Предчувствие смуты - Яроцкий Борис Михайлович

— Привет, земляк. Вижу, нам по пути.

— Привет, — поздоровался пешеход, не обнажая руку.

— Что там у тебя — нож или кастет?

— Ствол.

— Ствол в таких случаях держат у груди.

Путники, приостановившись, пристально посмотрели друг на друга.

— Никак Перевышко? Никита?

— Откуда, Клим?

Односельчане разговорились. Меньше всего Никита хотел встретить в степи, на пустынной дороге, своего давнего врага и обидчика Клима, старшего сына Пунтуса.

Гора с горой не сходятся, но люди, коль они живые, когда-нибудь да сойдутся, а сойдутся — не молчат.

— Давно из дому? — спросил Никита.

— Год и четыре месяца.

— Что так долго?

— Наоборот, отпустили раньше срока. За примерное поведение.

— За что сидел?

— Стоял. На шухере.

— Это где же?

— На Суходольском перегоне. Ребята русский поезд грабанули. А я груз принимал и относил от насыпи. Это чтоб не наскочили пограничники. Все-таки граница. А поезд шел по украинской земле.

— И попался?

— Не я. Кто пломбы сорвал.

— А что за товар?

— Скажу — не поверишь. Памперсы. На памперсах ребята и попались.

— А тебе дали срок?

— Баба продала… Бабы, они продажные… Одной девахе я отнес тючок — три сотни памперсов. Куда их для одного села? Раньше, в старину, — мне рассказывала бабушка, — о памперсах и слыхом не слышали, это уже в советское время появились пеленки. Наши предки от рождения до года росли на печке, вместо пеленок, как суточному теленку песочек подсыпали. В старину, мне бабушка рассказывала, помочилось дитя, песочек заменят — тело сухое и здоровое… А деваха моя с памперсами мотнулась в Купянск. На барахолке ее и замели. Прижали — она указала на меня. Я, конечно, таиться не стал. Гоню чистосердечное: так, мол, и так, шел на случку, гляжу, под откосом что-то белое. Думал, из вагона пассажир выпал. Оказалось, тючок с памперсами. А раз вещь под откосом, значит, бесхозная. Я ее своей девахе — в качестве презента.

— И тебе поверили, что имущество бесхозное?

— Не поверили. Но я стоял, как партизан на допросе… Когда-то пацаны меня учили: сказал один раз, хоть подохни — показаний не меняй… Все равно два года дали. Откантовался две трети срока. Кинули в черкасскую образцово-показательную колонию. Там я стал идейным. Когда митинговали, глотку рвал: «Гэть кацапив з украинских тюрем!» Меня заметили. Перевели в хлеборезку. Откормился. В весе прибавил. Колония хоть и образцовая, зэки голодают… Не знаю, как в России, а наши зэки за бугор так и норовят. Там, говорят, житуха клевая. Там, за бугром, зэки прямо в камере телек смотрят. В город выпускают. Без конвоя. Только на ногу им цепляют браслет, это чтоб за ними следить по спутнику…

Для контрактника Перевышки это было ново. У нас подобной вольности не допустят. Да и Климу он не очень поверил: мало ли чего человек наслушается, да еще в тюремной камере? Там каждый ждет не дождется окончания срока. Дают подышать воздухом свободы, но только подышать.

Никиту невольно заинтересовала идея с браслетом. Если это не байка, молодцы американцы. Пусть зэки ходят с браслетами, зато есть у них видимость свободы.

— А если зэк попытается освободиться от браслета?

— Ничего не получится — мина сработает. Мина привязывается к ноге. А зэк без ноги — что теща, похоронившая дочку.

«Колония просветила Клима», — думал Никита, не удивляясь, что рядом с ним шагает человек, о котором, как говорили в Сиротине, тюрьма плачет. Теперь, по-видимому, уже не плакала… Пунтусы, будучи в большинстве, часто били Перевышек. Не однажды от Клима доставалось Никите. Клим чуть ли не следил за Никитой, и если видел его с Юлей, набрасывался на него, как молодой петух. Однажды после очередной стычки вытирая Никите разбитый нос, Юля сказала с упреком: «Ты же намного его сильней, а — поддаешься. Стесняешься, как следует, врезать? Его давно пора проучить».

