Под покровом небес - Евгений Сергеевич Калачев

сбываются. — Храм! Богоявленский собор! Плыл прямо по воздуху.

Жена облегченно выдохнула:

— Ты в нем бывал?

— В том-то и дело, что нет. Голос сказал. — Мой ответ прозвучал как-то нелепо — мелькнуло воспоминание о том, как студентами юридического института по обзорному курсу судебной психиатрии мы посещали психиатрическую клинику.

— Чей голос? — спросила жена.

— Не знаю. Может, Божий, — неуверенно ответил я.

Жена улыбнулась, но комментировать ответ не стала…

Выйдя из подъезда панельно-серой пятиэтажки, я быстрым шагом направился в детский сад. Сын, которого я держал за ручку, не успевал за мной, перешел с шага на бег. Я пошел медленнее. Сын, глядя на меня снизу вверх, стал рассказывать про мальчика из группы:

— Ты знаешь, папа, Дима Гусев как прыгнет через лужу. А лужа такая большая, огромная просто…

— И что? — спросил я.

— А еще, он как прыгнет через скамейку!

— Прямо вот такую? — я кивнул в сторону подъезда, мимо которого мы проходили.

Сын посмотрел на скамейку, оценивая своим глазомером:

— Нет, такую маленькую, у нас в садике.

— А читать он умеет? — спросил я.

Сын замолчал.

— Вот! А ты умеешь. И потом, я тебя люблю, а не Диму Гусева, — улыбнулся я.

Через открытую калитку мы вошли на территорию детского сада, прошли по заасфальтированному тротуару, поднялись по лестнице. Навстречу из двери выскочила спешащая на работу чья-то мама. Пропустив ее, мы вошли внутрь здания, подошли к шкафчикам для раздевания: я помог сыну раздеться, повесил в шкафчик курточку, теплые непромокаемые штаны на лямках, положил ботинки, помог застегнуть сандалии.

— Ну, до вечера?

— Пока. — Сын поднял, прощаясь, руку и ушел в группу.

Выдержка моя кончилась, и я почти бегом промчался по дворам пятиэтажек, перебежал через Юбилейный проспект на противоположную сторону, где была автобусная остановка. Подъехал автобус, идущий по маршруту: «Химки — Речной вокзал». Он был переполнен, но надо было ехать, и я втиснулся внутрь…

Я вошел через распахнутые настежь ворота во двор Московского литературного института имени Горького. Высшие литературные курсы размещались на втором этаже флигеля. Начиналась лекция по старославянскому языку. Читал — Горшков Александр Иванович. Я занял место за предпоследней партой. Рядом никого не было, впереди — Миша Волостнов — прозаик из Набережных Челнов, будущий лауреат литературной премии «Москва — Пенне» — старательно записывал лекцию. Он был трудолюбив, и ему так же, как и мне, нравилось учиться на курсах. За одной партой с ним сидела поэтесса из Тувы Лида Иргит. Ей, коренной тувинке, и русский язык казался не таким простым, а тем более старославянский. Но и она внимательно слушала, что-то записывала, пытаясь вникнуть в суть. На второй парте от доски расположилась Валя Пахомова — прозаик и москвичка. Она замужняя, осчастливленная детьми, а потому хозяйственная: мне, иногороднему слушателю, подарила старый, но хорошо работающий утюг. В выходные дни и по праздникам Валя посещала православный храм, и потому старославянский язык ей вдвойне был интересен, и она намеревалась всерьез его изучать — у нее даже учебник по старославянскому языку лежал открытым на той теме, по которой шла лекция…

В дверь аудитории легонько постучали, она открылась, и в проеме появился Виктор Павлович Зуев. Немного пригибаясь, словно опоздавший зритель в театре, но ступая на полную стопу, автор знаменитой книги «Аральский тупик» вошел в класс. Виктор Павлович родился на острове Сахалин, жил в Крыму и Душанбе, а потом окончательно осел в Москве. Он как всегда вызывающе, по-творчески элегантно был одет: пиджак в светлую клетку, поверх белый шарф-кашне и, конечно же, модные очки. Очки на цепочке, как бинокль, висели на груди. Зуев был весьма перегружен: писал и лирические стихи, и хорошие рассказы, и злободневную публицистику. И ему надо везде было успеть: и в Союз писателей, и в Союз журналистов, и в ИТАР-ТАСС, где он работал по договору, — поэтому он часто опаздывал.

За мной, на последней парте, сидел поэт из Чебаркуля Челябинской области Владимир Максимцов…

«Старославянский язык является древнейшим литературным языком славян, — цитировал себя, как по своему учебнику, изданному еще в далеком для нас 1963 году, Александр Иванович. — Первые памятники старославянской письменности относятся ко второй половине девятого века и представляли собой переводы с греческого богослужебных книг. Так и более поздние — оригинальные произведения…»

Я из папки достал общую тетрадь, шариковую ручку. Стал листать тетрадь, ища свободное место для лекции по старославянскому, — у меня была одна тетрадь для всех лекций. Место в тетради, конечно, нашлось, и я стал записывать лекцию:

«На Русь старославянский язык пришел в конце десятого века в связи с принятием христианства как язык церковной письменности…»

И вдруг почувствовал несильный толчок в спину. Выждав момент, когда преподаватель повернулся к доске, я оглянулся.

— Ты можешь не крутиться? — с извиняющейся улыбкой, шепотом произнес поэт Максимцов.

— А что? — не понял я.

— Нетленку пишу, — опять улыбнулся поэт Максимцов. — За твоей спиной.

— Ну если дашь почитать — тогда смогу. — Я повернулся назад, пошире раздвинул плечи и откинулся на спинку стула.

«…Система согласных звуков. По своему составу в старославянском языке имелись те же согласные, которые известны современному русскому языку. Однако некоторые из них требуют особых замечаний. Согласные звуки Р и Л в старославянском языке могли выступать как слогообразующие, то есть приближаться по своей звучности к гласным звукам и так же, как гласные, образовывать слог», — Александр Иванович подошел к доске, взял мел. — Например: влъкъ — волк. Гласный произносим до согласного, а для обозначения слогообразующей функции после согласных Р и Л, — как вы уже поняли, уважаемые слушатели, писали Ъ или Ь…

Я слушал лекцию, пытался вникнуть в суть, записывал тезисно в тетрадь. И вдруг отчетливо вспомнил сон: паривший в воздухе Храм и голос, звучавший: «Богоявленский Кафедральный собор!» «Богоявленский Кафедральный собор!» «Богоявленский Кафедральный собор!».

Я невольно повернул голову и посмотрел в окно. За окном, на Тверском бульваре, росли большие клены и дубы, посаженные еще во времена Пушкина. Стоял памятник поэту Сергею Есенину. За окном было и облачное небо с голубыми просветами. И лучи солнца падали в эти просветы к деревьям и зеленой траве на газоне, но Храма, парящего над землей, не было.

Прозвучал звонок на перемену.

Я положил тетрадь и ручку в папку, встал со стула. Чуть прихрамывая, подошел Миша Волостнов — мы с ним вместе ходили на обед в институтскую столовую. Володя Максимцов тоже встал со стула, вышел из-за стола и протянул тетрадь:

— Вот прочти!

Миша был невысокого роста — приподнялся на цыпочки, наклонил голову, стал читать вместе со мной: