Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов

вопросы о странном поведении Глеба, приезжай. Я единственная, кто поймет твои опасения и даст ответ. Двери моего дома в Пристанном и московской квартиры открыты для тебя и твоего ребенка в любое время». Что за черт?!

— Бери выше. Это послание самого Сатаны.

— На минималках? — Ангелина снисходительно улыбнулась.

— Как минимум, — мрачно ответил Банин.

Ангелина растерялась:

— А кто такая эта мать Глеба?

— Известная детская писательница, которая снимает дом в Пристанном многие годы. В селе слыла Салтычихой, потому что тиранила детей и даже собаку. Отсидела за доведение дочери до самоубийства.

— Сестры Глеба.

— Младшей. Он упек за это мать в тюрьму.

— Ну и семейка!

— Ты хотела сказать «наследственность»? Лиза не была беременна. Патологоанатомы, в том числе Береговы, не говорят об этом ни слова. Глеб тоже.

— Я знаю. Папка бы сказала мне.

— Почему?

— Ну, не знаю. — Она закатила глаза, а потом в упор посмотрела на него. — Может быть, потому, что мы дружили? Это тебе не приходит в голову?!

— Слушай, мы все в первую очередь полицейские, следователи. А потом уже, если повезет, друзья.

Ангелине вдруг стало обидно. Она, как в школе, почувствовала себя недостойной чьей‐то крутой компании, чьего‐то ценного доверия. Почему для всех, кроме мертвых, которые становятся красивыми благодаря ей, Ангелина оказывается лишней, нежеланной, чужой?! Нужно было сделать что‐то отчаянное, и она почти закричала Паше в лицо:

— Потому что я ей сказала!

— Что сказала?.. — Он осекся. — А-а‐а!.. О-о‐о!.. А?!

— Какая содержательная реакция! — Ангелина всхлипнула.

— Я просто без цветов.

— И без кольца?

Он опешил, и Ангелина протестующе замахала руками:

— Я не то имела в виду! Я не хочу замуж. То есть хочу. Но не таким способом.

Он схватил похоронный букет.

— Дорогая Ангелина!.. Так, подожди! Надо на коленях! — Он неловко бухнулся на пол, оказавшись посреди матерчатой полянки кладбищенских незабудок по пятьдесят рублей за букет.

— Час от часу не легче! — Ангелина смеялась, хотя в ее глазах еще были слезы.

— Ангелина Валерьевна Лапина! — выдохнул Банин. — Выходи за меня, пожалуйста!

— Ты не должен это делать только ради ребенка. — Она почувствовала прилив гордости. — Я востребованный специалист, и мы не умрем с голоду.

— Мои жена и неродившийся ребенок не будут гримировать трупы.

— Я всегда знала, что ты относишься к моей работе с пренебрежением.

— Это я к трупным ядам отношусь с опасением! А к тебе и всему, что ты делаешь, — с любовью и уважением.

Она отвернулась, вытирая слезы.

— Ангелин, слушай! Я хочу жениться на тебе. Ты меня поражаешь тем, что будто создана из противоречий, но чудесным образом совпадаешь со мной. И… И наш ребенок будет маленьким владыкой подземного царства. Но это все не важно! Я и Сатану от тебя выращу. Только плакать прекрати, пожалуйста! Мне и так страшно.

— Страшно? — Она удивленно повернулась к нему.

— Страшно. Потому что Глеб свою любимую вмиг потерял. Из‐за нашей дурацкой работы.

— Я, между прочим, тоже подругу потеряла. Так что лучше вернись к своей дурацкой работе. И принеси мне голову ее убийцы на блюде!

— Даже так?!

Она приложила его руку к животу и широко улыбнулась.

— Тогда мы с малышом будем в безопасности.

— Ради этого — все, что захочешь. Даже уши убийцы Кеннеди.

— А вот это… — она зажала рот и бросилась в туалет, — было лишнее.

— Ангели‐и-иш? — Он прислушался. — Милая!

Он помахал рукой и заметил, что по‐прежнему держит венок от агентства.

