Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов

— В дневниках Юлии, — Банин показал старые тетради с недавними пометками, которые ему дал Гуров, — много говорится о человеке, который был причастен к изнасилованиям ее пациенток во время вашей практики в психиатрической клинике. Уже живя в Москве, она поняла, что его почерк изменился: он стал душить жертв. Произошла эскалация насилия, и сформировался жестокий ритуал, поставивший субъекта в один ряд с «газовым убийцей» Джоном Кристи и Василием Куликом.

Она сплела загорелые руки перед собой:

— Мне ничего об этом не известно.

— Его охотничьи угодья — закрытые помещения. Чтобы справиться с жертвами, он использует одурманивающие вещества, — не отступал Банин.

— Я не общалась с Юлей после ее отъезда…

— Однако, — вступил Глеб, — в ее записях говорится о сокурснице, которую она, как и Моруа одну из своих знаменитых героинь, называет «великой актрисой». Эту девушку…

— Послушайте, молодые люди! — Соколова, тяжело дыша, выставила вперед руки. — Я не знаю и не хочу знать, что с ней произошло. Слышите меня? Меня это не касается.

— Юлия пишет, — продолжал Глеб, проигнорировав ее слова, — что некий однокурсник позвал эту девушку на пикник в «Волжские Дали», где опоил и надругался над ней.

— Зачем мне все эти ужасы?! Я живу за тридевять земель.

— Дина Яковлевна, — мягко сказал Банин, — куда бы мы ни сбегали, нас ждут прежние дни недели.

Она закрыла руками голову.

— …и воспоминание о том, — тихо добавил Глеб, — каково было снимать скотч с волос.

Соколова зарыдала, и, когда ее лицо вновь появилось в кадре, оно выглядело постаревшим, губы — тонкими, а взгляд — горьким.

— У вас есть фото того, что он сделал с Юлей? Я хочу посмотреть.

Когда экран, подобно сказочному зеркалу, раскололся на две половины — живую и мертвую, — она прижала руки ко рту, словно сдерживая крик. И наконец выдавила из себя:

— Я никому не сказала о том, что случилось, даже маме. И так боялась его, что даже на свадьбе, где он ухмылялся, сидя напротив меня, не подала виду. А потом каждый миг надеялась, что он умер. Себя тоже убить хотелось.

Глеб помотал головой:

— После Юлии он убил в подвале в двух шагах от Волжской мою невесту.

— Лиза была выдающимся программистом и боролась против сексуального рабства детей и женщин, — добавил Банин.

— Пожалуйста, — тихо сказал Глеб, — расскажите, что сделал и где может скрываться Тевс.

— Максим? — не поняла Соколова. — Вы считаете, что на последнем курсе психфака меня изнасиловал Максим Тевс?

Молодые люди кивнули.

— Да нет же! Меня позвал, чтобы обсудить статью в престижном ваковском сборнике, всеми обожаемая звезда курса Егор Слепокуров! И в наказании Чокер тоже принимал участие он! Мои информанты об этом говорили! Что уж он там сделал, чтобы запугать Макса, заставить его опубликовать все это в четверг, а потом уехать на войну, один бог ведает. Но чудовище, которого я боялась все эти годы, — Егор Слепокуров!..

* * *

Озеркина выходила из комнаты, чтобы принять звонок редактора («Извините, у меня тоже служба!»), и Гуров прочел все сообщения от Назарова и Озеркина с Баниным, ответив последним: «Проверьте список убитых, составленный Юлией. Сопоставьте места преступлений со списком, куда Слепокуров, учась в Самаре и в Саратове, ездил на конференции».

— Почему Глеб учился на юриста в Саратове, если вы приезжали в Пристанное из Москвы только на лето? — задал он вопрос, когда Любовь Евгеньевна вновь появилась в комнате и устроилась в кресле напротив него.

— Мне назло, — твердо заявила Озеркина. — Чтобы опозорить меня перед друзьями, чьи сыновья и дочери поступали не ниже Вышки. Ну и чтобы потрепать знаменитой матери нервы. Он знал, что у меня здесь послушание для всей семьи, и обещал меняться со мной местами: проводить учебный год здесь, а июль и август — в столице.

— Но никуда не уехал, потому что Искра убила себя в его первую летнюю сессию?

Любовь Евгеньевна кивнула:

— Это произошло пятнадцатого июня. На мой день рождения. Я нашла дочь, как подарок, оставленный родителями, под утро. На глазах у собиравшей клубнику попадьи с ее выводком деток. — Она презрительно фыркнула. — Какой‐то отдельный кабинет в аду для нерадивых матерей! Ну, потом, как вы знаете, Глеб, мой сынок‐отличник, сделал все, чтобы упечь меня за решетку. Даже на передачу к Андрею Малахову сходил. — Она разлила настоявшийся чай по чашкам и позвонила в колокольчик, вызывая Ольгу. Та явилась с подносом, на котором лежали сэндвичи с садовой зеленью, красным луком и копченым мясом.

— Вы смотрели передачу? — спросил Гуров.

Она грациозно опустилась в кресло, незаметно отставив ногу назад таким образом, чтобы она слегка уперлась в мебель.

— А как же?! В СИЗО. С новыми, так непохожими на жильцов нашего дома на Кутузовском соседками. — Она расхохоталась, коротко и неестественно. — Зато мой сын продолжал жить здесь. Разорвал связи с золотой московской молодежью, с представителями которой дружил. Мог жениться на Наде Михалковой или Лизе Боярской. У нас с вами был бы настоящий повод встретиться!

Озеркина снова позвала Ольгу, и на столе оказались профитроли с салатом из индейки и десерт с уложенными слоями печеньем, деревенской сметаной и малиной.

— Хотя у него, конечно, остались, — она сделала кислую мину, — замашки богемы. Например, идея похоронить Искорку на деревенском кладбище в Пристанном, где она себя убила, — это его версия булгаковского платка Фриды. Чтобы, вернувшись из колонии, я вечно жила здесь, вспоминая тот свой день рождения. — Взгляд Озеркиной остекленел. — Мой сынок знает, что я, как христианка, не посмею перезахоронить тело. Он у меня с детства мальчик с воображением! Знает, что мать‐писательницу особенно ранит литературная месть.

— Это ведь как «Что‐то не так с Кевином». Ему есть в кого быть жестоким, верно?

— Ну, не до такой же степени, верно?

— Тогда о каком «странном поведении Глеба» идет речь в записке, которую вы прикололи к платью, присланному Лизе? Какие ее опасения могли понять только вы?

— Я просто искала повод для встречи с девушкой моего сына, полковник. Нет, она сама мне действительно неинтересна. Но иногда люди нужны нам как инструмент, ключ, которым мы открываем ту или иную запертую дверь. Мужчина мирится с женщиной, внушая надежность ее подругам. Женщина показывает мужчине, что годна для длинной дистанции, задаривая подарками его ненавистную мать. Дети давят на родителей, вызывая в качестве адвоката бабушку. «Олень подстреленный хрипит, лань, уцелев, резвится…

— …Тот караулит, этот спит — и так весь мир вертится…» — продолжил цитату из «Гамлета» Гуров.

— Мне приятно, что мы говорим на одном языке, полковник. Вы не против отпустить меня ненадолго? Я должна срезать, отнести и расставить в вазах розы