Через лабиринт. Два дня в Дагезане - Шестаков Павел Александрович

Вопросов набегало слишком много, и Мазни почти с облегчением оборотился на отвлекающий скрип отворившейся двери. Там, словно подслушав его мысли, появился Олег. Видно было, что день он провел под открытым небом, штормовка намокла и топорщилась, схваченная морозцем, к джинсам прицепились репьи и комья глины.

— У вас гость, Алексей Фомич? Добрый вечер, доктор. Все еще подозреваете меня или откопали, кто воспользовался ножом?

Спросил он почти небрежно, но подчеркнутая небрежность говорила больше о выдержке, чем о легкомыслии.

— Вы собирались выяснить это сами.

— Ошибаетесь. Это вы рекомендовали мне встряхнуть мозги до прибытия милиции. Но у меня не нашлось времени.

В комнате потемнело, выделялся только квадрат окна, да и то не ярко. Мазин не видел лиц собеседников. Он вспомнил, что электричество так и не подключили, и рассчитывать приходится в лучшем случае на керосиновую лампу, а то и на огарок свечи. А хотелось видеть Олега, его лицо, на котором просматривались одни очки да полукруг короткой бородки.

— Жаль. Человек-то убит. Впрочем, вас больше интересует сбитый самолет.

— Представьте.

— А если смерть Калугина связана с находкой самолета?

Олег еще больше отодвинулся от окна. Ему потребовалось время, чтобы взвесить и оценить мысль Мазина.

— Парадоксы ищете? То с ножом, теперь с самолетом?

— Тут факты разного порядка. Связь между ножом и вами очевидна, хотя им мог воспользоваться и другой человек, связь же между находкой самолета и убийства в самом деле производит впечатление парадокса, но только на первый взгляд.

— Что вы знаете?

— Знаю, что вы приехали сюда не случайно.

— Вам не дает покоя батумский ресторан?

— Вспомнили меня?

— Это вы меня вспомнили. Но раз уж у вас такая хорошая память, вы должны помнить и другое: я говорил открыто, гибель этого самолета меня давно интересует.

— Почему?

Он мог бы возмутиться, надерзить, но ответил обстоятельно:

— Я работаю в авиационной газете, приходилось встречаться с ветеранами, они вспоминали этот случай. Самолет пропал без вести в сорок первом году. Произошла авария. Он выполнял важное задание, и погибшие заслужили, чтобы родные узнали, где они погибли. Достаточно?

— Почему никто не искал самолет до вас?

Олег снял очки и протер стекла носовым платком. С каждым вопросом он становился суше и спокойнее. Трудно было понять, насколько правдивы его ответы, но он не увиливал от них.

— Искали. Безрезультатно. Видимо, мешала лавина.

— А вам повезло?

— Не мне, а Филипенко. Машину нашел Матвей.

— Нашел там, где искали вы.

— Нашел там, где она находилась.

— И все-таки вам повезло. Даже неоднократно. Калугин оказался жителем поселка, рядом с которым разбился самолет, предложил вам гостеприимство…

В спокойствии Олега пробилась первая трещина.

— Ну и что?

— Ничего особенного. Удачно, что вам не пришлось жить в палатке. Сыро, холодно. Радикулит подхватить можно.

— У меня отличное здоровье.

— А тренаж неважный. Озеро не одолели.

— И это известно?

— Тесно живем, — повторил Мазин слова Демьяныча. — Однако удачи не кончились. К озеру поднялся Филипенко. Не по совету ли Калугина?

Олег достал из кармана штормовки спички и сигареты. Первая спичка сломалась. Вторая тоже не зажглась. Наверное, коробка отсырела. Мазин вынул зажигалку и протянул журналисту.

Ответ после паузы прозвучал с вызовом:

— Возможно. Калугин любил советовать.

— А у вас не сложилось впечатление, что советы его на редкость безошибочны?

— Если и сложилось, какое отношение имеет это к смерти Михаила Михайловича?

«Резонно. Нельзя же думать, что парень сошел с ума и убил Калугина, чтобы не делить с ним славу первооткрывателя! Да и что за открытие? Случайно разбившийся самолет, летевший в тыл… Однако сложилось!»

— Когда погиб самолет, Олег?

— Двенадцатого октября.

«Знает даже день. Нет, не могла обыкновенная, непримечательная история так заинтересовать их обоих. Калугина тоже. Но чем? И что произошло в тот день? Калугин ехал из госпиталя в Ашхабад. Ехал поездом. Из окна вагона за сто километров не увидишь. Но услышать, узнать что-то в пути молено. Только обязательно значительное, чтобы запомнить на два с лишним десятка лет!»