И он ему врезал, как учил отец. Клим застал их на тропинке, когда они спускались к речке. Обычно Клим сначала вступал в словесную перепалку: «Опять, гад, Юльке не даешь проходу…» Клим не успел раскрыть рот, как Никита схватил его за уши и головой, как футбольным мячом, расквасил Климу нос. Клим выхватил из кармана самодельную финку, но Юля встала между ними, примиряюще крикнула: «Все! Квиты!»

И с тех пор Клим оставил Никиту в покое, видимо, окончательно понял, что у Юли с Никитой серьезные чувства, и, чем черт не шутит, а вдруг породнятся враждующие семьи — вот будет потеха!

За полтора года, пока Клим отбывал наказание в образцово-показательной колонии, в Сиротине, как и на Слобожанщине, не говоря уже об Украине в целом, много воды утекло. Нашелся истинный отец — родитель Илюши. Климу и Юрику предстояло своих отцов еще найти. И девочки тоже — Юля и Оля — зачаты не бесполыми ангелами. Но об этом надо спрашивать Валентину Леонидовну, любящую мать своих разноотцовских детей, уже взрослых, не нуждающихся в родительской опеке. На всех пятерых им достаточно было одного отца — Алексея Романовича, он их заботливо принимал под свое крыло, как принимает наседка вылупившихся чужих цыплят.

Шли земляки-сиротинцы, неторопливо беседовали, вспоминали общих знакомых, шуршали подошвами по давно остывшему асфальту. Время не подгоняло. За всю ночь не обогнала ни одна машина.

На востоке забрезжил рассвет — появилась зеленоватая полоска зари над черными вспаханными полями, приготовленными под озимые. Кто вспахал свои паи, а кто и не вспахал. Невспаханные поля выделялись желтоватыми светлыми пятнами. Издали поля напоминали серое лоскутное одеяло.

— Ваши, небось, уже отсеялись, — глядя на пеструю пашню, произнес Никита, чтоб не молчать.

— Не знаю. Не писали, — говорил изрядно вспотевший под тяжелой ношей Клим. В туристском рюкзаке было что-то твердое, упругое, металлическое.

— Что там у тебя? — наконец-то поинтересовался Никита.

Клим вздохнул, словно раздумывая, признаваться или нет? Усмехнулся в коротко постриженные усики:

— Что мог стащить бедный зэк? Что плохо лежало. В данном случае провод. В тамбуре валялся. Где-то проводники прихватили. А продать не успели…

— На барахолку сам пойдешь или опять пошлешь свою деваху? — в словах Никиты Клим уловил едва прикрытую иронию.

— И пошлю. Если меня еще не забыла. В стране прихватизация в самом разгаре. Уже опустилась до самых низов.

— И до тебя?

— А до тебя — разве нет? Ты что — до сих пор ничего не хапанул? Генералы тебя не научили? Ольга писала: вашего соседа, племянника Алешки Земы, забрали в армию. А в полку сапог не оказалось. Командиры продали или пропили. В зоне травили анекдот. Назывался он «бизнес по-русски». «Украли бочку спирту. Спирт продали, а деньги пропили».

Анекдот давний. Клим слышал от мирного чеченца.

— А племянник Земы так и марширует без сапог?

— Юрко ему подарил свои старые кирзачи, со времен Советской армии… Ты разве не в курсе, что в Збройные силы идут служить в своем обмундировании? Как в старину ходили донские казаки.

Шагали по мокрой от росы шоссейке. Наблюдали рассвет в слобожанской степи. Климу хотелось говорить. И он не молчал. Продолжал начатую мысль:

— Раньше тоже воровали, но чтоб так!.. Все прихватывают, что плохо лежит… Разве с таким народом Украина поднимется? Перевелись, брат, истинные патриоты. Исчезли, как элитная картошка.

— А при чем тут картошка?

— Картошку два раза не перебери, не отбрось гнилую и мелкую — и нет элитного сорта. Так и люди. Попадет один с гнильцой — загубит весь посев.

— Какой агроном тебя просветил? Неужели в колонии?

— В колонии другому учат. Ты же помнишь, мой отец был председателем колхоза. Отбирал только сортовые семена. Потому и гремел на всяких выставках.

Никита приостановился, весело рассмеялся.

— Клим, а ты — кто?

— Ты имеешь в виду стыренный провод?

— Провод — чей?

— Был украинский. А может, и не украинский. У проводников надо было спросить.

— Ну, а когда Украина без всего останется, все растащат? Сам говорил, даже в тюрьме голодают.