Жара - Славкина Мария Владимировна

«Значит, все-таки Андрей Алексеевич, – подумала Захарьина. – Похоже, парень проникся уважением к симпатичному Анохину. Это хорошо».

Вслух же она сказала:

– Ну что вы, в любой момент вы можете встать и уйти. Чтобы не было сомнений – давайте пропуск, я его подпишу.

– Но вы ведь о чем-то меня хотели спросить?

– Конечно, – ответила Захарьина. – Скажите, Владимир Михайлович, вам известно, что вы как две капли воды похожи на исчезнувшего, а скорее всего, убитого Владимира Борисовича Розенфельда?

Молодой человек вскочил и истерическим тоном, так не вязавшимся с его очаровательной внешностью, закричал:

– Это не ваше дело. Почему этим интересуются следователи? Это наша личная жизнь.

Анна тоже встала с кресла.

– Послушайте, Володя. Я вас очень хорошо понимаю. Но мы здесь не сплетни собираем и не прохлаждаемся, а ведем расследование тягчайшего преступления. Нам надо знать правду. Скажите, у вас есть хоть какие-то предположения, так сказать, о причинах такого сходства.

– Ничего не знаю, – опять топорщился Володя Крохин. – И знать не хочу.

– Вы хоть видели-то Владимира Борисовича Розенфельда?

– Да, несколько раз встречались. Смотрел на меня как на диковинное животное в зоопарке.

– А вам не приходило в голову, что Владимир Розенфельд является вашим биологическим отцом?

– У меня один отец. И я никому не позволю ставить под сомнение отцовство моего папы. Все самое лучшее, что я видел в жизни, связано с папой. Михаилом Семеновичем Крохиным. Когда я женился, а это было три года назад, он стал отцом и для моей Кати.

Юноша все еще оставался «на взводе».

– Скажите, Володя, чем вы занимаетесь? Чем зарабатываете на жизнь? Ну и вообще как у вас дела?

– Я художник, имею высшее художественное образование, работаю много, кое-что удается. В последние годы картины мои стали потихоньку продаваться. Подделок и дурновкусия я не терплю. Поэтому денег, конечно, не много. Кстати, Катя, моя жена, – тоже художница. А вообще потребностей у нас немного. Главное, чтобы место для работы было. Как только мы институт окончили, папа нам на последние гроши снял студию. Знаете, есть такой дом художника на улице Вавилова? Мы там с Катей работаем. В общем ничего, живем нормально. А уж когда папа нам квартиру купил, тут вообще все пошло хорошо. А то две семьи в хрущевской двушке жили.

«Это я знаю», – подумала Захарьина и сказала:

– Так все-таки вернемся к теме нашей встречи. Какие у вас были отношения с Владимиром Розенфельдом?

– Никаких, – зло ответил Владимир. – Приехал как-то раз барин. Кстати, вместе с отцом приехал. Решил две картины мои купить.

– Ну и?

– Не продал. Я и так был ужасно расстроен, что один портрет, который я написал по фотографиям по просьбе папы оказался в кабинете Розенфельда. Не хотел с этим гадом иметь ничего общего.

– Ну, значит, вы что-то знали о своем происхождении.

– Знал, – буркнул Володя, – добрые люди в 11 лет мне объяснили, кто и что.

– Ну а вы поверили?

– Я же говорю, у меня один отец, а все остальное – ерунда. Когда я дома пытался говорить о том, чей я сын, мама так плакала, что я заткнулся. А когда Розенфельд был у меня, кстати, выбрал две хорошие работы, наверное, лучшие, что я написал, я сказал потом отцу, чтобы этого гада здесь больше не было. Папа похлопал меня по плечу и сказал тогда: «Он не гад, а несчастный человек». Вот все, что я могу рассказать.

– Владимир Михайлович, у меня к вам большая просьба, – ласково сказала Захарьина и как-то непроизвольно погладила руку молодого человека. – Свяжитесь по телефону с вашей мамой и попросите ее подъехать ко мне.

– Зачем вы мать-то мучить хотите? Думаете, ей приятно обо всем этом говорить?

– Знаю, что неприятно, но надо спешить. Убийца гуляет на свободе. Так что Володечка, позвоните маме. И майор Анохин быстренько привезет ее сюда.

Володя задумался.

– Гражданка следователь, – неуместно брякнул молодой человек, – мама сегодня с обеда дома. Работает она в знаменитом академическом институте. У них всегда-то было два присутственных дня, а сейчас вообще… Не сочтите за наглость, может быть, подъедем к нам домой, вернее, к моим родителям. Я как подумаю, что маму тащить в ваше заведение, так не по себе как-то. Потом пока она соберется… А так полчаса – и порядок. Вы ее допрашиваете.

Анна улыбнулась:

– Во-первых, не называйте меня гражданка следователь, это пережиток ранних советских времен, когда подозреваемый обращался к следователю товарищ, следовал ответ – волк тамбовский тебе товарищ. Те времена уже прошли. Зовите меня по имени-отчеству. Этого достаточно. А во-вторых, ваше предложение принимается. Только предупредите маму. И знаете, не пугайте ее. Пусть чай приготовит. Сразу предупреждаю вас, вы при нашем разговоре присутствовать не будете. Но если, – Анна посмотрела в свои бумаги, – Мадлен Федоровна, не захочет меня принять, тогда мы пригласим ее повесткой. Ну что, Андрей, подбросишь нас? А то я свою машину отпустила.

– Конечно, поехали, – с готовностью кивнул Анохин.

Через двадцать минут Захарьина, Анохин и Владимир Крохин стояли перед дверью новой квартиры семейства Крохиных. Квартира была расположена в старом монументальном доме на Кутузовском проспекте. Богатый холл с пустым гнездом для консьержки, отделанные дубовыми панелями коридоры и лестницы. «Я бы здесь никогда не смогла жить, – подумала Захарьина, – во всем какое-то обветшание, пришедшие в негодность остатки былой роскоши». Она как-то с болью подумала о том, что для скромного пролетарского семейства Крохиных, видимо, важным элементом социального реванша стало приобретение квартиры в таком вот когда-то номенклатурном доме. Еще бы! В этом же квартале стоял дом, в котором жил дорогой Леонид Ильич и другие члены высшей советской элиты.

Володя позвонил, и через несколько секунд дверь им открыла интересная женщина, маленького роста (около 155 см), стройная, без грамма лишнего веса, с замечательной копной волнистых волос и совсем молодым лицом. Захарьина знала, что встретившей их даме пятьдесят лет. Но на вид ей никак нельзя было дать больше сорока. Кожа, обычно выдающая возраст женщины, была в идеальном состоянии. К приезду гостей хозяйка была готова. Полноценный макияж и подобранная со вкусом одежда – белый джемпер и брендовые джинсы – говорили о том, что визит следователей не застал ее врасплох.

Мадлен Крохина впустила гостей, решительно пресекла попытки снять обувь и надеть тапочки и провела всех в комнату, являвшуюся, по-видимому, гостиной. Во всем чувствовались приметы неожиданно свалившегося на семью благосостояния. Евроремонт был подчеркнуто новым, мебель дорогая, но громоздкая и нефункциональная, а вся обстановка какая-то бутафорская. Если сама Мадлен была стильной и знающей как подать себя эффектной женщиной, то ее квартира была образцом какой-то бестолковости и несуразности. Было видно, что жить «дорого и богато» хозяйка еще не научилась. Да и хотела ли она этого?

Анна выразительно дала знак Володе Крохину и майору Анохину, и они удалились на кухню. Захарьина коротко поведала о следствии и достигнутых результатах и обратилась к Крохиной:

– Мадлен Федоровна…

Однако женщина перебила ее:

– Зовите меня Мадлен. Понимаете, мои родители, советские интеллигенты в первом поколении, дали мне совершенно не соответствующее отчеству имя. Мадлен Федоровна – жуткая безвкусица. Поэтому я стараюсь делать так, чтобы меня все называли просто – Мадлен.

– Хорошо, – согласилась Захарьина. – Скажите, Мадлен, биологическим отцом вашего сына является Владимир Розенфельд?

– Да, – ничуть не смутившись, ответила женщина.

– Расскажите мне, пожалуйста, эту историю, – обратилась Захарьина к Мадлен. – Как это все произошло и кто что об этом знает? Дело в том, что мы стараемся как можно подробнее воссоздать обстановку вокруг Розенфельда. И нам нужны детали. Мы считаем его исчезнувшим, но мои опыт и интуиция подсказывают, что он убит. Я вас очень прошу помогите следствию.