Леонид Словин - На оперативном обслуживании в Костроме

— Уж сразу и взяли! Вы все Ряды обошли.

— А велики ли Красные ряды, Андрей Николаевич! Ведь не ленинградский же Дом торговли...

— Ни одного отдела не пропустили! Особенно, где толкучки больше...

Допрос происходил в нашем кабинете. В процессуальном смысле допросом, конечно, назвать это было нельзя — уголовного дела не было, протокол не писали. Не предупредили и об ответственности за дачу ложных показаний. Тем не менее это был допрос. Вопросы задавала одна сторона — Андрей Николаевич, Шатров и Войт. И она же всячески старалась уличить другую. Спрашивали все, кроме меня.

Когда в разговор вступал Андрей Николаевич, рябоватый, сам чем-то похожий на уголовника Шатров и Войт умолкали. Андрей Николаевич, я понял, был не только старше по званию и должности, но и являлся как бы их учителем. Все трое работали в одной манере, и попервоначалу способы, которыми они намеревались расположить задержанного к признанию, показались мне крайне примитивными.

— Как ваша мама? — в какой-то момент неожиданно спросил Пирожковского Андрей Николаевич.— Жива?

Упоминание о родительнице не было данью вежливости — Пирожковскому дали понять, что ничего из их первого разговора, состоявшегося несколько лет назад, не забыто.

Пирожковский метнул на Андрея Николаевича острый взгляд.

— Жива.

— Как ее здоровье?

— Слава Богу,— Павел Ильич сделал вид, словно ничему не удивился, бесцеремонно положил ногу на ногу.— О ваших родителях я не спрашиваю. Вы говорили, что воспитывались в детском доме. Я помню. Жена, наверное, так все и болеет?

Андрей Николаевич закашлялся. Ненадолго они словно поменялись ролями.

— Да...

— Вы все еще капитан?

— Майор.

— Поздравляю. Я думал, так и будете в капитанах. Школу-то закончили?

— Учусь... Вот и мама ваша...— снова начал гнуть свое Андрей Николаевич, острые усики его зашевелились.— Жить бы и радоваться... Согласны?

— Вот именно. Когда мы в таком возрасте, пусть у нас всегда будет рядом хороший сын и добрый врач... И еще кто-то, кто их к нам вызовет.

— А вы опять за старое, Павел Ильич. Как в тот pаз!

— А что в тот раз, Андрей Николаевич? И что в этот? И тогда и сейчас одни только ваши предположения....

— Значит, надо все по-честному рассказать.— В аргументах Андрея Николаевича не было никакой последовательности.— Все надо рассказать, Павел Ильич.

Шатров и Войт дружно закивали.

— Да не о чем. Поймите!

— А часики?

— А что часики?! — взвился Павел Ильич.

— Швейцарские! Которые у вас изъяли! Они же с квартирной кражи. Из Костромы.

— Андрей Николаевич! — Пирожковский сбил щелчком приставшую к рукаву пыль.— Мы же не дети! — Он пристально взглянул в глаза старшему. Андрей Николаевич отвел взгляд.— При чем тут я? Когда у вас была кража?

— На прошлой неделе...

— А точнее?

— Во вторник.

— А я во вторник был в Питере. И, кстати, ходил с мамой к врачу-диетологу. Можете проверить. В какое время она совершена? Утром, днем?

— После обеда.

— Я на приеме был в семнадцать. Предположим, что часы «темные». Но на них-то не написано! Как я мог об этом знать?

Андрей Николаевич сделал вид, что согласился с его аргументами.

— А Тряпкин,— он показал на дверь,— друг ваш... Давно освободился? Как ему живется?

Пирожковский снова занервничал:

— Да я его сто лет не видел. Случайно тут встретил. Иду по вокзалу, смотрю — вроде он!

— Но Люську-то, его сожительницу, вы отлично знаете!

— Андрей Николаевич, ну что вы все «знаете, знаете...» Вообще ничего знать не хочу!

Я внимательно слушал.

— Все-таки лучше рассказать, Павел Ильич. Зачем вы приехали в Кострому? Пощипать?

— Андрей Николаевич, вы меня, по-моему, путаете с кем-то. Я вам сказал: завязал! Значит, завязал. Мне сказали, у вас здесь, в Костроме, хорошая обувь, особенно ботинки.— Он метнул невинный взгляд на Войта. Серега нервно зевнул.— Мне как раз ботинки нужны позарез. А в Ленинграде с ними затруднения...

Время от времени то по отдельности, то все вместе Андрей Николаевич, Шатров и Войт выходили за дверь. Я догадывался, что они звонят в Ленинград или здесь же, в соседних кабинетах, проверяют ответы Пирожковского через Тряпкина и его сожительницу.

Когда мы оставались вдвоем, Пирожковский хмурился, я видел, что на душе у него не так спокойно, как он старался представить.

Вернувшись из коридора в очередной раз, Андрей Николаевич и Войт смотрели на него как-то особенно. Павел Ильич сразу что-то заподозрил, замкнулся.

— Позови, пусть войдет,— кивнул Андрей Николаевич Войту.

