Цианистый карлик - Сергей Михайлович Дышев

на вид тридцать пять — тридцать восемь лет, рост около ста семидесяти, черные волосы, такого же цвета усы, блестящие темные глаза, запомнились и уши — с острыми кончиками. Проверяли: никаких лейтенантов на месте происшествия не было. Фамилию и имя по документу никто не запомнил. Машины у него не видели. Большой Начальник уже не комментировал, только качал головой и разводил руками.

Аркаша Колессо укрылся в посольстве США и оттуда давал телефонные интервью газетам. Он наотрез отказался приехать в милицию и вообще выходить за стены посольства, пока не поймают Скульптора.

На следующий день, как раз в обеденное время, Никита включил московский телеканал и увидел Аркашу. Он давал интервью, потрясал кулаками, пытался храбриться, ругал милицию, но страх выдавал его — и в конце он сделал заявление. Савушкин смотрел на трясущийся ротик и, как говорила его старшая дочка, медленно шизел. Вьюжанин и Кошкин, оторвавшись от бумаготворчества, тоже слушали с любопытством.

— Я обращаюсь к человеку или же группе лиц, которые… э-э, наказали моих одноклассников. Я понимаю, что на это… действо могло толкнуть крайне важное обстоятельство. Конечно, такие методы я не совсем приветствую… Но то, что было, — того не миновать. Я обращаюсь к этому неизвестному или, повторяю, группе лиц и приношу свои глубокие извинения, если я каким-либо неосторожным действием обидел, нанес ущерб или еще каким-то образом создал неудобства вышеперечисленным субъектам. — Голос Колессо дрогнул, он всхлипнул, не заплакав, продолжил: — Я также готов по требованию упомянутой стороны возместить в пределах моих возможностей нанесенный ущерб в любое время и в любом месте. Деньги передадут мои адвокаты или добровольные помощники. Спасибо.

Выплыли контактные телефоны, камера наехала на ведущего, улыбчивый юноша сообщил, что в эфире было интервью с последним бывшим учеником класса «расстрелянных». Посетовав на времена и нравы, он призвал: «Ребята, давайте жить дружно!»

— Юный маразматик! — отреагировал Савушкин и попросил у ребят сигарету.

Позвонила жена, сказала, что они с дочками видела по телевизору выступление последнего живого ученика.

— Это то самое, о чем ты говорил? — спросила она осторожно.

— Да, то самое дело, которое твой болван-муж никак не может распутать, — ответил он и добавил в том смысле, что впору и ему самому ставить памятник за глупость и тупость.

Наташа попросила его не расстраиваться, поинтересовалась, когда он придет домой.

— Не знаю, — ответил Никита, повесил трубку и сказал унылым ребятам: — Будем надеяться, что американские морские пехотинцы надежно защитят гражданина России Аркашу Колессо…

Сергей взял из угла гирю-двухпудовку, сделал несколько легких жимов, аккуратно поставил на место.

— А ведь Колессо примерно одинаковой комплекции с вашим «лейтенантом»? — спросил он.

— К чему ты это? — Савушкин удивленно посмотрел на Кошкина.

— Самое смешное будет, если этот Аркаша и есть убийца.

— У вас слишком парадоксальное мышление, молодой человек.

Последующие сутки прошли в Москве спокойно: ни одного убийства, если не считать, что Вершинский не дотянул до утра, скончался в реанимационном отделении Склифосовского. А утро назвало имя покушавшегося: Борис Жогин, известный в воровских кругах как Жога. Никита сразу вспомнил о месячной давности побеге из Бутырки. Недолго музыка играла… Но какое отношение имел Жогин к разборкам десятого «А»?

Никита вернулся с «тихой улочки», где продолжали опрос свидетелей, с порога услышал звонок. Это был профессор Осмоловский.

— Вы можете ко мне срочно приехать?

У него был мертвый голос.

— Выезжаю!

— Только как можно скорее…

Осмоловский открыл дверь, Никита поразился его подавленному виду. Павел Григорьевич прошаркал к дивану и бессильно опустился.

— Что случилось? — тихо спросил Савушкин.

После долгой паузы Осмоловский произнес:

— Он приходил…

— Он позвонил позавчера и попросил его принять. Я назначил ему встречу на одиннадцать часов. Он пришел минута в минуту. Очень трудно вспомнить его внешность. Все как будто специально усредненное: рост, возраст, тип лица, манеры. Не человек, а штамповка. Такие обычно даже не пользуются нетрадиционными способами лечения… Я сделал пометку в журнале учета пациентов…

— И под какой он фамилией? — не удержался от вопроса Савушкин.

— Колессо Аркадий Зиновьевич.

— Колессо?! — воскликнул Никита.

— Вы его знаете?

— Фамилия одного из учеников класса. Продолжайте, пожалуйста, Павел Григорьевич.

— Я спросил его, на что жалуется. Он сказал, что испытывает головные боли. Я сел напротив, вот как сейчас с вами, и попытался посмотреть тонкий уровень его информационного поля. И как только увидел его взгляд, он неожиданно ударил меня по голове тонкой металлической палкой. Я сразу почувствовал, что каменею и медленно падаю вниз. Не знаю, когда, может, через мгновение, очнулся на полу, мое тело налилось свинцовой тяжестью, язык одеревенел, я не мог даже пошевелиться. Незнакомец стоял надо мной, он не смеялся, но страшное, убийственное выражение лица говорило о том, что он счастлив своей победой. Он снова посмотрел мне в глаза, я выдержал этот взгляд, хотя понимал, что мне не справиться, потому что он ударил внезапно и завладел инициативой. «Какое место в ваших пассах занимает божественное?» — спросил он. Речь с трудом возвратилась ко мне, я ответил, что связь с Богом — это высшая нравственность и основа любого лечения. «И поэтому ты решил лечить меня?» Он попал в точку. Я действительно пытался проникнуть в его информационные поля, чтобы дать блокировку на убийства. На большее я не рассчитывал… Эта череда убийств не давала мне покоя, я не мог спокойно наблюдать, хоть и дал зарок не связываться с милицейскими делами… «Ты хотел войти в мою душу, а это даже не то же самое, что без спросу войти в чужую квартиру. Это самое ужасное преступление. И ты за него ответишь…» На что я ему рассказал, как по просьбе одного из руководителей Центра имени Сербского обследовал томящихся на плахе. Там проверяли на вменяемость. В те времена ротация приговоренных к смерти, как сказал мне грустный человек в краповой фуражке, происходила довольно быстро… Я обследовал. Это были в основном убийцы. Точнее, все были многократными убийцами. Политических расстреляли еще в эпоху Сталина, экономических — во времена маразма Брежнева и Андропова, предателей Родины — при всех генсеках…

— А что было дальше? — напомнил Никита. Профессор терял нить разговора.

— Я сказал пришельцу, что все патологические убийцы — глубоко больные люди, изначально обделенные любовью матери, хоть часто и выкалывали на руках: «НЕ ЗАБУДУ МАТЬ РОДНУЮ!» Он рассмеялся и сказал, что я ничего не знаю, что сущность убийцы — это не способность лишить кого-то жизни, а нравственная необходимость уничтожить, скорее даже отодвинуть в сторону лишнего, никчемного, мешающего человека. Только и всего…

Осмоловский вдруг запнулся, побледнел, попросил Савушкина