Александр Ли - Вышибала

Анонимус твердит, что это лишь прикрытие переговоров о реконструкции здания и новых вливаниях. Бои теперь будут проходить в большом зале. Кровь потечет рекой.

Даже это меня не убедило. Потом в одной из газет в разделе некрологов промелькнула небольшая заметка о гибели известного в городе оппозиционного журналиста. На форумах замелькали заметки о том, что этот человек и был Анонимус. Его убрали по заказу полицейской мафии.

Это стало последней каплей. Как там говорил пресвитер, которому перерезал горло неизвестный убийца? Настанут времена, когда переполнится чаша терпения и небо упадет на землю? Наивный! Ангелы должны вострубить? Да в этом городе никто их не услышит.

А Керри-то каков! Дедушка Вольтер говорил: «Идеальное правительство невозможно, потому что люди наделены страстями; а не будь они наделены страстями, не было бы нужды в правительстве». Теперь я его понимаю. Правительство, состоящее из сенаторов Керри, нам не нужно. Но ведь кто-то же должен что-то изменить!.. Чаша терпения испита до дна. У ее содержимого такой же мерзкий вкус, как у виски со слезами.

13

Вокруг темно. На расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Под моими пальцами обжигающе холодная поверхность металла. Я медленно поглаживаю ладонью неровности и уступы, вновь и вновь воскрешаю и прогоняю предательские воспоминания об умершей любви.

Я заметно волнуюсь. Сегодня важный день. Наконец-то все закончится. Пальцы продолжают нащупывать округлые выступы, углубления, острые углы, перебирают рифленую поверхность. Дрожь в руках проходит. Тревога, бушующая внутри, постепенно утихает.

Мне важно успокоиться, не нервничать, быть предельно собранной. Закрыв глаза, я провожу пальцами по рифленым выступам и получаю от этого наслаждение. Прохладный металл, тьма, закрытое пространство. Наверное, такие вещи у психологов имеют свое название.

Но теперь уже ничего не важно. Все осталось далеко позади. Вера в добро и справедливость, в честность и порядочность людей. Теперь я одна и должна доверять только себе. Никому больше!

Я перебираю пальцами невидимые выпуклости плавных изгибов, пластин, крючков-зажимов. Металл умиротворяет, одновременно вызывает волну возбуждения. По телу пробегает приятная дрожь.

Осторожно, чтобы не создавать шум, я опускаюсь на колени и прижимаюсь щекой к вертикальной поверхности. Приятная прохлада остужает лицо, горящее от волнения. Снаружи слышен гул моторов и сигналы автомобилей.

Я открываю глаза и отодвигаю заглушку. В отверстие бьет яркий свет. Жду, пока зрение настроится, потом приникаю к продолговатой щели и начинаю наблюдать за происходящим.

Я сижу в отцовском фургоне, припаркованном в темном переулке. Отсюда открывается прекрасный обзор, в то время как сама машина скрыта в тени и незаметна. Передо мной шикарный фасад «Амфитеатра». Красочная иллюминация, которой украшены его стены и крыша, мигает всеми цветами радуги. Такое впечатление, что на дворе Рождество. На парковке у входа огромное количество дорогих автомобилей.

Сегодня в синема-центре намечается грандиозное шоу с закрытой вечеринкой в честь приезда сенатора Керри. Вся городская пресса накануне трубила об этом событии. В стороне, в полусотне ярдов от огороженной красной дорожки, толкутся возбужденные фотографы, операторы с камерами, праздные зеваки.

Охрана внимательно следит за тем, чтобы никто не прорвался к дорожке. Видимо, смерть Оскара всполошила их не на шутку. Публика галдит и улюлюкает при виде прибывающей местной элиты. Всем им хотелось бы попасть внутрь, но приходится довольствоваться лишь сомнительной радостью лицезреть воочию отцов города и самого мистера Керри. Все это по размаху напоминает вручение премии «Оскар» или визит президента.

