Охота на одиночку - Сергей Бондарчик

инвалид. — Понятное дело… Тебе еще повезло. Бывает, и целая свора накидывается, дубасят до потери пульса. Звереют люди, разум теряют. Что для них человеческая жизнь? Мелкая помеха. Ну так затопчи ее на пути к светлому будущему, просто так, походя… Как тебя звать?

— … осимо… — сказал Зосимов.

Антон Егорович кивнул: Максимов так Максимов.

— А я Зеленин, — представился он, выруливая на асфальт. — Если хочешь знать подробности — инвалид Великой Отечественной. По нынешнему, словно по-собачьи — ВОВ. Дошел до Германии, заработал два ордена Славы. Поспорил с ребятами, что закончу войну полным кавалером, но проиграл. На Зееловских высотах нарвался на мину, она меня и нафаршировала осколками, хоть на металлолом сдавай. После трех операций списали вчистую, а тут и война закончилась. Нынче держава в беде не оставляет: раз в три года протезы дарит по полтонны весом каждый, да вот «запорожца» получил в честь победного юбилея. Так что жить можно, Максимов.

Зосимов пробормотал что-то неразборчивое. Антон Егорович вслушиваться не стал, только кивнул для вежливости. Он мысленно переживал роковую ситуацию на Зееловских высотах, которая помешала ему в составе разведроты выйти к окрестностям Берлина и, может быть, проявить молодецкую лихость при штурме столицы, которую наверняка бы оценили первой, золотой степенью Славы.

— Мясорубка была — не дай Бог! Сам понимаешь, на высоты немцы сделали последнюю ставку. А нам команда: захватить переднюю линию траншей. Ну, как водится, артиллерия обработала их линию защиты на нашем фланге, рванули вперед штрафники, а мы за ними. Короче, захватили мы переднюю линию. Немцев там уже не осталось: кого артиллерия положила, кто во вторую отошел. Из штрафников уцелели только самые везучие, остальные полегли на минном поле перед траншеями, земля им пухом… Тут новая команда: развивать успех, взять вторую линию! Ну мы и поднялись… Гляди, Максимов, мы уже на шоссе. Через полчаса доставлю тебя в травмопункт, и попадешь ты в наш медицинский сервис. Отлежишься, подлечиться… Ничего. На высотах тех трижды проклятых было потруднее. Помню, дружок мой фронтовой, Саня Папчинский, бежал справа и вдруг вскинулся, будто наткнулся на что-то, и упал плашмя. Я — к нему. Перевернул на спину. А у него на гимнастерке, чуть пониже груди, расплывается кровавое пятно — нарвался на крупнокалиберный. Где тут сестра, где санитар? Оттащить бы его в ближайшую воронку, чтоб от мины да от пули сберечь — хватит уж, получил мужик свою свинцовую пайку сполна. Но нельзя остановиться, приказ: вперед! До сих пор не знаю, как судьба обошлась с моим дружком. Помер ли на месте, попал ли в лазарете к толковому хирургу… Не знаю. Куда только запросы ни посылал — все без толку.

— … вое фане… — заговорил Зосимов, отчаянно пытаясь привлечь внимание инвалида, но из разбитого рта вылетали усеченные, искореженные обрывки слов: — Они аняи… вое… они осии… они антиты…

Зосимов чувствовал, что гаснет сознание, заволакивается серым шуршащим туманом. И ничего тут не поделаешь. Не может он выразить мысль, а его не могут понять.

— Должен тебе сказать, — продолжал Зеленин, — медицина у нас, мягко говоря, хреновая. Не знаю, чего им не хватает, нашим айболитам. То ли платят им слишком мало — а платят и в самом деле гроши по сравнению с развитыми странами, — то ли обучены плохо, просто ни к черту. В свое время каждый давал клятву Гиппократа, а как дело дошло до живых пока еще людей, куда и подевались их красивые обязательства. Заранее настроение портится, когда приспеет идти в поликлинику. Ты для них не человек, нуждающийся в помощи, а настырный тип, полуидиот-полусимулянт. В принципе, они должны тебя уж если не любить, то хотя бы жалеть, а глянешь в глаза — там скука и тихая ненависть. Черт с ней, с клятвой, но почему эти ребята в белых халатах не хотят быть классными профессионалами? Ну, работаешь ты терапевтом или, скажем, урологом. Это же твоя профессия, и выбирал ты ее добровольно, не под дулом пистолета… В чем дело? Почему ты не хочешь стать мастером и самого себя уважать за мастерство? Вот я — столяр, познал дерево до самой сути. Я умею то, чего многие не умеют. И мне приятно, когда обо мне говорят: Зеленин — мастер, уж если он не сделает, значит, этого сделать просто невозможно. А как же? Тут все спорят: в чем, так сказать, смысл жизни? Меня бы спросили… Я бы ответил: да не спорьте вы попусту, делайте свое дело так, чтобы люди в восхищении развели руками — мастер! Ты, мастер, сделал красивую вещь, тебе приятно и на душе покой. А, когда халтуришь по-черному? Когда нету способностей или неохота тратиться, мол, и так сойдет? Какой уж тут душевный покой — суета одна. Вот я и удивляюсь, почему у нас мало мастеров? В медицине особенно. Появится кто-то способный и добросовестный — шум на всю страну. Хоть ты Героя вешай ему на грудь за то, что человек по-настоящему освоил свою профессию. Смешно это. Смешно и грустно…

Ровная бетонка шоссе убаюкивала. Знай, держи восемьдесят на спидометре, отмечай про себя убывающие цифры на километровых столбиках. Нет проблем с обгонами на встречной полосе, да и самому никого не надо обгонять — пусто впереди. Только бы не задремать ненароком под ровный гул мотора, не поддаться монотонности движения.

Через три километра справа промелькнет бетонная стела с названием города, за ней модерновый скворечник поста ГАИ. А пока можно поговорить с человеком по фамилии Максимов.

Слышит он или нет? Глаза открыты, взгляд неподвижный. Молчит. Ну и хорошо, пусть помолчит.

— В шестидесятых довелось мне побывать за кордонам. Очень хотелось на мир поглядеть. Устроился на научное судно, по столярной своей части. Конечно, не только по столярной: я и на токарном станке мог работать, и слесарить, и в ремонте всяких хитрых механизмов знал толк. Биография позволяла, на здоровье тоже не жаловался. Это потом отняли мне ногу, когда сдвинулся фронтовой осколочек и понаделал поганых дел… Так вот, возвращались мы в родные места после пяти месяцев плавания. Прошли Бискай, гремящие сороковые. И тут дикая боль возникла у меня в коренном зубе. Я-то мужик выдержанный, не слабак, но стерпеть такое не было никакой возможности. Поверишь: сознание терял! Капитан по каким-то делам зашел в порт Фалмут — это на юге Англии. Ну, меня, как представителя рабочего класса, решили подлечить у тамошнего стоматолога, потратить немного валюты. Кому ни рассказывал этот случай, вежливо кивали, но видел — не верили. Представляешь, заводят меня