— Калугин знал эту дату?

— Я сказал ему.

— Давно?

— Порядочно.

— Странно. Вы же тут неделю всего живете. Или вам случалось встречаться с Калугиным раньше?

— Нет.

«Вот и попался», — подвел итог Мазин без особого торжества, потому что победа далась легко.

— Алексей Фомич, зажгите лампу, пожалуйста.

Кушнарев сидел, опустив голову на руки, и Мазину пришлось повторить свою просьбу, прежде чем он встрепенулся и заспешил, не попадая стеклом в выгнутый ободок.

— Покажите бумагу, которую вы нашли, Алексей Фомич.

— Не нужно, Игорь Николаевич, не стоит.

— Лучше разрешить недоумение сразу, чем держать камень за пазухой. Это ваша телеграмма?

Олег поднес бланк к лампе, посмотрел, поправил очки.

— Как она к вам попала?

— Объясните, что здесь написано. И почему вы не сказали, что давно знакомы с Калугиным.

Игорь Николаевич выдвинул фитиль. Стало светлее. Олег положил бумагу на стол. Он не делал никаких попыток оспорить право Мазина задавать вопросы, но держался по-прежнему ровно, не роняя себя.

— Не понимаю, почему он ее не выбросил. Это была его затея. Калугин не хотел, чтобы в поселке знали о нашем знакомстве.

— Как вы познакомились?

— Он приезжал в наш город, писал летчиков. Мы разговорились, оказалось, что у него здесь дача. Я рассказал, что меня интересует самолет. Последняя телеграмма с борта была из близкой точки. Он предложил остановиться на даче.

— А условие?

— Я не придал ему значения. Калугин просил, если я найду самолет, не упоминать его фамилию в газете. Я счел это за обычную скромность.

— Откуда он знал, что самолет лежит у озера?

— Он никогда не говорил, что знает, но упорно советовал искать в верховьях Красной речки.

— Упорно?

— Упорно. Когда я не одолел, как вы выразились, подъем, он послал Матвея. Обидно. Подняться было можно. Я ходил туда сегодня с Галиной.

— Когда вы вышли?

— Рано. — Олег откашлялся. — Может быть, достаточно, доктор? Я стремился, как мог, удовлетворить ваше любопытство.

— Спасибо.

— Всего доброго.

«Самоуверенный парень. Не битый. Современный. У Демьяныча верный глаз».

— Игорь Николаевич! — услыхал Мазин. Впервые архитектор назвал его по имени и отчеству, и в этом обращении Мазин уловил доверие и еще другое — раскаяние. — Все я напутал, насловоблудил, сам не пойму зачем. Ведь зарекался не болтать… А наплел про скважину, бред всевозможный. К счастью, прояснилось, рассеялось.

— Что прояснилось, Алексей Фомич?

— Да галлюцинации мои. Что Олег странно вел себя, и вроде Миша скрывал, зависел от него. Вот уж ахинея!

— Не уверен. На мой взгляд, ничего этот парень не прояснил, наоборот, замутил. Что знал Калугин о самолете? И почему журналист к нему прикипел? В такую погоду жизнью рисковал. Зачем? Самолет нашли. Никуда он не денется. Зачем к черту на рога в такой спешке взбираться?

— Характер, Игорь Николаевич. Спортивный, упрямый.

— Ладно, Алексей Фомич. Понимаю вас. Поймите и вы меня. — Мазин решил бросить свою карту. — Факты мне требуются и ваша помощь. Расскажите, как Калугин попал в тюрьму. Я не ошибся? Ведь вы встретились с ним не на свободе?

Кушнарев сник. Ему стало больно.

— Как это я… как мог проговориться…

— Вы не проговорились. Я сопоставил ваши слова о помощи Калугину с датами его жизни. Не вините себя. Он совершил серьезное преступление?

— Серьезное? Он напился водки. — Кушнарев вдруг заторопился, спеша поскорее избавиться от всего, что таил, что давило на него. — Он выпил. Первый раз в жизни выпил. И друзья, нет, не друзья, подонки, враги злейшие, решили сломать замок на киоске или ларьке, я его попросили постоять, посмотреть, предупредить, свистнуть. Вы знаете, как это делается. Он свистнул или не успел… Все попали в милицию. Признали предварительный сговор группы лиц… Беда заключалась в том, что мальчик органически не мог переносить неволи… Художник! Хотя он не был еще художником, а ребенком, мальчишкой, шестнадцать лет! Он не мог покориться этой страшной нелепости. И совершил еще две непростительные глупости. Сначала он… Поймите только правильно!