Стивен Кинг - Джойленд

Он поехал к будке с «Лайским наслаждением», сопровождаемый лаем Майло, который бежал следом. Энни повернулась ко мне.

— Это не из-за диеты, если ты так подумал. Просто если у него заболит живот, его может стошнить, а приступы тошноты очень опасны для детей в его состоянии. Они…

Я поцеловал ее — просто мягко коснулся своими губами ее губ. Все равно что попробовал на вкус каплю чего-то невероятно сладкого.

— Успокойся, — сказал я. — Неужели он выглядит больным?

Ее глаза округлились. На мгновение я подумал, что она просто влепит мне пощечину и уйдет — день будет безнадежно испорчен, причем исключительно по моей собственной дурости. А потом она улыбнулась, бросив на меня изучающий взгляд — отчего в животе у меня потеплело.

— Думаю, ты способен на большее… представься тебе такая возможность.

И, прежде чем я смог что-то ответить, она поспешила вслед за сыном.

Да если бы она и осталась, ответить мне было нечего: она совершенно сбила меня с толку.

Энни, Майк и Майло забрались в одну из «Летучих гондол», которые пересекали парк сверху по диагонали. Мы с Фредом Дином ехали под ними на электрокаре. Кресло Майка мы заснули в багажное отделение.

— Отличный парень, — заметил Фред.

— Так и есть, но я не ожидал, что вы устроите… такое.

— Это не только для мальчика, но и для тебя. Ты принес парку пользы гораздо больше, чем думаешь, Дев. Так что я просто спросил у мистера Истербрука разрешения на большое шоу, а он дал зеленый свет.

— Вы ему звонили?

— Так точно.

— Этот фокус с розами… как вы его провернули?

Фред одернул манжеты и скромно ответил:

— Фокусник никогда не разбалтывает свои секреты. Сам, что ли, не знаешь?

— Вы, наверное, поднаторели в этом деле, когда работали на братьев Блиц?

— Нет, сэр, вовсе нет. У братьев я работал карусельщиком и зазывалой на центральной аллее. И, хотя у меня не было действующих водительских прав, иногда перевозил разный хлам на грузовике, когда приходилось перебираться по ночам с одного места на другое.

— И где же вы научились фокусам?

Фред потянулся к моему уху, достал из-за него серебряный доллар и бросил мне его на колени.

— Тут и там, там и сям. Прибавь газу, Джонси — что-то мы подотстали.

От «Небесной станции», где останавливалась гондола, мы направились к карусели, у которой нас уже поджидал Лэйн Харди. Кепку машиниста он снова сменил на котелок. Из громкоговорителей парка по-прежнему громыхал рок-н-ролл, но под широким, переливающимся всеми цветами радуги навесом карусели играла каллиопа. «Велосипед на двоих» — в записи, но такая милая, старомодная песенка.

Прежде, чем Майк попытался залезть на аттракцион, Фред опустился на колено и рассудительно произнес:

— Без джойлендской песболки на карусель нельзя. у тебя она есть?

— Нет, — ответил Майк. Он еще не кашлял, но под глазами у него уже появились темные круги. Там, где его щеки не пылали от возбуждения, кожа выглядела бледной. — Я не знал, что нужно…

Фред снял свой цилиндр, продемонстрировал нам, что внутри он пуст — каким и должен быть, когда фокусник показывает его аудитории. Потом Фред сам заглянул в него и просиял.

— Ага! — он достал из цилиндра новехонькую пёсболку и водрузил ее на макушку Майка. — Как раз твой размер! Уже выбрал зверюшку, на которой поедешь? Лошадь? Единорог? Может, русалка? Или лев?

— Да, лев, пожалуйста! — закричал Майк. — А ты, мам, садись рядом на тигра!

— Как скажешь, — сказала она. — Всегда хотела оседлать тигра.

— Эй, чемпион, — сказал Лэйн. — Давай я помогу тебе подняться.

Энни тем временем понизила голос и обратилась к Фреду.

— Еще чуть-чуть — и все, хорошо? Тут здорово, он никогда не забудет этот день, но…

— Он слабеет, — ответил Фред. — Понимаю.

Энни села рядом с Майком на зеленоглазого, застывшего в рыке тигра. Майло, ухмыляясь своей собачьей ухмылкой, устроился между ними. Карусель пришла в движение, и «Велосипед на двоих» сменился «Шумом на Двенадцатой улице». Фред положил мне руку на плечо.

— Встретимся у «Колеса» — это будет последний аттракцион на сегодня — но сначала заскочи в костюмерную. И побыстрее.

Я хотел было спросить, зачем, но потом и сам все понял. А поняв, направился в костюмерную. Бегом.

