Б. Седов - Знахарь. Путевка в «Кресты»

— Можно, конечно, — улыбнулся мне, как неразумному малышу, Бахва. — Деньги есть?

Я вздохнул и сразу закрыл эту тему.

— Вот, все поведал тебе, что мне рассказали, — подвел итог смотрящий. — Если есть вопросы, то спрашивай. Если нужен совет, то постараюсь дать его тебе, Коста.

— Пока нет. Я хочу все обдумать, все разложить по палочкам. Надо на это время.

— «Полочкам», — передразнил меня Бахва. — Думай. Костоправ, думай. Но главное, еще раз прошу тебя, не вылезай на допросах. Молчи или посылай всех на хрен. И на суде тоже. Не вздумай и слова сказать, если хочешь пожить.

Я согласно кивнул — мол, все понял, все сделаю — и поднялся из-за стола.

— Спасибо, Бахва, тебе.

— Не мне спасибо, братан. Другие за тебя расстарались. Кто, не скажу. И не спрашивай. А иди-ка лучше поспи. Или в картишки покатай с Картиной. И подумай, коль хочешь. Время вроде пока еще есть у тебя на это…

Но он снова оказался не прав. Времени не осталось.

Уже на следующий день обо мне неожиданно вспомнили и вызвали к следаку.

Муха с Живицким дожидались меня в той же комнате для допросов, что и прошлый раз.

— Присаживайтесь, гражданин Разин, — одарил меня змеиной улыбочкой прокуроришка. — Как здоровье? Есть жалобы? Есть пожелания?

— Есть пожелание, — ответил я, устраиваясь на жестком стуле.

— Какое? — заметно оживился Муха.

— Чтобы ты пошел на фуй, — ослепительно улыбнулся я.

Следак приподнялся из-за стола. Я расслышал, как он зло скрипнул зубами, после чего прошипел:

— Я вижу, разговора опять не получится. Так вот, обещаю тебе: после суда пойдешь на самую поганую зону и сдохнешь там через полгода. А суд послезавтра. Уже послезавтра, ты понял? А то что-то больно долго ты засиделся в своем санатории. Живешь, как король. В законе себя почувствовал? — Следак повысил голос. — В авторитете?! Ничего-о-о, скоро в доходягу последнего превратишься! По помойкам научишься шарить! Я это тебе обещаю! — еще раз повторил Муха. — Та-а-ак… — Следак покопался у себя в портфеле, извлек оттуда ворох бумажек и перешел на официальный тон. — Гражданин Разин, распишитесь вот здесь, вот здесь и вот здесь. Постановление о передаче вашего дела в суд.

Я опять улыбнулся и отрицательно покачал головой. И не проронил ни единого слова. Сидел, жадно ел глазами мерзкую прыщавую рожицу и представлял, как буду давить этого червяка, если удастся уйти в бега и пробраться в Питер.

— Адвокат, — напыщенно продекламирован Муха, — прошу подтвердить, что подследственный от подписи отказался.

— Да какой он адвокат? — ухмыльнулся я и сделал вид, что собираюсь подняться со стула и броситься на Живицкого. Тот побледнел. Очки запотели. — Ублюдок продажный, я тебя заказал. Тебя уже пасут, пидараса. Так что жди.

Муха опять по своей любимой привычке глухо шлепнул ладошкой по столешнице — он, наверное, даже отбил ладошку — и заверещал:

— Молча-а-ать!!! — совсем, как карикатурные офицеры в совдеповских фильмах про царскую армию. — Опять захотел туда, где уже побывал?!!

Я понял, что он имеет в виду пресс-хату, и спокойно ответил:

— Попробуй отправь. Меня там уже точно не тронут, а тебе не жить после этого. Впрочем, все равно не жить.

Следак неожиданно успокоился и, покачав головой, усталым голосом произнес:

— Ну, идиот. И ничего ведь не понимает. — Он, видимо, нажал на невидимую кнопочку под столом, и в комнату ввалился охранник. — Увести, — коротко бросил ему Муха и, когда я уже подошел к двери, прокричал злорадно мне в спину: — Разин, до послезавтра. До встречи в суде.

«Да пошел ты, придурок», — про себя послал я следака подальше и, держа руки за спиной, пошел по коридору. В свою камеру № 426, ставшую мне родным домом. А дальше — на зону, где, как обещал мне следак, не живут дольше чем полгода.

В неизвестность! В саму Преисподнюю!!!

Или все будет не так? А черт его знает. Не все ли равно? Выживу где угодно. Сразу погибают лишь те, у кого в жизни нет цели. У меня такая цель есть — этакий неисчерпаемый аккумулятор, который должен постоянно подпитывать меня жизненной энергией.

Леонид, Ангелина, Хопин, Живицкий и Муха… Я обязан — просто обязан! — вырваться на свободу и привести в исполнение свой приговор. Казнить вас! Казнить!!! И пусть эта казнь будет самой страшной за всю историю человечества!

