Б. Седов - Рывок на волю

В ответ я молча кивнул. И тут же на журнальный столик передо мной спланировали две фотографии. Я наклонился вперед, взял их, снова откинулся в кресло и начал с интересом разглядывать, что же мне решил продемонстрировать «художник-портретист». То, что это будут портреты моей будущей физиономии, я уже знал заранее.

Одна из фотографий была явно увеличена с какого-то документа, скорее всего, паспорта. С нее на меня смотрело лицо мужчины лет двадцати пяти. Мне сразу пришла в голову мысль о том, что произойди вдруг подобное, так режиссер какой-нибудь постановки выбрал бы этого человека на роль испанского гранда гораздо охотнее, нежели предложил бы ему сыграть саксонского лорда. И уж никогда бы не доверил ему образ скандинава или славянина.

Без бороды, без усов, с густыми темными волосами – точно такими же, как у меня – открывавшими прямой высокий лоб. Высокие скулы. Волевой, чуть тяжеловатый подбородок. Правильный тонкий нос, длину которого на фотографии в анфас определить было бы затруднительно. Губы тонкие, а форма рта придает лицу несколько надменное выражение. И наконец глаза: расположенные под низкими прямыми бровями, они так и прожигали насквозь даже с фотографии. И даже по черно-белому снимку было понятно, что они темно-карие.

Как у меня.

– Ваши глаза, один к одному, – словно прочитав у меня на лице, о чем я в данный момент размышляю, заметил Александр Соломонович. – Словно у близнецов. И тип лица…

– Он был либо коммандос, либо бандитом, – вслух подумал я.

– Он был врачом, как и вы. Детским хирургом. Вернее, образование не закончил. Ударился в бизнес, прогорел, не смог расплатиться с долгами и попытался сбежать. – Эскулап замолчал.

– А дальше?

– Я дам вам ознакомиться с полным досье на этого человека.

– Как его звали?

– В досье все найдете.

«Черт с ним. В досье, так в досье», – решил я и принялся рассматривать второй, цветной, снимок.

Тот же мужчина на пляже, в одних узких плавках. Фигура если и не гимнаста, то близко к этому. Широкие плечи, мускулистый живот, ни капельки жира.

– Какой у него был рост? – задал я напрашивающийся на язык вопрос.

– Сто восемьдесят пять.

– Подходит, – согласился я. – Все подходит, как по заказу. – И зачем-то спросил: – Он, наверное, нравился женщинам?

Александр Соломонович в ответ промолчал. Забрал у меня фотографии, а взамен протянул тонкую папочку.

– То досье, о котором я вам говорил, – объяснил он. – До операции, Миша, у вас чуть меньше трех суток. Более чем достаточно, чтобы выучить досье наизусть. Не прочитать. Не изучить. Выучить наизусть! – Последнюю фразу Соломонович произнес с ударением.

Я заглянул в папочку – не больше десятка листов. «Что же, раз надо, так выучу, – подумал я. – Без проблем. Прямо сейчас запрусь у себя в палате, чтобы никто не лез, никто не беспокоил и начну учить, что там для меня понаписали про этого педиатра. А еще лучше – завалюсь спать».

– У вас все, Александр Соломонович?

– С этим вопросом да, Миша. Теперь перейдем к другому.

Я тихонечко взвыл! А эскулап рассмеялся.

– Ничего, ничего. Много времени это у нас не займет. Мне просто надо сегодня снять все параметры вашего черепа и лицевых костей… Кстати, насколько я знаю, наркоз вы переносите хорошо?

Я сказал в ответ: «Да», а сам про себя подумал: «При операциях на самолично разрезанном животе действительно „да“. Но когда из тебя „одного“ делают совершенно „другого“, и ты не знаешь, каким проснешься наутро, то это еще вопрос, а захочется ли вообще просыпаться…

Впрочем, захочется! Если есть для этого стимул, то почему бы и нет? А стимул есть. И этот стимул велик! Насколько же он велик!!!

Эй, вы там, в Питере! Ангелина, Хопин, Муха и прочие… Ау!!! Откликнитесь! Уже через трое суток я очнусь от наркоза! В новом облике, но со старыми помыслами.

Вернее, это даже не помыслы. Это моя Великая Цель! И ради претворения в жизнь этой Великой Цели я отправлюсь к вам в Питер. Мстить! Вершить правосудие!! Убивать!!!»

– …Миша, Ми-иша. О чем таком вы задумались только что?.. Поднимайтесь и подставляйте свою черепушку. И свою физию. Наклонитесь, пожалуйста. Вот и отлично. Вот умница… А о чем же вы все-таки думали? Я наблюдал за вами не больше пары секунд и за это время, признаюсь, меня успел пронзить страх. Леденящий животный страх. Такое выражение на лице!.. Теперь повернитесь. Спасибо… Такая улыбка! Кошмар!.. Чуть влево лицо… Бр-р!!! Кому-то я не завидую! Хотя многого и не знаю, но… Замрите!…искренне не завидую!!! Повернитесь… Кому-то достанется по самое некуда… Вот и отличненько!

Действительно, вот и отличненько!

