Цианистый карлик - Сергей Михайлович Дышев

— Уголовники — превосходный материал для зомбирования. Они ограничены и агрессивны, главное только — направить эту агрессию, — небрежно пояснял Поташов-Кассио. — Я решил сделать его оружием возмездия. Вместе мы убили Анохина и прикопали у забора Домодедовского кладбища.

— Зачем вы вставили ему в рот долларовую бумажку? — поинтересовался Никита.

— Он был жаден к деньгам, украл однажды мои деньги. Я выманил его, пообещав хороший заработок… Вторым был дебил Гниденко. Не мог связать ни одного слова. Я его подкупил на выпивку…

— А почему рядом с трупом валялось подростковое пальто? — снова спросил Савушкин.

— Когда били, пальто с меня сняли, набили в карманы песка, а Гниденко, ублюдок, на него еще помочился… — По лицу Кассио пробежала судорога — волна ярости, он снял золотые очки, положил на стол. — Я, конечно, мог бы их просто избить, подослать «быков», не вам рассказывать, как это делается… Но я знал, что не получу удовлетворения, и тогда месть сожжет меня самого… Когда я рассчитался с третьим, это был ничтожный Цуценя, почувствовал лихорадочный азарт, ощущение безнаказанности и сладострастия крови. Моя жена, конечно, ничего не знала про мою вторую тайную жизнь, насыщенную острейшими переживаниями, смертельно опасную, рискованную… Да, тогда я вставил в его глазницы две пуговки: это существо имело неосторожность покуражиться, срезать пуговицы с моего несчастного пальто…

— Потом был депутат Столетов, — бесстрастно заметил Савушкин.

— …и я прекрасно понимал, что это вовсе не убийство работяги с завода. Но я не мог и отойти от «протокола». Сережа Столетов, Сереженька… Отец у него был директором крупного завода, и он тогда уже давал всем понять, кто элита. Комсорг класса… И куражился он по-барски. В конце побоев он открыл шампанское, сказал, что меня посвятили в почетные чмушники и вылил полбутылки на голову… Всем было страшно весело.

— И поэтому вы решили расколотить ему череп именно шампанским?

— Я понял, что подвергаю себя большому риску, все же государственный деятель, милиция будет работать по усиленному варианту — так это у вас называется? И я нанял урку Безденежного, нашел его в сарае со стеклотарой. К тому времени он окончательно оскотинился, я дал ему задаток в триста долларов и пообещал еще в три раза больше за удовольствие треснуть Столетова по черепу. По-моему, он так и не понял, кого убил. А вы, как я и задумал, искали его, считая убийцей и всех остальных одноклассников. Жогин, кстати, придушил его буквально через пятнадцать минут в моей машине. На темени Безденежного я прилепил три металлических рубля времен СССР. Он всегда вымогал у меня деньги, полностью соответствуя своей люмпеновской фамилии. Однажды он забрал у меня три рубля. А я тогда хотел пригласить девушку в кино… Почти решился. Может быть, она мне не отказала, или хотя бы просто провела со мной два часа… Но, увы, и эта встреча не состоялась… Как много все зависит от мелочей.

— Потом был повешенный, где вы превзошли самого себя в изобретательности, — напомнил Савушкин. Его тошнило от этих воспоминаний, но хуже было бы, если б подследственный молчал, как пень, и тогда пришлось бы из месяца в месяц вытягивать по эпизоду.

— Совершенно верно. К этому времени беглый зек достиг высшей степени подчинения. С ним можно было беседовать, внешне он еще производил впечатление усредненного человека, но это уже был девяностодевятипроцентный зомби. Я наблюдал из машины за его обезьяньими трюками. К тому времени у него уже напрочь отсутствовало чувство страха… Он повесил Птушкевича с помощью лебедки. Я знал, что вы выставили охрану у дверей. А я послал палача на крышу через соседний подъезд. Согласитесь, гениально и просто! Да, я заранее избрал эту казнь. Дурачок Птушкевич имел неосторожность более двадцати лет назад накинуть мне на шею петлю, решил попугать… Как видите, каждый куражился по-своему. А я был один…

Поташов взял со стола свои золотые очки, протер их бумажной салфеткой, аккуратно водрузил на нос. Каждое движение его было отточенным и плавным.

«Когда подобное читаешь в газете, воспринимаешь гораздо по-иному, — подумал Никита, наблюдая за Поташовым. — Самое страшное — ощущать зло рядом с собой, дышать с убийцей одним воздухом, вживую слушать то, что еще никто не слышал…»

Он почувствовал, как тяжестью налилось тело, стало покалывать в голове.

— А за что вы убили несчастного скрипача?

— Этот тонкий человек искусства, можете и не верить, сладострастно плевал мне в лицо, хотя Вершинский этого и не требовал. Но «шестерке» очень хотелось заслужить похвалу Сашки. Он «шестеркой» и остался, фигляр и бездарь. Я наблюдал, как он выламывается со смычком. Тогда же мне и пришла идея подключить к нему триста восемьдесят вольт, чтобы выламывался и дальше…

— Следующим был ваш главный враг Вершинский? — напомнил Никита, глядя в прозрачные глаза Кассио.

— Да, и я прекрасно сознавал, насколько трудно будет наказать его. Его «быки» не отходили ни на минуту. Поэтому я сознательно оставил его на потом, мне нужно было обрести известные умения. Любое дело требует профессионализма, поэтому я обкатал навыки на шушере… Я забросил свою лечебную практику, все дни у меня были посвящены разработке планов. А зэк прекрасно их выполнял.

— И вы решили его подставить? — усмехнувшись, уточнил Савушкин.

— Все равно надо было с ним расставаться. Зомби не должны жить долго. Они опасны для общества и иногда бывают непредсказуемыми… Но вы отлично клюнули на мою удочку. Согласитесь, мой грим был безупречен!

— Способ убийства Вершинского тоже имел свое символическое значение?

— А как же! Он всю жизнь был недосягаемым, его губы целовали губы девушки, которую я любил… В том избиении он даже пальцем меня не коснулся, был несоизмеримо выше! Он только командовал. Я мечтал разбить его похабный рот, но был слаб. Он всегда шел впереди меня, был сильнее, богаче, удачливее… И когда я узнал, что трубка со взрывчаткой разорвала ему рот, я почувствовал не облегчение даже, а опустошение… Оставался Колессо, как я слышал, милейший человек. Я начал против него психологическую войну, он же, как всякий трус, уже готов был ползти ко мне на коленях. Я упал от хохота со стула, когда увидел по телевизору его обращение ко мне… В принципе, я мог бы оставить его в живых, последнего, для истории. Хотя он тоже не стоял в стороне — хлестал меня по щекам — чтоб не осталось следов. Он был единственным, кто делал это со страхом, а не ради удовольствия.

— А ваша былая любовь? Она тоже измывалась над вами?

— Нет, там ее не