то, собьют с ног и навалятся гурьбой, чтобы в этой неразберихе и кутерьме всадить нож по самую рукоять в живот ненавистного опера, чтобы дольше мучался. А потом, если повезет, незаметно подбросить окровавленный клинок в карман куртки сынка заместителя директора завода РТИ Михеева Павлика, чтобы впоследствии шантажировать того и «сосать» из него деньги.

Уроки старого вора даром не прошли. Семена зла упали на благодатную почву.

Бекет твердо решил: опера оставлять в живых никак нельзя. Во-первых, повязанные кровью фраера-подростки будут молчать, как могила, опасаясь наказания. Во-вторых, сотрудникам милиции не у кого будет спрашивать о нападавших на опера. Мертвые, как известно, молчат. Вот и мертвый опер никому не расскажет, кто и как напал на него.

Приободренные криками Бекета подростки, матерясь, чтобы матерщиной заглушить свой страх, который нет-нет да подкатывал то к сердечку, то к затылку чем-то липким и холодным, снова набросились на опера, размахивая металлическими прутьями. И кто-то уже ухватился своими потными руками за руку опера, в которой находился пистолет, пытаясь ее вывернуть и завладеть оружием. Другие, зверея от собственного крика и синдрома волчьей стаи, наносили удары по телу опера, стараясь попасть по голове.

— А-а-а! — дико заорал опер, выплевывая сгустки горячей, с соленым привкусом, крови. — А-а-а!

В этом утробном крике не было больше призыва к закону и порядку, не было и боли отчаяния. То был зов далекого-далекого предка, охотника и воина, идущего на сильного и коварного врага.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Он рванулся изо всех сил. Нападавших не раскидал, но руку с пистолетом освободил.

И вслед за этим утробным «А-а-а!», перекрывшим на какое-то мгновение все остальные крики, загремели раз за разом выстрелы.

Беззвучно или же со стонами стали падать одни. Заверещав, как испуганные зайцы, поползли в разные стороны другие. А выстрелы звучали и звучали, пока затвор пистолета не застыл в заднем стопорящем положении. Но и после этого палец опера жал и жал на спусковой крючок.