Анатолий Баюканский - Тайна перстня Василаке

— Террористы есть в любой стране, — мягко ушел я от восторженных отзывов, — и в России их хватает. Но самое отвратительное в людях — пренебрежение к другим нациям и народам, оно оскорбляет священные чувства, будит ненависть.

— Что загрустил, писатель? — Блювштейн, видимо, почувствовал, что своей тирадой задел меня. — Про террористов вспоминаешь? Двуличные людишки. Днем горбят на виноградниках, глаз не поднимают, сама смиренность, а ночью… берут автоматы, надевают повязки смертников, выходят на дороги, устраивают засады из-за угла, взрывают автобусы с женщинами и детьми… Ну, ладно, идите отдыхать. И с боевым крещением!.. — Блювштейн с силой пожал мне руку. В дверях приостановился. — А вы, оказывается, и впрямь провидец, только жаль, цены себе не знаете…

ЩУПАЛЬЦА СПРУТА

На потолке спальни в доме Блювштейна в Иерусалиме играли цветные блики — перемигивались фонари перед центральным входом. Здесь чудеса, казалось, рождались на каждом шагу. Окна и балконные двери были распахнуты настежь, в комнатах плавало благоухание. Святая земля оставалась святой землей. Подумать только, где-то совсем рядом существовали не в Книге Книг — Библии, а наяву Голгофа, могила Христа Спасителя, Стена Плача. И мне выпало счастье увидеть эти великие места, прочувствовать их душой и сердцем, хотя оказалось, что и тут стреляют…

Я лежал с открытыми глазами и размышлял о Вечности, повторяя одну и ту же фразу: «Нет мира под оливами!» Внутри закипала знакомая тревога, связанная с появлением здесь Клинцова, незнакомого израильского капитана, с поведением Блювштейна, нутром чувствовал, что затевается нечто глобальное, самое страшное, что в этой глобальности я даже мысленно не находил себя, своего места. Усилием воли отогнал земные мысли. Спать в столице трех мировых религий было кощунственно. Я встал, вышел на балкон. Мириады звезд купались в густых небесных чертогах, весело перемигивались между собой. Звезды — Божьи глаза, смотрели меня, грешного, в упор, со всех сторон, казалось, любая из них может легко достичь моей больной головы.

«Господи Всемогущий, Боже Правый! — прошептал я, объятый благодатью. — Благодарю тебя за великую возможность увидеть эту Сказку». И не было больше страха, беспокойства, новых русских, мафиози, Васи-грека, не было и Клинцова. Были одни в мире Божьи глаза и их святая обитель — небо.

Мои восторженные мысли вспугнул некий посторонний звук — словно сам по себе повернулся ключ в замке входной двери. Я не ошибся. Медленно отворилась дверь, и какой-то силуэт будто вплыл в комнату, не произнося ни звука. У меня перехватило дыхание: любое чудо возможно на Святой земле. Что было делать? Уповая на звезды, которые оставались безмолвными свидетелями происходящего, я двинулся навстречу незваному гостю. Вспыхнуло электричество. На пороге стоял хозяин дома, Блювштейн. Был он не в пижаме или спортивной куртке, а в строгом костюме, с папкой в руках. Я невольно поразился перемене. Передо мной стоял совершенно другой человек — не балагур, с которым я познакомился на Мертвом море, а деловой человек, чиновник или следователь.

— Семен? Вы? Так можно и инфаркт схватить. Столь ловким манером в закрытые помещения проникала только ваша дальняя родственница.

— Какая еще родственница? — вскинул брови Блювштейн.

— Ну, Сонька — Золотая Ручка! — напомнил я. Шутка повисла в воздухе. Блювштейну мое напоминание явно не понравилось.

— У нас с вами много дел и очень мало времени до рассвета! — деловито и напористо проговорил Блювштейн. Тщательно запер дверь, щелкнул в углу каким-то невидимым рубильником, наглухо задраил шторы на окнах, скинул пиджак, повесил его на спинку стула, жестом пригласил меня сесть рядом. Весь его вид на сей раз выражал нетерпение.

— Продолжаются таинства Святой земли! — вновь не удержался я от неуместной фразы. Таинственность Блювштейна показалась мне напускной. Неужели нельзя было продолжить разговор завтра? — Мне показалось, что мы все обговорили.

— Дорогой Банатурский, — как бы невзначай Блювштейн положил перед собой красную папку с золотым вензелем, — неужели вы, человек с фантазией, поверили, что нашлись глупцы, которые вытащили вас из задымленного Старососненска, чтобы сыграть «по-мелочишке»? Передать письма нашим людям в России, открыть жалкие приемные пункты цветмета? За сотню «зеленых» наняли бы сотню добровольцев. Вас я считаю рангом повыше, не королем, конечно, но…

— А я думал, что меня пригласил на Кипр по старой дружбе господин Василаке, а оказывается…

— Ничего не оказывается, каждому свое, как сказал лучший «друг» еврейского народа Гитлер, и наши договоренности остаются в силе. Итак, скажите, вы представляете, что сейчас происходит с Россией?

