Игра - Александр Мокроусов

смотрели снизу, из санок, когда родители везли их из очереди за сахаром в очередь за мылом. По официальной версии, в том числе опубликованной в «Википедии» и на сайте российского правительства, именно в таком детстве закалял характер один из будущих высших руководителей России, номер один. Он родился в ничем не примечательной семье в безвестном городишке одной из многих убогих российских областей. Напротив, о рождении номера два было упомянуто в старейшем английском периодическом издании «The London Gazette», а поздравления и пожелания здоровья матери и ребенку передавала сама королева.

— Да, там, где закон, там чувств быть не должно. — Повторил свои последние слова номер два.

По тому, как он это сказал, номер один понял, что товарищ находится в каком-то глубоком раздумье. Интонацией, которой были сказаны эти слова, номер два как бы подталкивал номера один на уточнение, на вопрос.

Номер один чуть взмахнул рукой в сторону музыканта, девушка, жадно ловившая любой знак от этой пары, тут же вскинула скрипку и сделала изящный, но резкий взмах смычком. Номер один внутренне сжался, ожидая пронзительной и совершенно неуместной, в данном случае, высокой первой ноты. Но умница музыкант отлично чувствовала атмосферу и из-под ее тонких рук разнеслась тихая, чуть грустная «Зима» Вивальди.

— Мы никогда не были друзьями, поэтому я заранее прошу тебя извинить за вопрос: ты в порядке, может я могу чем-то тебе помочь?

— Спасибо. Ты прав, мы не друзья, но мы и не враги, а это в нашей жизни уже большая удача. Я много думал о том, почему мы с тобой общаемся. В Тринити колледже это было как-то объяснимо. А вот после… — Номер два снова пригубил виски и задумчиво покрутил толстый хрустальный бокал, — а вот после колледжа… Знаешь, ты, пожалуй, единственный человек в мире, кому ничего не нужно от меня и от кого мне тоже ничего не нужно. Все окружающие меня люди либо ожидают от меня чего-то, что улучшит их жизнь, либо хотят испортить мою, чтобы получить какое-то мелочное моральное удовлетворение. А с тобой… И главное, я не соревнуюсь с тобою. Я ничего тебе не доказываю и от тебя ничего не ожидаю. Интересно, я могу получить информацию о любом человеке на земле, вплоть до мельчайших подробностей. А про тебя я даже не знаю, женат ли ты, есть ли у тебя дети. Мы как две параллельные прямые в евклидовой геометрии.

— В твоем примере мы бы сейчас не разговаривали. Скорее мы — как две параллельные в неевклидовом пространстве, может в системе Лобачевского. Наши параллельные прямые пересекаются раз в год. Но ты не ответил. Я вижу, что тебя что-то тревожит.

— Нет, меня давно ничего не тревожит. Вот это и есть моя проблема. У меня нет эмоций. Я живу той же жизнью, которой жили десяток поколений моих предков. И мой сын будет жить такой же жизнью. Да, его, возможно, будут возить не в автомобиле «Rolls-Royce», а в, не знаю, автолете «Tesla», и поместье у него будет не в Лестершире, а где-то на Луне. Но это будет та же жизнь и та же рутина. Семейный бизнес, уход в политику, пост министра, возможно пост премьера. Разница лишь в годах, плюс-минус. Если повезет, то в молодости у него случится один-два скандальчика с танцовщицами из Ковент-Гарден, но это и вся острота, на которую он может рассчитывать. Вот у меня и этого не случилось. — Номер два смолк и, посмотрев на остатки пирожного, из которых торчала серебряная трехзубчатая вилочка, все же протянул руку к бокалу с виски. — И будет мой сын, как и я, как и его предки, служить своей стране с прямой спиной и тусклыми глазами.

— Служить стране, не себе, стране — это не самый плохой выбор. Ты говорил про отличие нас, русских, от вас, европейцев. Так вот, соглашусь с тобой, и лишь добавлю, что вот это вот томление, страдание, тоже сильно нас разнит. История сделала виток. Русская душа, духовность, про которую так много говорил Толстой и Достоевский, она ушла, испарилась, выдохлась. Если раньше, в девятнадцатом веке, у нас этика была главнее эстетики, то теперь наоборот. Теперь за комфортную жизнь русский человек без раздумий старушку зарубит. Мы с вами за сотню лет орбитами поменялись, теперь у вас, у европейцев — нравственность и душа, а у нас — стяжательство и дикий капитализм. Теперь русскому, чтобы озвереть и мораль растерять — одного щелчка пальцев-обстоятельств хватит. У нас стране служить не принято, все больше о себе заботимся, и в этой заботе готовы всех локтями раздвинуть.

— Вот еще одно, то, чем вы русские отличаетесь. Вы всегда во всем себя, — номер два чуть помедлил, подбирая слово, он все еще говорил по-русски, — черным красите. Мне почему-то кажется, что остаться человеком может любой и в любых обстоятельствах.

Номер один поднял бокал коньяка, посмотрел через него на свет, покрутил и взмахнул в салюте.

— А вот давай, — пауза, голова чуть склонилась к левому плечу и глаз сощурился в тонкую полосочку, — давай мы поиграем, посмотрим, сможет ли человек человеком остаться?

Глава 2

Тот день окрашен в моем воспоминании запахом кофе. Терпкий, с горечью в аромате, с едва заметной кислинкой. Кофе был великолепен. Весь тот день окрашен у меня в воспоминаниях запахом первой, самой яркой кружки. Даже скорее первого глотка. Да. Именно так. Я люблю кофе. Очень. Кому-то это может показаться зависимостью. Вероятно, так оно и есть. Я зависим от хорошего кофе, я это знаю, и я с этим счастливо живу. Думая о том дне, когда все началось, я вспоминаю именно первый глоток. Позади зарядка и душ. Аромат свежемолотого кофе уже заполнил столовую, я беру большую, белую кружку с коричневой пеной и выхожу на открытую террасу. Завтрак еще не накрыт, горничные знают, что мне нужны двадцать кофейных минут. Я смотрю на изумрудную зелень сада и искрящуюся бирюзу воды. Делаю первый глоток.

Меня зовут Максим Романов, мне 38, рост 186, 95 кг, волосы темные, глаза серые. Интеллект, знание иностранных языков, чувство юмора, уровень доходов и потребностей — выше среднего. Скромности в добродетелях не имею совершенно. Родился и живу, по паспорту, в Краснодаре. Хотя, как однажды сказал мэр Москвы, такие люди как я не принадлежат одному городу, потому что постоянно находятся в поездках. И действительно, последние десять лет я провожу в России не больше семи-восьми месяцев в год, и из них лишь треть — в Краснодаре.