Мороз и пепел - Ингер Вольф

на другую полосу и повернул на Прибрежное шоссе. Да уж, от Якоба ничего не скроешь. Тот читал его мысли, точно открытую книгу.

– Нет, – ответил Трокич. – Но раз ты спрашиваешь, придется кое-что тебе рассказать.

41

Казалось, будто прожитые годы отражались на лице Якоба, пока он в мыслях возвращался к той своей давней жизни. Перед его глазами проплывали разоренные деревни и его юная любовь. Он дважды провел в Югославии по полгода.

– Черт, не знаю, что и думать, – признался он, когда Трокич рассказал ему о встрече с Иво в Загребе. – Нет, кофе тут не годится, надо что-нибудь покрепче.

Якоб подозвал официантку и заказал два кофе по-ирландски. Они сидели в кафе «Бадди Холли», недалеко от управления полиции. Зал был битком, но все посетители пребывали в каком-то полусонном состоянии, разомлев от тепла и непрерывных возлияний. На улице снег перестал, и людские толпы снова задвигались по скользким тротуарам. Трокич сделал глоток кофе, обдумывая, что бы ему сказать другу.

Он встретил Якоба в разгар военных действий в Петринье, куда ездил по делам благотворительной организации «Сент-Патрик». Якобу показалось интересным знакомство с человеком, имевшим и датские, и хорватские корни, и когда он вскоре приехал в Загреб незадолго до начала бомбардировок города сербами, они встретились за кружкой пива. Трокич пригласил Якоба к своей двоюродной сестре и ее мужу, в доме которых в нескольких километрах от столицы он и сам жил. И там Якоб по уши втрескался в юную кузину Трокича Синку, которая своей точеной фигурой и красивыми глазами уже успела вскружить голову многим местным парням. Несмотря на отчаянное положение в стране или, может быть, вопреки этому, между Якобом и Синкой вспыхнула жаркая любовь, и вскоре они объявили, что собираются пожениться.

Но до свадьбы дело не дошло. И вот теперь Трокич размышлял, не тоска ли по этой первой любви заставила Якоба отреагировать так остро на его рассказ о Синке. Интересно, испытывал ли он сам такие сильные чувства? Вроде нет, он бы запомнил. Казалось, будто перед ним всегда возникал эмоциональный барьер, словно чувства его были какими-то маленькими существами, никак не желавшими взрослеть. Временами он ощущал как бы душевный застой. Точно находился в ожидании, когда и ему доведется испытать неизвестные эмоции.

– Белград не деревня, – наконец произнес он. – Ты же не станешь таскаться по городу с плакатом на спине в надежде встретить кого-нибудь, кто ее знает. Если это вообще была она, прошу заметить.

– Но ведь она хорватка. На нее наверняка обратили бы внимание.

– Много лет назад, может, и обратили бы. А сейчас – не знаю.

– Это точно она, – безапелляционно заявил Якоб и с такой силой поставил на стол стакан с новой порцией ирландского кофе, что сливки выплеснулись через край.

– По-моему, надо обратиться к нашим тамошним коллегам и поговорить с ними.

Трокич покачал головой:

– Думаешь, полиция нам поможет? Думаешь, им в удовольствие сотрудничать с нами по этому пункту? Может ведь оказаться, что за всем этим кроются какие-то преступные действия с сербской стороны. Не могу себе представить, чтобы они стали раскапывать это дело. Конечно, они скажут, мол, да, ребята, мы проведем розыск, а сами отправят все наши запросы в макулатуру.

Трокичу было больно признавать, что так оно, скорее всего, и будет. Опять речь о нас и о них. Даже его, человека, живущего далеко от места событий, националистические чувства принудили выступить против «других» – сербов. Поначалу это выражалось в какой-то обезличенной неприязни, подогреваемой пропагандой и рассказами о происходящем на далеких фронтах. Но однажды беда пришла в дом его родных. И когда он пытался объяснить соотечественникам, как это все могло случиться, – война, ненависть, кровопролитные столкновения между людьми, жившими так тесно друг с другом, – те лишь непонимающе отмахивались от него. А ведь обязаны были понимать! Как никто обязаны датчане понять это, ведь и здесь национализм берет свое, и идеи его разрастаются, точно грибок на стенах. И здесь процветает густая ненависть к «другим» – какое-то безликое зло, в тени которого невозможно разглядеть в соседе отдельную самоценную личность.

– Не знаю. Ведь столько времени прошло. Новые поколения выросли, – бодро сказал Якоб.

Трокич задумчиво посмотрел на коллегу.

– Но, черт побери, – наконец ответил он, – почему именно в Белграде, а не где-то еще? Девчонка была готова одним махом взорвать всю Сербию, если б у нее такая бомба нашлась!

Он до сих пор помнил выражение лица Синки на похоронах отца в самом начале войны, когда она в его глазах была еще большим ребенком. Он вздрогнул от внезапной мысли. Синка была чувствительной и страстной. А такие натуры умеют извлекать лучшее из сложных ситуаций. И еще вспомнилось ему, что война подчас сильно меняет людей. Как, например, изменила Милана, друга семьи, отбывающего пожизненный срок за убийства гражданских лиц в бытность свою офицером.

– А что Томислав? Синка все же ему сестрой приходится. Он собирается что-то предпринять?

– Пока не знаю. Да и что он может сделать? У него работа, о семье надо заботиться… Ты Лизе об этом расскажешь?

Якоб задумался, осушил стакан и слизал остатки взбитых сливок с длинной ложечки.

– Нет, по крайней мере пока не расскажу. Надо все хорошенько обдумать.

– Столько времени прошло. Все мы изменились. Лучше всего, если ты позволишь нам заняться этим делом и не поставишь на карту свои отношения с Лизой на таком хлипком основании. Синка уже двенадцать лет как не обнаруживалась. А чем рискуем мы, если сперва хорошенько всё продумаем, прежде чем действовать? Да ничем.

Правда, однако, заключалась в том, что не было у Трокича времени на обдумывание этой ситуации, и, если бы Якоб не задал ему вопрос в лоб, он, по всей видимости, предпочел бы придержать историю о Синке в тайне от него до раскрытия убийства Лукаса Мёрка. Если оно вообще будет раскрыто, напомнил он сам себе.

– Выглядишь неважно, – заметил Якоб. – Ты хоть когда-нибудь спишь?

– Все нормально. – Трокич не стал говорить Якобу об устроенных котом прошедшей ночью безобразиях.

– По-моему, это темное дело[23] у всех на нервах сказывается.

– И что ты обо всем этом думаешь?

– Мне кажется, надо активизировать поиски места, где он получил ожоги и, по-видимому, был убит. Наверняка это в Морслете произошло. Не знаю, почему оно до сих пор не найдено. Это выше моего понимания. Как можно такие вещи скрыть? И кстати, я не вижу, как все это увязывается с тем, что он сел в чью-то машину.

Трокич