Прошу актеров повторить убийство - Мацей Сломчинский

— Строительство закончено в прошлом году.

Он вернулся, взял стул и перенес его от стены, поставив так, чтобы сидеть прямо напротив хозяйки дома.

— Прошу простить, что я буду говорить о таких болезненных вещах, но, к сожалению, я должен это сделать. Поэтому я хотел бы попросить вас как можно подробнее ответить…

Он повысил голос и посмотрел на нее. Она не пошевелилась Зентек посмотрел на ее бледное красивое лицо и подумал, что она должна очаровательно выглядеть в обычной обстановке. Да, но сейчас обстановка была необычная. Он кашлянул и слегка наклонился к ней.

— У вас было только два комплекта ключей от дома, правда?

Вопрос явно был неожиданным, потому что Мария Рудзинская вздрогнула, и на секунду ему показалось, что в глазах ее мелькнул испуг. А может быть, это ему только показалось, потому что она сразу же ответила:

— Да, только два.

— И вы уверены, что никогда не существовало никаких других ключей? Хотя бы от автоматического замка? У нас часто продают замки с тремя ключами, а потом один из них лежит где-нибудь в каком-нибудь ящике. Прошу вас вспомнить, не было ли у вас чего-либо в этом роде?

— Нет, — решительно потрясла она головой. — Были только два комплекта: один на кожаной тесемочке, другой — на металлическом кольце. — И, предупреждая его вопрос, добавила: — Мой муж так разделил их специально, потому что я очень рассеянна и несколько раз случалось так, что я забирала с собой оба комплекта в сумочке.

— Понимаю. А ваша прислуга, например, не могла иметь своего комплекта, чтобы иметь возможность, приходя утром, не будить никого из домашних? Ведь обычно так бывает, не правда ли?

— Нет, потому что она жила здесь, с нами. Впрочем, это были специальные замки. На нашей улице были несколько случаев краж, и поэтому муж недавно привез из-за границы специальный замок и ключи. Он хотел иметь уверенность, что никто чужой не сможет попасть в дом. А прислуга жила здесь, пока я ее не уволила.

— А когда вы ее уволили?

— Две недели назад и не успела еще обзавестись новой. Мой муж очень не любил чужих людей, и ему было очень тяжело привыкать. Но вы спрашивали не об этом. — Она смущенно улыбнулась.

— Ничего, это не имеет значения. Я спрашивал о ключах потому, что дом был заперт изнутри. Даже все окна были тщательно заперты. Ключи профессора мы нашли в боковом кармане его пиджака, а ваши ключи были с вами в Закопане, и с их помощью вы попали в дом, не правда ли?

— Да.

— Из этого следовало бы, что в минуту смерти ваш муж находился в доме совершенно один.

— Я… я ничего не знаю, простите… — Мария невольно вздрогнула. — Когда мы открыли дверь, в доме никого не было, только он…

— Да. — Зентек задумался. — Разумеется, можно принять во внимание возможный визит кого-то извне. Этот некто мог его отравить.

— Отравить? Романа?..

В ее голосе было столько недоверия, что капитан быстро сменил тему.

— Мы должны принять во внимание все, даже самые неправдоподобные возможности, — и, не делая паузы, спросил: — Ваш муж был рассеянным человеком? Ведь он был профессор, а говорят, что рассеянность профессоров вошла в поговорку.

— Рассеянным? Нет, — она протестующе покачала головой. — Наоборот. Он был очень собранный и пунктуальный. — По ее тону капитан почувствовал, что покойный профессор Рудзинский был в глазах своей жены человеком даже слишком деловым и пунктуальным. — Он никогда ничего не терял. Любил, чтобы все было всегда на своем месте.

— Понимаю, — Зентек кивнул головой. — Значит, вы исключаете возможность ошибки со стороны профессора?

— Ошибки? Какой ошибки?

— Профессор мог быть занят в лаборатории и, например, мог так задуматься, что сам по ошибке всыпал себе яд в чай, вместо сахара. В конце концов цианистый калий — это тоже белый порошок, правда, более мелкий.

— Нет, это невозможно. Я не могу этого себе представить.

— Ну он же мог перепутать чашку или всыпать в нее то, что было под рукой. Такие вещи иногда случаются, когда человек чем-то очень занят или захвачен какими-то важными мыслями, которые не дают возможности подумать о чем-то ином.

Он заметил, что при последних словах она серьезно на него посмотрела и тихо сказала:

— Муж никогда не брал яд в столовую. Никогда вообще не выносил его из лаборатории. Он не мог ошибиться.

— В таком случае, видимо, следует сделать вывод… — капитан замолчал, а потом продолжал безразличным голосом: — Если профессор был дома и не мог совершить ошибки, то, по всей вероятности, он всыпал яд в чашку, отдавая себе отчет в том, что он делает.

Она закрыла глаза. И когда снова открыла, он не заметил в них слез, которые надеялся увидеть. Глаза были совершенно сухими задумчивыми, и, хотя в этот момент она смотрела на Зентека, капитан знал, что она не видит его, потому что у нее перед глазами стоят картины и дела, о которых они еще не говорили.

— Я понимаю, — тихо сказала она.

— В таком случае вы также поймете, для чего я должен задать вам, еще один вопрос: не догадываетесь ли вы о причинах, по которым ваш муж принял это самое трудное для человека, последнее решение?

Он замолчал. Она не отзывалась, по-прежнему глядя в никуда. Этот вопрос был очень важным. Еще важнее был ответ. Но вместо него он услышал вопрос, заданный по его адресу:

— А почему вы думаете, что я могла бы знать эти причины?

Зентек развел руками.

— Но вы же были самым близким для него человеком. Обычно в таких обстоятельствах мы спрашиваем людей, которые знали покойного лучше всех. А, во-вторых, мне пришло в голову, что, быть может, — он полез в карман и вынул оттуда сложенный бланк телеграммы, — эта телеграмма могла иметь что-либо общее с самоубийством профессора Рудзинского. Мы нашли ее у мертвого. По-моему, она была отправлена вами.

И он быстро прочитал:

«Все обдумала. Приезжаю завтра утром. Марыся».

— Это от вас?

— Да.

Зентек наклонился и бесшумно прочитал исходные данные, двигая губами, как человек, который хочет выучить текст на память.

— Телеграмма отправлена вчера после полудня на почте в Закопане, не так ли?

Она молча кивнула головой.

Зентек осторожно сложил бланк и сунул его обратно в карман, потом снова наклонился к ней.

— Мой вопрос звучит так: не думаете ли вы, что эта телеграмма, — он говорил, ровно и тщательно выговаривая слова, как учитель, который хочет помочь стоящему у доски ученику, — могла нарушить психическое равновесие вашего мужа?

— Я… я не