Збигнев Ненацкий - Трость с секретом

– Нет.

– Сколько вы за нее заплатили?

– Пятьсот злотых.

– Мы дадим вам тысячу.

– Нет.

– Полторы тысячи.

– Она не продается. Это историческая ценность.

– Именно такая нам и требуется. Я предлагаю за нее две тысячи злотых. Согласны?

– Я не продаю ее. Благодаря ей я напал па след одной архиинтересной истории.

На другой стороне провода долго не отвечали. Потом голос отозвался снова.

– Три тысячи! После окончания фильма можете получить тросточку обратно. Устраивают вас такие условия?

– А для какого фильма она нужна? – спросил Генрик.

– Для фильма «Влюбленные». Вы согласны?

– Нет. Ни в коем случае, ни при каких условиях. Трость я не продам.

– Это ваше последнее слово?

Генрику показалось, будто в голосе мужчины звучит бешенство и даже угроза.

– Да, последнее.

На другом конце повесили трубку. Генрик передал Розанне содержание разговора. Вдруг он хлопнул себя по лбу.

– Черт возьми! Откуда этот реквизитор знает, что в тросточке штык? В магазине об этом понятия не имели, и о штыке я не говорил никому, кроме лже-Рикерта.

– Может, Лолек растрепал?.. – заметила Розанна.

– Реквизитор ссылается на информацию из магазина. Какая-то подозрительная история. Да, – вспомнил он. – «Влюбленные» – современный фильм. Зачем им понадобилась старомодная трость?

– Киношников не поймешь, – сказала Розанна. – Я читала как-то, будто фильмы, действие которых происходит на берегу озера, снимаются на берегу реки. Если в фильме речь идет о горах, то съемочная группа едет к морю, и наоборот.

Генрик взял телефонную книжку, нашел номер своего школьного товарища, как раз занятого на съемках фильма «Влюбленные».

– Тросточка со штыком? – удивился тот. – Что-то я не слышал, чтобы она была нужна нам. – И тут же спохватился: – Знаешь, старик, у нас всяко бывает. Вчера – не нужно, а сегодня – кто его знает… Подожди, я сейчас позвоню нашему реквизитору, а потом тебе.

Прождав напрасно целый час. Генрик опять позвонил другу.

– Нет, старик. Никакая тросточка нам не нужна, мне сам реквизитор сказал.

– Но ведь он же звонил мне!

– Да нет же! Говорю тебе, он ничего об этом не знает. Генрику было этого достаточно.

– Дело нечисто. Кто-то страшно хочет заполучить мою тросточку.

– Может быть, звонил лже-Рикерт?

– Не думаю. Ведь когда он услышал о трости, у него сразу пропал интерес ко мне.

– Это могла быть просто уловка. Так он себя и выдаст, ждите!

– Мне сдается, голос в трубке совсем не похож на голос человека, выдававшего себя за Рикерта.

– Телефон искажает голос, – заметила она и снова поставила «На сопках Маньчжурии».

Было около одиннадцати вечера. Генрих вооружился тросточкой и проводил девушку до трамвайной остановки.

29 мая, утро

Сестра Яна Рикерта, покойного магистра и искусствоведа, приняла Генрика очень тепло. Шторы на окнах были раздвинуты, комната проветрена, завядшие цветы убраны. Ничто не напоминало Генрику вчерашней встречи с таинственным незнакомцем.

Худенькая старушка оказалась на редкость веселой и болтливой. Она усадила его в кресло, то самое, в котором он сидел во время разговора с «Рикертом», и через десять минут они беседовали, как добрые, старые знакомые. От соседки ей уже было известно о некоем мистическом субъекте, находившемся в квартире ее покойного брата. К счастью, она не верила в привидения.

– На первый взгляд, – сказала она, – в квартире все на месте. Во всяком случае, все крупные вещи. Имущество брата мне знакомо, ведь я часто приезжала к нему из Варшавы. Как правило, я гостила у него по нескольку недель. Стирала ему, готовила, убирала, так что неплохо знаю его вещи. Если же вор ничего не украл, а так оно, кажется, и есть, то зачем он приходил сюда и выдавал себя за моего брата?

– Может быть, он искал здесь что-нибудь?

– Если он искал деньги, то зря старался. Дела моего брата шли неважно, особенно в последние годы. Чтобы купить машину, он продал свои самые ценные вещи. Видите ли, в последнее время он много пил. О покойниках плохо не говорят, но, к сожалению, ничего хорошего о нем не скажешь. В конце концов, – махнула она рукой, – из квартиры ничего не пропало. А ведь вас интересует именно это, не правда ли?

– Зачем вы оставили соседке ключи от квартиры?

– Я предполагала, что на похороны приедет наша старшая сестра из Вроцлава, мы ждали ее до самого последнего момента.