Тем вторничным утром в октябре 1973-го я носил меха в последний раз. Надел я их в костюмерной и по Песьей подземке вернулся к центру парка на электрокаре, выжав из него все соки. Откинутая голова Гови болталась у меня на плече. На поверхность я выбрался за шалманом мадам Фортуны. И как раз вовремя: Лэйн, Энни и Майк уже приближались по центральной аллее. Майк сидел в кресле, а Лэйн его толкал. Никто из них не заметил, как я выглянул из-за угла шалмана — вытянув шеи, они все смотрели на «Каролинское колесо». А вот Фред меня заметил. Я поднял лапу. Он кивнул, повернулся и махнул уже своей лапой кому-то в маленькой кабинке над отделом заказов. Пару секунд спустя из всех колонок хлынула Гови-музыка: Элвис запел «Гончую».

Я выпрыгнул из своего укрытия и начал танцевать танец Гови — что-то вроде недоделанной чечетки. Майк раскрыл рот. Энни приложила ладони к вискам, словно у нее разыгралась жуткая мигрень, а потом засмеялась. А дальше последовало, наверное, одно из лучших моих выступлений. Я прыгал и скакал вокруг кресла Майка, почти не замечая Майло, который делал примерно то же самое, только в другом направлении. За «Гончей» настал черед «Роллинг стоунз» с их «Выгуляй собаку». Слава богу, песня эта довольно короткая: не думал я, что настолько вышел из формы.

Закончил я раскрытием лап для объятий и криком: «Майк! Майк! Майк!» Гови тогда заговорил впервые. В свое оправдание могу лишь сказать, что получилось у меня очень похоже на лай.

Встав с кресла, Майк тоже раскрыл руки и рухнул вперед.

Он знал, что я его подхвачу, и я подхватил. Меня все лето обнимали детишки в два раза младше него, но ни одни объятия не были такими приятными. Жаль, что я не мог его развернуть, сжать так, как сжал тогда Хэлли Стансфельд и выдавить из него болезнь, словно кусок хот-дога.

Уткнувшись лицом в мех, Майк сказал:

— А из тебя получился отличный Гови, Дев.

Я погладил его по голове, сбив с него пёсболку. Так близко выдать слова за лай у меня бы не получилось, поэтому я просто подумал: «Хорошему мальчишке положен хороший пес. Спроси у Майло».

Майк посмотрел в голубые сетчатые глаза Гови.

— Пойдешь с нами на лифтушку?

Я энергично кивнул и потрепал его по голове. Лэйн поднял майкову новую пёсболку и водрузил ему на голову.

Подошла Энни. Руки она скромно сложила перед собой, но глаза сияли радостью.

— Можно расстегнуть вам молнию, мистер Гови?

Я бы и не против, но допустить, конечно, этого не мог. У любого представления свои правила, а одно из непоколебимых правил Джойленда гласило: Гови, Пес-Симпатяга всегда остается Гови, Псом-Симпатягой.

На глазах у кроликов меха снимать нельзя.

Нырнув в Песью подземку, я снял меха, бросил их на кар и присоединился к Энни и Майку на ведущем к «Каролинскому колесу» пандусе. Энни с опаской глянула вверх и сказала:

— Всё еще хочешь на нем прокатиться, Майк?

— Да! На нем — больше всего!

— Что ж, хорошо. Наверное. — И уже мне:

— Высоты я не боюсь, но и особой любви к ней не испытываю.

У открытой двери кабинки стоял Лэйн.

— Забирайтесь, ребятки. Запущу вас ввысь, где воздух — зашибись. — Он наклонился и почесал Майло за ушами. — А тебе, дружок, придется посидеть тут.

Я сел у внутренней стены кабинки, поближе к колесу. Энни — посредине, а Майк — около дверцы, откуда открывался самый лучший вид. Лэйн опустил перекладину безопасности и вернулся к рычагу, не забыв при этом подвинуть котелок.

— Готовьтесь восхищаться! — крикнул он, и мы поползли вверх со скоростью коронационной процессии.

Мир постепенно открывался нашим глазам: сначала парк, потом ярко-синяя гладь океана справа от нас, а слева — бескрайние просторы Северной Каролины. В самой верхней точке нашего путешествия Майк отпустил перекладину, поднял руки над головой и закричал:

— Мы летим!

К моей ноге кто-то прикоснулся. Энни. Я посмотрел на нее, и одними губами она произнесла одно единственное слово: «Спасибо». Не помню, сколько мы сделали оборотов: кажется, больше обычного, но я не уверен. Зато в память мне врезалось бледное, полное удивленного восхищения лицо Майка. И обжигающе горячая рука Энни у меня на бедре.

Которую она не убирала до самой остановки.

Майк повернулся ко мне.

— Теперь я узнал, каково это быть воздушным змеем.

Я тоже.

Когда Энни сказала Майку, что пора закругляться, мальчик не стал возражать.

Его силы были на исходе. Когда Лэйн помог ему усесться в кресло, Майк протянул руку — ладонью вверх.