Мертвяк - Илья Владимирович Рясной

заканчиваю… — начал было Резников, но на лице вице-премьера проступила такая неприкрытая скука, что писатель оборвал фразу на полуслове.

Похоже, вице-премьер не относился к числу почитателей таланта Резникова.

Правда, бывали минуты, когда и сам Резников не уважал свой талант, а порой подумывал, что и таланта-то никакого нет, есть просто способность более-менее связно излагать свои мысли, да и то получается нудновато. Но подобные идеи посещали его вечером, вместе с ноющими болями в сердце и изжогой. А утром он поднимал кипу критических статей по поводу своих книг, хвалебных од и эссе о его творчестве, и в очередной раз убеждался, что излишне требователен к себе — тоже скорее всего от таланта да врожденной скромности.

В Союзе писателей СССР Резников возник в нужное время — после того, как прошли все знаменитые травли и были подписаны все письма, бичующие будущих классиков и кандидатов на роль гласа народной совести. А доносы на своих коллег по цеху, призывы осудить, растоптать, разбавленные просьбами о расширении жилплощади и внеочередной продаже «Жигулей» были уничтожены. В памятном девяносто первом демократические прогрессивные писатели взяли штурмом оплот «министерства литературы» и с подозрительной поспешностью сожгли бумаги из сейфа первого секретаря правления СП. Так что в новые времена Резников вошел чистым и непорочным, аки младенец. А перед собратьями по перу он получил преимущество — ему не нужно было каяться за неправильные книги, за позорное голосование, когда писатели клеймили будущего лауреата Нобелевской премии. Ему не нужно было слезливо причитать, что он был заморочен правящей идеологией и даже верил в подлые коммунистические идеи. Он накатал повесть о геноциде татарского народа в тридцатые-сороковые годы. Повесть перепечатала добрая половина толстых журналов. Она вызвала бурный поток откликов, преимущественно такого типа: «Смотрите, какими подлецами, негодяями и сволочами мы были» и «Покаемся за все». Потом появились очередные его обличения кого-то и чего-то там, затем Резников понял, что выдыхается, не может на равных выступать в гонке обличительных опусов — а с каждым месяцем в нее включалось все больше и больше народу. Там уже маячили фигуры старых литературных «генералов», спешно каявшихся в своих творениях вроде «О партии милой, родной и любимой». К тому же народ обнаглел до такой степени, что все больше предпочитал легкомысленные, пустые и Гглупые детективы и фантастику. А на толстых журналах, тиражи которых падали и падали, — не протянешь. Премию Букера — тоже не получишь. Какой выход для большого художника в такой пиковой ситуации? Один — политика.

И тут ему повезло. Его назначили председателем президентского Комитета по помилованиям. Там он развил потрясающую активность, как ангел небесный раздавая милосердие убийцам детей, насильникам и разбойникам с большой дороги. И снова его имя замелькало в газетах, а его лицо на телеэкранах. Правда, всепрощенческое милосердие немножко изменило ему, когда в девяносто третьем танки палили по «Белому дому», где собрался осажденный парламент. Тогда сдуру, испуганно тараща глаза в телекамеру, он прокричал что-то вроде «патронов не жалеть». А потом долго объяснял, что его неправильно поняли, и в его выступлении было больше иносказательности, чем конкретных пожеланий. Милосердие оказалось вещью не только почетной, но и выгодной. Гораздо выгоднее, чем вся эта писанина для толстых журналов.

— Ну как, боремся за гуманизм? — поинтересовался вице-премьер — статный, с ярко-рыжей шевелюрой, с лицом пресыщенного римского патриция, перечеркнутым глубоким шрамом.

— Боремся, — с готовностью отозвался Резников и тут же одернул себя. Пора изживать эти заискивающие нотки. Он знал за софой такую слабость, что-то вроде услужливого лакейства. Ничего не мог поделать. Манил его запах власти. Еще в старые времена тянул шелест шин черных лимузинов, шуршанье деревьев на цековских дачах. Так ведь не подпускали туда.

— Пожалуйста, — сделала книксен вышколенная смазливая официантка, предлагая вино на подносе.

Вице-премьер залпом осушил свой стакан и взял следующий. Резников тоже. Писатель проводил взором округлую соблазнительную корму официантки, еще раз подумав о том, что не так уж много он и значит в сложившейся системе. Не прочь, например, прилипнуть к такой корме, но она для рыб-прилипал покрупнее.

Резников, правда, успокаивал себя тем, что не его одного пьянит запах власти, но и, пожалуй, всех присутствующих. И не его одного округлые формы официанток наводят на грешные мысли, а всех, кроме разве что русско-эстонско-израильского юмориста, которого больше прельщали прапорщики из охраны.

— Клюют со всех сторон. Ладно бы красно-коричневая мразь. А то ведь и от наших достается, — вздохнул жалобно Резников.

— Да-а, — лениво протянул вице-премьер.

— Проклятый режим семьдесят лет делал из людей преступников, а мы их стесняемся миловать, — воодушевленно завел свою привычную песню Резников.

— Да-a, — снова протянул вице-премьер. — Но с Чикатило вы слегка лишку хватили. Все-таки за сорок трупов. А смертный приговор одним голосом прошел. Сам-то небось за помилование голосовал?

— Ну голосовал. Заладили: Чикатило, Чикатило… Больной человек. Да и дед у него раскулаченный. Отец в ГУЛАГе сидел. Вон сколько психологических травм в детстве.

— Да-а? — все тянул и тянул вице-премьер. — У вас материалы по Брызову. Помните такого?

— Как не помнить. Семь убийств. Наши склоняются, чтобы отклонить прошение о помиловании.

— Да-а? — вице-премьер внимательно посмотрел на Резникова, с усмешкой. — Тоже человек. Этот меньше поубивал, чем Чикатило. И, может, тоже дед в ГУЛАГе сидел.

— Не исключено.

— Ну, в общем, понятно? За него международный правозащитный фонд «Голубь» просил. Люди уважаемые.

— Я все понял…

— А книжка выйдет — почитаем, — вице-премьер вяло потряс руку писателя и устремился поближе к подносу с горячительными напитками…

⠀⠀ ⠀⠀

*⠀⠀ *⠀⠀ *

Дичь была напугана. Она знала, что по ее пятам идут охотники. Что рано или поздно они настигнут ее и нашпигуют свинцом. Дичь все понимала. Потому что была она человеком. Была она старшим лейтенантом Российской Армии.

Дыхание сбивалось. Пот ел глаза. Какая же жара!

Слишком жарко для мая. Даже в этом ему не повезло! Сплошная невезуха в последнее время. Что ж, видимо, приходится расплачиваться за везение в прошлом. Даже кличку ему в училище дали — Везунчик. Эх, видели бы сейчас его однокурсники. Узнали бы в нем, окровавленном, грязном, со спутавшимися волосами и клочковатой бороденкой, того самого подтянутого, в вечно выглаженном обмундировании, аккуратном даже во время марш-бросков, с начищенными до блеска сапогами курсанта Валерия Лунева?..

Он понимал, что шансы его невелики. Охотники знают свое дело. Это их места. Им известна каждая тропинка, каждый пригорок. И в их планы не входит давать дичи хоть малейший шанс. Игра с запланированным итогом. Охотники знали, что дичь никуда не денется.