Впрочем, в Бейсин-сити любое более-менее громкое событие приобретает грандиозный масштаб. Ведь здесь никогда ничего не происходит. Город погружен в атмосферу коррупции и разврата, живет своей жалкой жизнью. В эти редкие праздники обыватели пытаются приобщиться к чему-то, по их мнению, значительному и пафосному. Это дает им возможность хоть ненадолго отвлечься от своего убогого существования.

К «Амфитеатру» одна за другой подкатывают дорогие машины. Организаторы выстраивают всех у парадных ступеней для общей фотографии. Здесь собралась вся мразь, все отбросы, стоящие у руля города. Продажный губернатор, сколотивший состояние на подпольных азартных играх, упитанный мэр со своей женой, судьи, шишки из департамента полиции, прокурор с помощником. Замечаю известного в городе банкира, любителя молоденьких мальчиков. Не хватает только сенатора Керри в центре.

Наконец к входу подкатывает длинный бронированный лимузин. Журналисты оживляются, щелкают вспышки фотокамер. Из машины выходит сенатор, следом за ним появляется сволочь Лео, то есть детектив Луиджи Мандзини. Оба становятся в центре группы особо важных персон. Заместитель покойного Оскара с фотоаппаратом дает команду улыбнуться и делает снимок на память о визите почетного гостя.

Мой выход! Я резко распахиваю заднюю дверцу фургона, падаю на пол. Передо мной любимый станковый пулемет покойного папы. Он хранил его в специальном тайнике. Я хорошо знала это место.

Отец с детства возил меня за город и учил стрелять. Тогда я не понимала, зачем мне, юной девушке, это нужно. Такие вещи для парней. Но, как оказалось, отец знал, что делал. Перед лицом смерти пол значения не имеет.

Пулемет стоит на треноге. Я – за ним, в камуфляже, обвешенная гранатами. Лента с патронами, прицел, устремленный прямо в толпу чиновников. Я корректирую его, направляю перекрестье на сенатора. Я вне поля зрения – все взоры обращены к толпе власть имущих, улыбающейся фотографам.

Я нажимаю на спусковой крючок, и толпа взрывается криками и стонами. Пули впиваются в тела, кровь брызжет куда попало. Журналисты и публика шарахаются в стороны. Хорошо, что их не подпустили ближе.

Несколько полицейских начальников, стоявших ближе к краю, пытаются убежать. Но я поворачиваю ствол влево, и очередь прошивает их насквозь. Калибр пуль такой, что одному из них отрывает кисть. Он падает на колени. Я прицеливаюсь в голову, и его мозг разлетается мелкими кусочками.

Я тут же возвращаюсь к толпе и расстреливаю всех чиновников без малейшего сожаления. Они заслужили смерть. Это из-за них Бейсин-сити превратился в настоящую клоаку.

Подонки и мрази с искаженными лицами падают на ступени, по которым растекаются лужи крови. Мэр корчится в предсмертных судорогах. Сенатор, опершись спиной о колонну у входа, в шоке пытается запихнуть обратно внутренности, вывалившиеся из живота, распоротого пулеметной очередью. Лео-Луиджи лежит навзничь. Из его артерий, простреленных в районе паха, фонтанирует кровь.

Подруги всех этих прокуроров, судей и прочего отребья, еще минуту назад самодовольно улыбавшиеся и махавшие фотографам ручками, лежат рядом со своими муженьками и любовниками. Их яркие дорогие платья теперь одного цвета – красного.

Вдали слышны полицейские сирены. Я делаю еще несколько очередей, добиваю раненых, копошащихся в груде трупов. Эту войну начали другие, но я ее закончу.

Отец не уставал повторять, что в любой ситуации нужно оставаться человеком. Нельзя сражаться со злом недостойными методами. Бедный папа, твои рассуждения свели тебя в могилу. Значит, ты оказался не прав.

Но ничего, я отомстила за тебя. Теперь все эти ублюдки в аду. Одно зло можно победить только с помощью другого. Я вставляю в пулемет новую ленту и ожидаю прибытия копов.