Размашисто — в скрипучем кожане, рука в кармане широченных с кантом галифе — Войт подошел к двери:

— Пирожковская!

Маленькая, с моложавым лицом женщина, которую я видел в коридоре, вошла в кабинет.

— Скажи ему, Люся,— предложил Андрей Николаевич.

— Пашк!..— Она презрительно цыкнула зубом.— Может, хватит?

Павел Ильич не ответил, Андрей Николаевич махнул рукой:

— Хорошо. Посиди в коридоре.

Люся. Пирожковская вышла, демонстративно передернув плечами.

— Так это, оказывается, ваша сестра... Выходит, и Тряпкин ваш родственник!

— Какой родственник? — Пирожковский вздохнул.— Нашему забору телега...

— Надо все рассказать... Ночевали вы не на вокзале? А где? Устроились хорошо? — Даже я понимал, что все, о чем Андрей Николаевич спрашивает карманника, все наугад, на ощупь.— Ночевали на квартире? А Тряпкин с Люсей? В гостинице? Потом пришли на вокзал?

Кто-то позвал его, он вышел. Вернулся вместе с Шатровым. Тот сразу же молча сел в угол.

— Рассказывайте, Павел Ильич,— мягко напомнил Андрей Николаевич.— Где вы купили часы? Там, где ночевали, на квартире? Правда?

— Дались вам эти часы...— Павел Ильич сдался.— Ну правда! Маме хотел подарить, на семидесятилетие! Все! Думайте, что хотите!

— А что? «Омега» — прекрасная вещь. И ремонт не нужен. А еще вам там что-нибудь предложили? Какие-нибудь вещички? А?

— Да ничего мне не предложили!

— Квартира эта в центре? Или недалеко от вокзала? — Острые усики Андрея Николаевича топорщились, а голос ломался.— Ваша сестра сказала, что вы ночевали у какой-то Таньки. Это на Кирпичной, у Усольцевой? В самом конце улицы?..

Я понял, что ошибся. Андрей Николаевич знал все с самого начала и, видимо, вел поиск не из коридора, не от сестры Павла Ильича и мрачноватого красавца Тряпкина, а с улицы. От людей, которые обо всем знали. Не поэтому ли он появился в отделении не сразу и задержанные ждали в коридоре результата его поездки?

— Давно знаете Таньку Усольцеву? Как она сейчас? — Рисунок разговора и после этого вроде совсем не изменился.— Давно ее не видел. Красивая девчонка была, пока с Васькой Варнавиным не спуталась. Ваську-то вы знаете?

— Кто-то же послал вас к ней, Павел Ильич... Вас видели! Что ж мне этого человека сюда привезти?

Наконец Пирожковский не выдержал, шутливо поднял вверх руки.

— Не знаю я ни Варнавина, ни ее! На вокзале уборщица порекомендовала. А куда? В гостинице мест нет, в комнате отдыха тоже... Не в зале же ночевать...

— А дальше?

— Две женщины. Дочь и мать. Они в одной комнате, я в другой.

— А часы?

— Ничего. Понравились мне. Спрашиваю: «Можете продать?» — «Пожалуйста»...— Он даже не старался, чтобы мы поверили.

Андрей Николаевич подождал, поглядел на Шатрова, на Войта. Первый раз внимательно взглянул на меня. Я увидел маленькие живые зрачки, смотревшие, как мне показалось, иронически.

— Едем! — Уже поднимаясь, он добавил: — Нет. Войт останется, все запишет. Поедет новенький. Понял, Войт? Потом выдернешь на допрос Валета...

Мы спустились в дежурку. У стола стояла девушка лет семнадцати с вишнево-красным пятном на щеке — следом ожога или еще чего-то. Пятно было крупное, но не уродовало лица.

— Невеста,— сказал дежурный.— Приехала якобы с женихом на теплоходе. Он ей вчера сказал: «Жди на набережной. Я за тобой приду...» Она и ждет. И ни паспорта, ни денег.

Девушка отвернулась, провела рукой по глазам.

— В вендиспансер ее надо,— куриным голосом сказала стоявшая здесь же женщина-лейтенант, инспектор детской комнаты.— На проверку. Иначе приемник не возьмет. А без машины я ее в диспансер не повезу.

— Без справки не возьмут,— согласился дежурный.

— Откуда ты? — спросил Шатров у невесты. Старший опер держал руки глубоко в карманах брюк, отчего казался еще шпанистее и сутулее.

Она назвала пристань на Волге.

— Прописана? Проверяли?

— Да.

— Вещи есть?

— Вот...

В стареньком саквояже лежало приданое: несколько недорогих чистых платьев, ярко-синие дешевые босоножки, мешочек с семечками, аккуратно сложенные розовые дамские штанишки.

— Закрывай! Мы сейчас едем по набережной,— Шатров решил самостоятельно, и никто не попытался ему возразить.— Попросим начальника пристани: пусть посадит на теплоход. А ты, Будкевич,— он обернулся к женщине-лейтенанту,— умолкни со своим вендиспансером...