При попытке выйти замуж - Малышева Анна Жановна

Устав от беготни, наши преследователи остановились в нескольких метрах от нас.

— Я знаю эту девку, — сказал кашемировый командир. — Я ее знаю. И она от меня не уйдет.

И тут я узнала голос. Морозов! Живодер! Так вот кто у нас здесь командиром работает! Только он сам на себя не похож — борода, волосы из-под шапки длинные торчат — чудеса!

Недооценила я скромного любителя ножа и топора, когда предлагала ему шенка. Я-то приняла его за «шестерку», за исполнителя, а он, гляди-ка, — целый командир!

Наконец наши преследователи ушли, а мы с Мишей, подождав для верности еще несколько минут, выбрались из окопчика, короткими перебежками добрались до машины и тихонечко поехали к шоссе. Миша держался хорошо, хотя его слегка потрясывало, я же впала в транс и первое, о чем попросила Мишу, — отвезти меня к маме. Сегодня мне хотелось, чтобы обо мне заботились, чтобы меня кормили и гладили по голове.

— Я не понимаю одного, — рассуждал по дороге Миша, — допустим, там собачья тюрьма, как ты говоришь. Но зачем так ее охранять и на людей с ружьями кидаться?

— Я думаю, что там живодерня, а не тюрьма. А издевательство над животными — это уже статья.

Миша бросил на меня косой презрительный взгляд:

— Саш, вроде взрослая уже девица, про бандитов пишешь, про криминал, про ментов, а чушь несешь несусветную. Где и кого у нас судили того, кто собаку убил. Бездомную. Не-ет, что-то там они посерьезнее прячут. В милицию поедем?

— Я сейчас туда позвоню, своему знакомому оперу, — ответила я. — Спасибо тебе.

— И тебе, — Миша по-отечески похлопал меня по плечу. — Развлекла, ничего не скажешь. О, да, этот бандюга сказал, что он тебя знает. Значит, и ты его знаешь. А?

— Знаю. Его-то я и выслеживала все время, но в шапке и в бороде не узнала. Потом только, по голосу.

Глава 34

ОБЩЕЖИТИЕ

А утром этого дня, еще задолго до приезда Саши, сразу после завтрака появился «тюремщик Евгений», как называли обитатели барака своего стража, и велел новенькому явиться на беседу. Ответом ему было гробовое молчание и скорбные лица.

— Видите ли, юноша. — Гинзбург взял тюремщика под руку и принялся прогуливаться с ним по бараку. — Психическая организация новенького оказалась слабовата. Вероятно, произошел иммунный сбой или что-то вроде этого. Стрессы, юноша, стрессы всему виной.

— Чего? — наконец очнулся тюремщик. — Чего?

— Он говорит, что все болезни от нервов, — крикнул Тропин из глубины барака. — И вчерашний наш гость слег. Заболел то есть.

Тропин показал пальцем на топчан, стоящий в темной части помещения. Тюремщик Евгений подошел к топчану и принялся внимательно разглядывать лежащего на нем Колю Бабкина. Зрелище было грустное. Тюремщика неприятно поразил цвет лица новенького — землисто-серый. Не лучше смотрелись бледные потрескавшиеся губы, темные круги под глазами и красные пятна на щеках. А уж нездоровый лихорадочный блеск глаз… Удивительно, но факт — болезненный вид состарил Колю на несколько лет, и скажи он сейчас, что ему двадцать шесть, Коле не просто поверили бы, но и запросто могли бы добавить: «А выглядите на все тридцать».

— А он не заразный? — заволновался тюремщик Евгений, с отвращением глядя на Колю.

— Нервы у него, тебе же объяснили, — раздраженно дернула плечом Люда. — А нервные болезни не заразные.

— Как сказать, — задумчиво протянул Тропин.

— А почему у него… вот здесь, — тюремщик ткнул себя пальцем в щеку.

— Пятна? — уточнил Гинзбург, а Маша испуганно замахала руками и закричала:

— Ой, на себе-то не показывайте, Илья Дмитриевич!

Тюремщик отдернул руку и совсем уже собрался уходить, и тут Коля подал голос. Слабый, но решительный:

— Я на все согласен, — четко произнес он. — Сколько нужно денег, я все переведу. Немедленно. Только бы здесь не оставаться.

После этой речи Коля зашелся в припадке хриплого кашля, под звуки которого тюремщик спешно покинул барак и уже через минуту докладывал Морозову:

— Парень-то вчерашний заболел. Страшный, как… Хрипит, трясется, говорит, согласный на все.

