Священник - Кен Бруен

и не закурил. Неприятно называть это чудом, но это и впрямь удивительно. Приблизился человек в очень потертой кожаной куртке. На безумный миг померещилось, что это та куртка, которую я привез из Лондона и которую украли давным-давно. Тряхнул головой, как из-за миража. Он меня узнал, остановился.

Торгаш. Владелец-бармен «Койла».

Будто встретить вампира в полдень. Его лицо было рябым, как у алкоголика. Черный галстук, белая рубашка, черные брюки — почти респектабельный вид, пока не встретишься взглядами и не увидишь угасшую жизнь.

— Как дела? — спросил я.

Напомнил сам себе Джои из «Друзей», а это сходство не очень рекомендуется, если ты ирландец. Он окинул меня взглядом. Если ему что-то и понравилось в увиденном, показать он этого не показал. Спросил:

— Присяду на минутку?

Я подвинулся, он сел. От него пахло хмелем и ячменем — как и положено в барном ремесле. Сунул руку в карман, извлек трубку, кожаный кисет с табаком и неторопливо раскурил, довольно вздохнул. Аромат был сладкий, но не приторный, и он пояснил:

— «Клан».

Марка.

Уставился на мою куртку:

— Немало фунтов отвалил.

— Евро.

Он был не из тех, кто любит, когда его поправляют, и я это запомнил. Он ответил:

— Евро, фунты, какая в жопу разница.

— Сын подарил? — сказал я.

Застал его врасплох, он задумался, потом:

— У меня семьи нет, не хотел расставаться со свободой. И чем он занят, твой парнишка?

«Мой парнишка».

Не моргнув глазом, ответил:

— Компьютерами увлекается.

Он пробормотал, что за ними, мол, будущее, но без особого убеждения.

Мы помолчали, оглядывая площадь, потом он сказал:

— А я с похорон.

Что объясняло костюм. Я откликнулся, как ирландец:

— Кто-то близкий?

Он был не из тех, кто отвечает быстро. Словно поискал скрытый смысл, потом:

— А кто — близкий?

Я пожалел, что не курю, спросил:

— Друг?

А сам думал — чего я не заткнусь? Он не отвечал целых пять минут. Я знаю, считал каждую неловкую минуту. Потом:

— Клиент.

Я удивился и понимающе буркнул. Он повернулся ко мне:

— А ты его знал.

— Да?

— Священник, Джеральд.

И я вспомнил, как Джеральд говорил: «Правая рука дьявола».

Охватило жуткое ощущение — хотя, может, и просто желание выпить.

— Сочувствую, — сказал я.

Он кивнул, словно ничего другого и не ожидал, потом:

— Гады не хотели его хоронить, пришлось мне раскошелиться.

Я догадался, что он говорит о церкви, сказал:

— Это ты молодец.

Он встал, вытряхнул пепел из трубки, постучал ею о скамейку, сказал:

— Иди ты.

Мы оценили этот перл со всех сторон. Потом он смерил меня взглядом, сказал:

— А ты, конечно, квэр.

Не в смысле «гей», а скорее в биэновском[38] смысле «странный». Не успел я, так сказать, ответить на вызов, как он спросил:

— Что за человек ходит в паб, отваливает хорошие деньги за виски, а потом не пьет ни капли?

Хотелось мне объяснять ему свои терки с Богом?

Нет.

Когда он понял, что ответа не дождется, пожал плечами:

— Мне-то что.

И ушел.

Хотелось крикнуть вслед: «Спасибо, что поделился».

Но я боялся, что он вернется. Просидел еще двадцать минут. Тот священник мне очень понравился. Одна встреча — и уже казалось, я давно его знаю. Попытался подыскать молитву. Подошел алкаш, я дал ему десять евро, решил, что это самая лучшая молитва из всех.

На следующее утро встал спозаранку, достал телефонный справочник и позвонил Майклу Клэру. Ответила женщина.

— Майкл Клэр, инженеры, чем могу помочь?

— Я бы хотел поговорить с Майклом, пожалуйста.

Манеры — так манеры.

— Можно передать, кто звонит?

— Отец Джойс.

Если она и узнала имя убитого, то скрыла, сказала:

— Секундочку, пожалуйста.

Потом, словно спохватившись:

— Святой отец.

Заговорил он с опаской в голосе:

— Алло?

— Майк, это Джек Тейлор.

Секунда, потом:

— А, частный сыщик… Вот это про отца Джойса — это что было? Ирония?

— Я не по части иронии.

Он с облегчением выдохнул

— Так что там, Тейлор?

— А как же «Джек»?

— Слушай, Тейлор, я человек занятой, а ты, очевидно, дурачок. Либо к делу, либо…

— Хочу угостить тебя обедом.

— Что?

— Как, не прочь пообедать?

Он изможденно спросил:

— С какого черта мне с тобой обедать?

Пора спустить старину Майкла с небес на землю:

— Встречался тут с твоей сестрой.

Шумный вдох, потом ощутимая ярость.

— Не суйся, сука, к моей сестре.

Это я пропустил мимо ушей, продолжил:

— И вот главный прикол. Если не придешь, я сделаю пару звонков, скажу твоей вежливой секретарше, что ее начальник отхватил священнику голову, и еще знаешь, что? Поговорил тут с монашкой, и она навела на мысль: может, священника на самом деле убила твоя сестра?

Он затих, потом согласился выпить тем вечером в «Складе Бреннана», в полседьмого, и грохнул трубкой. Телефон почти сразу зазвонил. Винни из книжного магазина Чарли Бирнса.

— Джек, мой старый segotia[39], это Винни.

— Как поживаешь, Винни?

— Хорошо. Почему звоню: пришла партия новых книжек, куча всего о преступлениях, и среди них — Дэвид Гудис, Дэн Симмонс и другие шедевры.

Я был изумлен.

— Я думал, Гудиса достать невозможно?

— Еще бы, но ты же нас знаешь, мы любим сложности.

— Прекрасно, скоро буду.

— Не торопись, я для тебя отложу.

Мрачное совпадение, что эти книжки прибыли в такое время теней. Из-за напряжения я не мог читать — или прочитать особый смысл в этом событии. Жизнь стала такой непредсказуемой, что странное стало нормой.

В 1953 году в возрасте тридцати трех лет, после плодотворной карьеры автора палпа, Дэвид Гудис вернулся в Филадельфию, жить с родителями. Практически стал затворником.

Его образ жизни — необычнее не бывает. В Калифорнии снимал диван в доме друга за четыре доллара в месяц и периодически ночевал там, когда выходил на поиски. Искал он толстых черных проституток, которым платил, чтобы они его унижали. Снашивал костюмы до дыр, потом красил их в синий и носил дальше. Опередил ресайклинг на годы.

Была у него привычка: снимать красный целлофан с упаковок сигарет, запихивать в нос и прикидываться, будто у него идет кровь. Что, блин, не странно, скажете? И потом еще выл от боли. Короче говоря, в «Койле» его бы приняли как родного.

И это писатель с шестилетним контрактом с «Уорнер Бразерс», первый роман издал в двадцать один год, а в двадцать восемь лет его самую знаменитую книгу, «Черная полоса», купили для экранизации с Богартом и Бэколл.

После смерти отца Гудис начал сходить с ума по-крупному. Когда умерла и мать, он уже был безнадежен, потерян. Судился с продюсерами