Сперва она приедет в квартиру брата, подумалось мне. На похороны уже не успеет, пусть лучше отдохнет и подождет нас здесь. Поэтому я и отдала ключи соседке. Но сестра не приехала. Сегодня получила от нее письмо: пишет, что чувствует себя неважно. Ничего удивительного: ей уже восемьдесят два года.

– У вашего брата было, наверное, много друзей и знакомых. Не заметили ли вы в их поведении чего-нибудь такого, что могло бы показаться странным?

– А, понимаю. Вы хотите узнать, не был ли тот незнакомец одним из друзей моего брата?

– Именно так.

– У брата было два друга: адвокат Станецкий и пан Бутылло, торговец редкими вещами. Оба очень помогали мне на похоронах. Они были со мной на кладбище. Пан адвокат Станецкий взялся безвозмездно привести в порядок все дела моего брата. Он очень честный и порядочный человек. То же самое можно сказать и о пане Бутылло. Представьте себе, что вчера пан Бутылло вернул мне шестьсот злотых, которые одолжил у моего брата. Человек менее честный не отдал бы ни гроша в надежде на то, что о долге никто не знает.

– Значит, магистр Рикерт не вел деловых записей? – озабоченно проговорил Генрик.

– Боже сохрани! – всплеснула руками старушка. – Чтобы к нему прицепился финотдел? Да он и не занимался большими делами, только посредничал в торговле антикварными товарами. Точнее говоря, помогал пану Бутылло.

– Это плохо, – огорчился Генрик и спросил: – Неужели пан Рикерт не вел абсолютно никаких деловых записей?

Она покачала головой, а потом погрозила ему пальцем:

– Уж больно вы прыткий! Я жила у брата по нескольку недель и не знала, что он действительно ведет заметки. Вчера и позавчера меня два раза спрашивали об этом адвокат Станецкий и пан Бутылло, потому что такие заметки очень помогли бы ликвидировать дела моего брата. Я им все повторяла, что брат не вел записей, и вдруг – на тебе! – оказывается, все-таки вел. Когда я узнала, что в квартире рылся кто-то чужой, я проверила тайники в секретере брата (у него был секретер с двумя потайными ящиками). В одном из них лежал старый, трехлетней давности календарь. Мне сразу показалось странным: зачем старый календарь лежит в тайнике? Перелистала его и увидела деловые заметки. Надо будет сегодня позвонить адвокату. Вдруг окажется, что еще кто-нибудь остался должен брату. Ведь не все такие честные, как пан Бутылло.

«Тепло, теплее, горячо!» – подумал Генрик, как, бывало, в детстве, во время игры. Старушка пристально поглядела на Генрика и проговорила:

– Может быть, вас удивляет тот факт, что я не заливаюсь слезами? Но судите сами, человек я довольно старый. Брат был моложе меня на пятнадцать лет. Я успела уже привыкнуть к мысли о собственной смерти, и хотя смерть брата огорчила меня, она не лишила меня самообладания.

Сухонькая старушка в черном почти утонула в кресле. На маленьком, сморщенном личике живо блестела пара черных глаз. Разговаривая с Генриком, старушка сверлила его взглядом, точно стараясь проникнуть в его самые сокровенные мысли. Ему чудилось, что во взгляде ее сквозит насмешка, будто ее что-то забавляет. Он допускал, что ему еще не раз придется беседовать со старушкой о покойном брате, и хотел иметь в ее лице союзника. Поэтому он очень вежливо заметил:

– Вы любили своего брата? Она кивнула.

– Иногда я жила у него по нескольку недель, хозяйничала тут. Должна, однако, признаться, что расставались мы всегда со скандалами, а точнее, после скандалов. Всякий раз я грозила ему: «Ноги моей больше здесь не будет!» Но спустя несколько месяцев я возвращалась снова.

– Что, у брата был трудный характер?

– Нет, у меня. Первые несколько дней я сама доброта, потом становлюсь все хуже и хуже. Мне очень не нравились все его приятельницы. На каждую из них я навешивала ярлык. Одну называла грязнулей, у другой руки, как лопаты, у третьей не было вкуса. Он спорил со мной, но в конце концов моя критика всякий раз отталкивала его от них. Лишь теперь я начинаю уяснять себе, какую власть над ним имела. Он ни разу не был женат. Из-за меня. Я вышла замуж, переехала в Варшаву, потом овдовела. Но как только до меня доходили слухи, что у брата появилась постоянная приятельница, я тут же мчалась в Лодзь и ругала ее на чем свет стоит. А он, болван эдакий, слушал меня. И зачем только… В конце концов, имела я право высказать свое мнение о его дамах? И из-за этого сразу расставаться с ними? Неужели он мечтал об идеальной женщине? В итоге он сам виноват, что не женился. У мужчины должно быть свое собственное мнение. А раз у моего брата его не было, то он поступил очень правильно, оставшись холостяком. Ясное дело, состарившись, он упрекал меня за мои тогдашние слова. Но главная неприятность была в том, что он начал пить. Из-за этого-то мы чаще всего и ругались.