Морозов молчал и смотрел на тюремщика брезгливо. Тот помялся, повздыхал и счел нужным добавить:

— Заразный он, думаю. Как бы они не перемерли там все.

— Думаю! — Морозов плюнул на пол. — Заразный! Тащи его сюда, не мне же туда идти.

— Так он лежит, не ходит.

— Ясное дело — раз лежит, значит, не ходит. Пойди и приведи. Ноги-то у него не сломаны? Не может идти — приволоки. — Морозов уже почти кричал.

— Иду, — Евгений счел за благо не спорить. — Трогать его только боязно.

В бараке в это время царило радостное оживление.

— Молодец! — Тропин потирал руки. — Молодец, Роберт. Так держать. Умирай и дальше.

Женщин тоже распирала гордость.

— Вот что значит правильный макияж, — с гордостью говорила Люда. — Только мой Максимов этого не понимает. Он, дурак, всю жизнь мне талдычит: что мажься, что не мажься, рожа та же самая.

— Руку, руку вперед протяни, — просил Колю Гинзбург. — Проверим.

Коля вытянул руку, и все захлопали в ладоши: рука тряслась, как у запойного алкаша перед опохмелкой.

— Отлично!

В офисе автосалона Роберта Кунца в это самое время мирно попивали кофе старший оперуполномоченный Коновалов и младший оперуполномоченный Зосимов. Секретарша Кунца Ларочка усиленно строила глазки обоим:

— Все-таки какая мужественная у вас профессия. И благородная, — мечтательно говорила она. — И опасная, правда ведь?

— Не то слово, — кивал Василий, недрогнувшей рукой беря седьмое по счету пирожное.

— Ужас! — продолжала восхищаться Танечка. — Ведь ни сна, ни отдыха…

— Ни росинки маковой во рту, — подхватил Леонид, выразительно глядя на горку вощеных оберток от пирожных около чашки Василия.

— Не могу принять твой несправедливый упрек, товарищ, — укоризненно качал головой Василий. — Тебя ведь тоже угощают. Ларочка — добрая душа. Кушай сладости, от них люди добреют.

Поедание дорогостоящих сладостей, однако, не принесло оперативникам долгожданного душевного покоя. Оба с тоской и надеждой поглядывали на телефон, вздрагивали от каждого звонка и матерились про себя по поводу того, сколько никчемного постороннего народа звонит в приемную Кунца и занимает линию.

В бараке между тем жизнь тоже не стояла на месте.

Тюремщик Евгений, оборвав своим появлением всеобщее веселье, виновато распорядился прямо от дверей:

— Командир велел ему прийти. — И тут же добавил нервно: — Ничего не хочу слышать.

— Ну, знаете, — возмутился Гинзбург. — Одного мы его не отпустим. Я как врач просто обязан сопровождать больного.

Тюремщик пожал плечами, но не нашел, что бы можно было возразить. А скорее всего не захотел — ему же лучше, не придется тащить парня на себе.

Коля с видимым усилием поднялся, встал, ноги его подкосились, но он не упал. Гинзбург кинулся к нему, подставил плечо, и они медленно двинулись на беседу. Тюремщик предусмотрительно держался чуть в стороне.

На Морозова внешний вид Коли тоже произвел впечатление. А поскольку почти каждое слово, сказанное Колей, сопровождалось отвратительным кашлем, Морозов согласился на посреднические услуги Гинзбурга. В результате Коля полусидел-полулежал на стуле, закрыв глаза, а беседу вел Гинзбург.

— Вы, надеюсь, сами видите, что срочно нужен врач, — агрессивно начал Гинзбург.

— Вам и карты в руки, — огрызнулся Морозов. — Насколько я помню, вы ведь не слесарь?

— Я гинеколог! — Гинзбург возмущался вполне искренно. — А перед нами, во-первых, мужчина, а во вторых, у него болезнь несколько иного рода, нежели те, которые приходится лечить мне.

— Ничем не могу помочь, — усмехнулся Морозов. — Считайте, что жизнь вашего товарища в ваших руках. Принимайте решение, соглашайтесь на наше предложение, и вперед. Но только все вместе, одновременно.

— Что ж, — Гинзбург гордо выпрямился, — теперь у нас нет выбора. Здесь собрались порядочные люди, то есть не здесь, а там, — он кивнул в сторону барака. — И мы не можем рисковать человеческой жизнью. — Гинзбург поддержал покачнувшегося и готового упасть Колю, посадил его поудобнее и продолжил: — Вот, Роберт предлагает начать с него. Он позвонит к себе на фирму и деньги вам тут же переведут.