Вместо эпилога

«…КАКОЙ У ПАРНЯ БЫЛ КОНЕЦ»

– …Вот и отличненько! Миша! Ми-иша!!!

Я узнал певучий голосок Соломоныча и попытался открыть глаза. Хрен там! На веках лежало что-то тяжелое. Или липкое? А может быть, их навсегда заклеили клеем, и теперь мне всю жизнь предстоит ходить с палочкой или собакой-поводырем?

Я грязно выругался сквозь зубы и попытался проверить рукой, что там такое с моими глазами. Но запястье ловко перехватили еще в самом начале движения. И тут же в уши вонзился отчаянный вопль Соломоныча.

– Ты свихнулся? Не трогать лица! Даже не думай! Смажешь все, кто станет делать по новой?

– Чего смажу? – пробормотал я и обрадовался, что хоть язык-то мне повинуется. Я могу говорить. И естественно, к тому же еще и слышу. Да и руки вроде на месте. Интересно, а все остальное? – Так операция что, не закончилась?

В ответ нестройно расхохоталось несколько голосов.

– Миша, любезный. – Снова сопрано моего лечащего врача. – Ты все напутал. Никакой операции еще не было. Тебе пока не давали наркоза. Ты, нахал, посмел заснуть сам, на столе, пока мы готовили твою физиономию. Разрисовали тебя, как индейца и потратили на эти художества сорок минут. А ты все это время дрых, как убитый. Хорошо хоть не храпел…

«Я никогда не храплю», – недовольно подумал я.

– …Марина Васильевна, представляете, этот герой без проблем может уснуть даже на эшафоте за десять минут перед казнью. Может, обойдемся без анестезии! Просто попросим: «Миша, поспи, пожалуйста, еще часика три».

– Ладно вам, – миролюбиво произнес я. – Мне надоело валяться с залепленными буркалами. Начинайте, пожалуй.

– Ой, Марина Васильевна, слышите? Хи-хи… он нам разрешает. Чего ж не воспользоваться? Пожалуй, тогда и начнем поскорее. А то, не дай Бог, передумает… Так-с, молодой человек. Приготовимся. Получаем укольчик, медленно считаем до ста. Дышим ровно и глубоко. И тогда все будет отличненько… Договорились? – Соломоныч наклонился к самому уху. У него неприятно пахло изо рта.

– Договорились, – пробурчал я, ощущая, как мне перетягивают предплечье жгутом и вставляют в вену систему.

– Ну если договорились, Михаил Михайлович, тогда…раз… два… три… не слышу.

– …четыре… пять… шесть… – продолжил я отсчет, начатый Соломонычем, – …семь…

восемь… девять… – И сразу же вспомнил, как считал точно так же, скрючившись в ледяной воде под плотом, когда вместе с Блондином соскакивали из зоны. Тогда мы тоже, как я сегодня, пытались уйти из худшей действительности в лучшую. А что из этого вышло? – …семнадцать… восемнадцать… – А вышла из этого конкретная Жопа. Да, да, именно так, с большой буквы. Блондин на том свете. Я вообще непонятно где. И что меня ждет впереди, неизвестно – …девятнадцать… двадцать…

– Сто десять на семьдесят пять.

– …двадцать один… двадцать два… – А впрочем, известно. Из-под наркоза я выйду Денисом Аркадьевичем Селыювым, 1973 года рождения. – …двадцать четыре… – Уроженцем Норильска, с рождения не видевшим ни матери, ни отца и воспитанным ныне покойным дедом.

– Засыпай, миленький, засыпай. Считай.

– …двадцать восемь, черт тебя побери! ..двадцать девять… – Сельцов успешно окончил пять курсов Новосибирского мединститута, но какого-то дьявола дурака занесло в коммерцию. А ведь там выживают лишь единицы. Он не умел выживать. – …тридцать четыре… тридцать пять… – Его развели на фишки бандиты. Но он сумел взять кредит, чтоб расплатиться. – …сорок…

– Сто двадцать на восемьдесят.

– …восемьде… Черт! …сорок один… сорок два… – И запутался в долгах окончательно. И побежал, вместо того чтобы бороться. – …сорок семь… сорок восемь… – Бросил все. Наивно надеялся скрыться. Дудки! – …пятьдесят два… пятьдесят три…

– Миша, милый. Дышим ровно и глубоко… Ровно и глубоко… Вдох – выдох… Вдох – выдох… Вот так. И считаем теперь про себя.

«Про себя? А что я могу сказать про себя? Да только то, что я Денис Аркадьевич Сельцов, идиот, которого пацаны все-таки вычислили. А еще я умею считать. До ста. Вот сейчас, дай Бог памяти… – …пятьдесят восемь… пятьдесят девять… шестьдесят… – А Сельцова, когда изловили, не стали мочить. Зачем переводить такой материал? Такой материал ударно работает на подпольных колымских золотых приисках. – …шестьдесят семь… шестьдесят восемь… – А если еще и врач. Да хирург! Ему там будет легче. Он, возможно, сумеет прожить даже больше двух лет. – …семьдесят два… семьдесят три… – И от него пользы гораздо больше, именно как от врача, а не простого рабочего. Его продали, наверное, задорого. – …семьдесят восемь…»