Леонид, Ангелина, Хопин. Живицкий и Муха… Я обязан — просто обязан! — избавить от вашего общества нормальных людей.

Леонид, Ангелина, Хопин, Живицкий и Муха…

Я обязан — просто обязан!!!

Я скрипнул зубами, отвернулся, упер руки стену и стал слушать, как вертухай возле моей четыреста двадцать шестой звонко гремит ключами и глухо матерится себе под нос.

Часть 2. Ижменский острог

Глава 1. Вьюга над Ижмой

Несмотря на середину апреля, к вечеру над Ижмой завьюжило. Ночью ветер набрал силу шквала — зло швырял в окна хлопья мокрого снега, угрожая выставить тонкие стекла, и гремел в локалке каким-то, невесть откуда взявшимся там, железом. А к рассвету все успокоилось, и о ночной буре напоминали лишь огромные, словно дюны, ослепительно белые наносы, надежно укрывшие успевший уже съежиться и потемнеть под ярким апрельским солнышком снег.

Всю ночь я слушал бурю. Наслаждался теплом и уютом, царящим в «спальне», отделенной от остального барака перегородкой из двухдюймовых досок. Перечитывал Шишкова и краем глаза наблюдал за Блондином и Костей Арабом, застывшими над шахматной доской.

Ну прям Каспаров и Карпов на сцене, а не смотрящий за зоной и один из его пацанов! За два часа, на которые обычно растягивали одну партию, они умудрялись не обменяться ни единым словечком. Сидели, подперев головы огромными испещренными наколками кулачищами, и только смолили одну сигаретину за другой. При этом играли не на интерес, как это принято в здешних местах, а просто заносили результаты в таблицу, которую Блондин приколол к перегородке, и счет между ними был — ужаснуться! — 948 на 935,5. Удивительно равные соперники. И удивительная картина — кажется, будто находишься не в ИТУ строгого режима, а в Доме пионеров и школьников.

— Кажись, к ничьей катимся, — на исходе второго часа разорвал тишину Костя Араб.

— Согласен, — пробасил Блондин и протянул через доску руку для скрепления рукопожатием этой ничьей.

И тут же они начали расставлять фигуры для новой партии. Я попытался припомнить, какой же по счету за сегодняшний вечер? Пятой?.. Шестой?.. Нет, успел сбиться со счету.

— Ну, чё уставился, тезка? — не оборачиваясь, пробурчал сидевший ко мне спиной Костя Араб — Иди, чифиру запарь. Все одно ни хрена не делаешь. Валяется кверху брюхом заштопанным, да так и сверлит мне спину буркалами, так и сверлит… И на стол собери, чё там осталось. Пошамаем хоть.

— Чифир остынет, пока доиграете, — хмыкнул я, поднимаясь со шконки.

— Не простынет. Отложим партию. — И смотрящий сделал первый ход. На этот раз он играл белыми.

Я достал из шкафчика большую жестяную кружку и вывалил из нее на тарелку нифеля (завтра отдам доходягам — не пропадать же добру). Потом зачерпнул ковшиком из ведра, вымыл кружку, набухал в нее воды и воткнул кипятильник, сделанный из бритвенного лезвия. И только тогда заметил, что Блондин наблюдает за мной краем глаза и ухмыляется.

— Чего тебе? Сиди двигай пешки.

— Хозяйственный ты, Коста, пацан, — заметил «гроссмейстер» с ехидцей. Араб тоже оторвал взгляд от доски и улыбнулся. — Откинешься, дык в первый же день все лярвы у твоих ног лягут. От шеснадцацы и старше. В любой деревне.

Что-то сегодня он слишком расслабился и позволял себе отвлекаться от шахмат.

— Играй давай повнимательнее, — хлопнул я его по широкой спине. — Партию ведь просрёшь. — И принялся готовить заварку.

Согнул пополам тетрадный листок так, чтобы он в месте сгиба сложился примерно под прямым углом, и сыпанул на него из пачки «36»-го. Прикинул на глаз, не перестарался ли, и решил, что все чики-чики. Потом принялся выкладывать на стол то, чем мы были богаты, — вернее, на данный момент бедны. Буханка черняшки, баночка соленых огурчиков, початая пачка вологодского масла, полпалки сырокопченой колбаски, жалкий огрызок сала, несколько кусков сахара, головка чеснока и две больших луковицы… Ничего, с голоду пока не подохнем, а уже завтра с воли должны подогнать и курехи, и хавки, и, надеюсь, травы. На зоне я потихонечку начал попыхивать анашой, и косячок в день иногда себе позволял.

Вода закипела, и я засыпал в кружку заварку. Она образовала на поверхности воды высокую черную горку, которую пришлось разравнивать пальцем, чтобы прикрыть кружку крышкой.