Темнее ночь перед рассветом - Вячеслав Павлович Белоусов

— Спасибо тебе, Данилыч, — чуть не прослезился Витёк, тут же хлопнув из стаканчика. — Душа ты человек!

— Ладно-ладно. Ты ложись, где коллекция-то?

Витёк аккуратно достал инкрустированный ящик, едва подъёмный.

— Вот, всё в целости и сохранности. За исключением одного пистолетика. Но… как велено было.

Дьякушев отстегнул крючки, открыл, внимательно осмотрел содержимое, некоторые экземпляры подержал в руках, некоторые даже к щеке прижал. Сколько лет он собирал эту коллекцию! Сколько денег! Да разве в них дело? Бывало, собирались такие же редкие фанаты, как он, где-нибудь. С трепетом делились своими раритетами, отечественными из-за Урала или заграничными. Кто чем богат. Бывали такие экземпляры!.. Уши вяли. Тот злосчастный «вельдог» ему из Европы привезли тайком. Не подделка была какая, а натуральная вещь своего времени, а главное — самих авторов штучка! Берёг он его пуще всего остального накопленного. Глаза многие клали и деньги немалые сулили, только он и слушать не хотел. Единственный, может быть, на весь мир экземпляр! Действующий! И в его руках!.. Однако всё это в прошлом. Лоханули его ребятки Парацельза… И как смогли?!

Ящик он один с большим трудом, но выволок наверх из подвала, а затем уже в сад. Нашёл приметное место между трёх вишен, вырыл яму, сровнял холмик, аккуратно свежей травки накидал, составил схемку в блокнотике. Так, больше на детский рисунок похожий: миру — мир, войне — конфетка. Никому не догадаться. А он и без мазни этой место никогда не забудет. Сел на крыльцо. Отдышался. Не заметил, как подкатила по улице к дому автомашина, как вырос рядом и застыл водитель, старый служка и уже почти товарищ.

— Ну как, Борис? — поднял он на него глаза.

— Всё в порядке, — спокойно заверил тот, — можно отправляться.

В недрах криминального адюльтера

Серым и пасмурным был этот летний московский денёк. С утра погода не заладилась, небо загрозило дождём, но строптивый ветер растащил мрачные тяжёлые тучи над столицей, и спешащий на работу и по другим своим заботам люд, так и не раскрыв зонтики, поспешно прятался в метро.

Эта же немногочисленная группа крепко сложенных, хорошо приодетых мужчин, невольно привлекая внимание, лениво толпилась в невзрачном подъезде, ведущем в глухой дворик с одинокой облезлой вывеской на первом этаже многоэтажного дома с отлетевшей штукатуркой. Вывеска эта была настолько порушенной временем, что на ней едва различались остатки крупных букв «Баня», а уж мелкие, затёртые и истерзанные, пропали почти вовсе. Однако местные обыватели, не подымая на вывеску своих вечно озабоченных голов, регулярно по пятницам и субботам спешили сюда, чтобы предаться чудным традиционным омовениям — попросту говоря, попариться и помыться, а то и выпить душистого свеженького пивка, если расщедрится скупая душа вечно хмурого и озабоченного банщика Силантьича со странным прозвищем Архимед. Почему Архимед, никто уже давно не знал, да и не задумывался, но кличка эта прилипла к банщику, как тот легендарный банный лист к известному месту, так что Силантьич на своё имя и не откликался, зато исправно реагировал на имя древнего философа и спасителя Сиракуз. Однако и откликался он не сразу, так как был изрядно глуховат и ему следовало орать в самое ухо, а откликаясь, в свою очередь ревел так, что не приведи господи. Может, поэтому и дадена была ему эта крылатая кличка из-за несчастья, приключившегося с древним учёным, когда тот с нечеловеческим воплем выскочил однажды из ванны.

Толпа в подъезде у очищающего телеса заведения между тем росла, несмотря на то что означилась ещё лишь середина рабочей недели, к тому же подъезжающие на такси вновь, как и ожидающий народ, не производили видимость заядлых парильщиков или замшелых углекопов, позарез мечтающих искупаться, наоборот, вид у всех был вполне добротный, и не один из них не имел сумок или веников, как и других банных причиндалов, необходимых для святого дела. Были они разные, но одинаково сосредоточены и хмуры лицами, разом оборачивались на подъезжающие и останавливающиеся такси и очередного прибывшего, явно ожидая важную фигуру. Некоторые кивали друг другу, как давние знакомые, но без радости на физиономиях от встречи и держались поодиночке и редко парами. Все то и дело курили.

Банщик Силантьич уже несколько раз, любопытствуя, отворял дверь заведения, высовывал седую плешивую голову, внимательно и беспокойно оглядывал собирающихся, даже приглашал войти, но все молча отнекивались, говорливые ссылались на курево. Видно, не подошло время.

Наконец появился тот, кого ждали. Резко тормознуло такси с немосковскими номерами, и из него бодро выпрыгнул шустрый человек в кепочке, надвинутой на лоб. Он ловко отворил переднюю дверь автомобиля. Из нутра выбрался тот, на которого враз уставились все. Он безразлично отнёсся к произведённой реакции, не поднимая глаз, глухо и тяжко, как больной человек, закашлялся так, что заходила вся его впалая грудь, затем сплюнул и высморкался перед собой и зашагал к бане, грузно передвигая короткие тонкие ноги, словно неся на плечах непосильный, придавливающий его к земле груз.

Вслед за ним выскочили двое здоровенных детин, быстро обогнавших сморчка и зашагавших перед ним, но даже и они не смогли обогнать того, в кепочке, который так и нёсся впереди и распахнул перед хозяином дверь в баню.

Следом за этим сморчком степенно, не торопясь, порог начали переступать и заждавшиеся. Шли они гуськом, в каком-то известном только им иерархическом порядке, молча и сосредоточенно. Архимед услужливо открывал перед «кепочкой» двери, пока не остановился в довольно просторном зале с плиточным полом, где обычно приходил в себя после омовения банный люд, нежась на стульях и скамьях. Теперь зал был заметно прибран, а посредине его стоял длинный, накрытый красным сукном стол, совершенно пустой и этой своей откровенной пустотой всех пугающий. Сморчок, не останавливаясь, прошёл вдоль стола и сел во главе его. Верзилы застыли за его спиной, «кепочка» куда-то незаметно слинял, остальные, снимая головные уборы ещё на пороге в зал, рассаживались вокруг стола, так же соблюдая при этом неведомый порядок.

— Князь, Сивого нет и Ерёмки, — откуда-то, словно мышь, за спиной сморчка появился «кепочка», прильнув на миг к его уху, — а остальные все. Но Сивого отморозки на днях хлопнули, братва доложила, что не до смерти, отлёживается, в себя приходит, а за Ерёмку молчат, вестей давно нет.

— Ерёмки нет? — переспросил тот. — Неужели совсем переметнулся?

— Не показывается.

— Значит, правильно мне менты глаза открывали?

— Не мне гадать.

— Знал о нашем сходняке?

— Почта дошла.

— Значит, не врали менты…

— Выходит, так, — замялся «кепочка».

— Выясни всё. Пока время есть. Дело серьёзное. Чтобы не с