— Любимая? Я за нормальными цветами съезжу? А эти лилии как‐то…

В туалете грозно зашумела вода.

— Понял, понял!

Он еще раз прочитал записку и сделал ее фото для московских коллег. А вскоре получил знак с поднятым вверх большим пальцем от Гурова.

* * *

— Лев Иванович! Без вас никак! — Голос Верочки, секретарши Орлова, еще звучал в ушах Гурова, когда он входил в кабинет к начальнику. Тот устал безрезультатно распекать Крячко и жаждал новой жертвы, мысленно капитулируя перед начальством. Ведь убийство психолога Юлии Юнг так и не сдвинулось с мертвой — во всех отношениях — точки.

— Есть там хоть кто‐то, — Орлов поднял усталый взгляд на вошедшего Гурова, — на кого вы с Крячко реальную ставку делаете?

— Да на всех, — хмыкнул Гуров, кивнув на разбросанные по столу начальника фотографии подозреваемых. — Там маньяк на маньяке сидит и маньяком погоняет.

— Например? А то послушать Крячко, ни проблеска надежды…

— Да в том‐то и дело, что там все… — попытался оправдаться Крячко.

— …больные, — закончил Гуров.

— Это прекрасно! — потер руки Орлов. — Давайте конкретику!

— Мне больше всех нравится, — скривился Гуров, — сынок чиновника из МИДа. Станислав Родионович Стулов. Двадцати лет от роду. Вырос на ведомственной даче с двумя нянями. Увлечен папиным автопарком «Феррари». И собственным обсессивно‐компульсивным расстройством. С трех лет в терапии. Юлия — его двадцатый психолог. Он их коллекционирует.

— Мило, — расплылся в улыбке Орлов. — Люблю таких. Наш человек!

Гуров положил перед ним фото смазливого молодого человека с мечтательно‐порочными глазами цвета светлой бирюзы под темной линией бровей, аккуратно очерченными, бледными, сухими губами и белокурыми вьющимися волосами до плеч, которые как будто золотил упавший откуда‐то мягкий весенний свет.

— Я с ним встречался, — вздохнул Крячко. — Чарующе нежный товарищ. Женщины, особенно сокурсницы из МГИМО, слетаются как пчелы на мед.

— Он для них, наверное, как принц Уильям для простолюдинок в своем университете, — кивнул Орлов.

— Лучше, — пожал плечами Крячко. — У меня дочери. Обе утверждают, что принц‐то лысоват. И вообще в мамашу нервический. Любовница эта его, маркиза Чафли, ни рыба ни мясо как‐то…

— Чамли, — хмыкнул Гуров. — «Чафли» — это вафли из забегаловки с фольгированными шарами, где мы по утрам сидим.

— Это где день рождения моей пятилетней внучки устраивали? — Орлов полез в телефон.

Гуров и Крячко смущенно переглянулись.

— Замнем для ясности, — понимающе кивнул Орлов. — Мужчины! — Он с трудом подавил смешок. — Давайте вернемся к делу. Что еще об этом херувимчике скажете?

— Раз в неделю, — ответил Гуров, — эта реинкарнация Сергея Есенина делилась с Юлией Юнг навязчивыми мыслями о том, как насилует и режет на ремни, мягко говоря, пожилых вахтерш из дома «Известий», где проживает в доставшейся от бабушки квартире.

— На ремни — это, надеюсь, образно? Связь посредством эротических фантазий между бабушками и теми, кто сидит в предбаннике ее роскошных апартаментов, есть?

— Если бы. Я прослушал его увлеченные самокопания за последний год. Так там активно сравниваются винтажные сумки Prada, коих у бабули аж целая антресоль, с самопальными клатчами из лоскутов с женских спин. Для жен дипломатов неприсоединившихся стран.

Орлов нервно сглотнул:

— Бабушка‐то хоть своей смертью умерла?

— Инфаркт миокарда в крымском санатории. Документы о вскрытии не оставляют сомнений. Есть, правда, и