— В общих чертах.

— Нынешняя лихорадка почище аляскинской. Идет очередной раздел мира, и, прежде всего, СНГ, в первую голову, России. Кто не успел, тот опоздал. — Блювштейн водрузил на переносицу пенсне и стал похож на Музыканта. Он смерил меня изучающим взглядом, словно раздумывая, доверять ли мне очередную тайну или повременить. Потом вынул из красной папки лист бумаги, протянул мне: «Прочтите вслух!»

— Пожалуйста, — согласился я, — что тут такое: «Наступила долгожданная и желанная пора для мыслящих людей, желающих многократно преумножить капитал. Инвесторы со всего мира устремились к России, к ее нефтяным запасам, к металлургическим заводам, которые совсем недавно были лучшими в мире. Они активно выделяют желудочный сок, переваривая конкурентов, региональные власти». Погодите! Что же это такое? Василаке подсовывает мне отрывок из моего интервью о промысле морского зверя в Арктике, вы, идя по пути Василаке, подсовываете мне недавнюю статью в газете «Известия». Что происходит? Кстати, за эту статью, я, будучи еще пресс-секретарем генерального директора комбината, и был уволен с работы.

— Это мы также знаем.

— Круто! Очень круто! С какой целью ваши детективы следят за моей скромной персоной?

— Еще будут вопросы? Сразу отвечать сподручней? — невозмутимо поинтересовался Блювштейн. Он встал, прошел к холодильному шкафу, достал бутылку коньяка «Олимпик», фрукты, две хрустальные рюмочки. Пока хозяин откупоривал бутылку, я подумал, что сейчас меня вовлекут еще в одну сногсшибательную авантюру. Мне показалось, что господин Блювштейн был фигурой намного крупней, чем адвокат, Миша и даже сам Василаке.

— Предлагаю пригубить по чарочке! — чуть помягчел хозяин дома. — Жара спала, и коньяк будет кстати. — Он разлил янтарную жидкость. Я не стал отказываться. Коньяк даст мне возможность обрести спокойствие, чтобы сгоряча не выкинуть новой хохмы. Напиток был божественен, он приятно обволок желудок и согрел тело.

— Вернемся к вашему вопросу, отставной пресс-секретарь, — деловито продолжил Блювштейн, бросил в рот маслинку. — Вы правы: наши аналитики тщательно отслеживают публикации, особенно в тех регионах России, где имеются наши стратегические интересы. Ваш любимый город Старососненск — один из целей, в него уже вложены крупные суммы. Чувствуете: из двухсот предприятий российской черной металлургии мы в первую очередь выбрали ваш славный комбинат — родоначальник многих мировых начинаний. А признайтесь честно: кому кроме нас — мировых чистильшиков нужны события, происходящие в России? Даже писательские союза прикрыли власти, чтобы вы не гавкали, как всегда словно овчарки из подворотен, не мешали бы деловым людям правильно делить мировой пирог.

— О! Как он был прав! Ведь советская власть чтила творческих людей, даже Сталин перед тем как подписать постановление о сталинских премиях, лично прочитывал каждую представленную книгу, а теперь… у власти находится время на фестивали, на съезды «наших» и «не наши, на обсуждение и помощь мультипликаторов, волков и зайцев, на гранты, на фунты, на премии «своим», но не находится времени, наверное, желания, чтобы возродить союз писателей, великую литературу, ах, да что об этом говорить! Об этом давно плачут в жилетку писатели старшего боевого поколения, но…Я попытался оттолкнуться от набегавших мыслей и спросил Блювштейна.

— Зачем вы сохранили мою статью?

— Случилось и счастливое совпадение, — Блювштейн воодушевился. — Старососненский комбинат скоро перейдет в наши руки, правда, руководить чисто формально будут люди с русскими фамилиями, они сами не вложили в строительство комбината ни единого цента, но кто считает сейчас мелочи, когда речь идет о многих ноликах? никто даже не заметит, подводное течение, как цунами, в океане издали оно совсем незаметно, а у берега…оно не видно глазу, а у берега вырастает в тайфун. Мы знаем — вы дано и толково пишите о черной металлургии, заработали себе имя, — Блювштейн мягко опутывал меня липкой паутиной, я пытался разорвать эти невесомые путы, но вдруг почувствовал, будто спускаюсь с улицы, освещенной солнцем, вниз, в подземелье, и никакая сила не может помочь остановиться.