Хороший, плохой, неуловимый - Николай Иванович Леонов

— Не откажусь. — Гуров занял место в глубоком кресле с лиловыми цветами.

— Оленька! — Озеркина сделала знак вошедшей женщине. — Как всегда.

«Люди этого круга скорее умрут, чем откажутся от уверенности, что их уровень жизни вечен», — с издевкой подумал Гуров.

— Итак. — Озеркина повернулась к нему. — Можете смело приступать к допросу с пристрастием, полковник. Кроме рецепта лучшего в мире варенья, я все скажу.

— В вашем доме есть все для семейного уюта. Кроме семьи.

Озеркина делано вздохнула:

— Прошу вас, полковник! Давайте оставим эти ментовские подколки. — Она ядовито улыбнулась. — Я не владела собой. Схоронила дочь. Мой сын меня ненавидит (это, кстати, более или менее как у всех). Но я понесла наказание перед законом, по‐прежнему популярна как писатель для детей, — она махнула рукой в сторону рядов ярких изданий в резном шкафу, — помогаю церкви, черт возьми! Словом, я богата и полна сил. Постороннему человеку не вывести меня из себя скользкими замечаниями о том, как фальшив мой мир.

— А родному?

Она жадно глотнула виски:

— Да нет таких!

Ее рука бесцельно щелкнула выключателем булгаковского желтого абажура. «Как предсказуемо», — глядя на него, подумал Гуров.

— В общем, не переоценивайте себя, дорогой полковник. Я не открою вам большую ложь только потому, что вы пару раз потрепали мне перья, поймав на малой.

— Тогда давайте сразу перейдем к подробному обсуждению большой лжи?

— Так самонадеянно, что я почти согласилась. — Она закинула ногу на ногу. — Но Ольга уже несет нам чай с вареньем, которое я так расхвалила. Давайте насладимся совершенством без суеты.

* * *

— Господи, я снова здесь! Ну, за что ты так со мной? — всхлипнул Олег Назаров, обводя взглядом окружившие его мутный чан с заспиртованной головой преступника, казненного больше ста лет назад, досочку с полуистлевшими сиамскими близнецами, рядок скелетов, уютно усевшихся на крышках медицинских шкафов, пожелтевшие черепа в сморщенной коже и колбы с обугленными останками погорельцев. Почетное место занимала кокарда с фуражки генерала, убитого молнией на плацу в грозу. В сей трагический момент генерал был как раз занят тем, что читал перед взводом солдат лекцию о том, как опасно находиться на плацу в грозу. На кафедре судебной медицины имени профессора Райского в Саратовском государственном медицинском университете имени В. И. Разумовского уверенно царила вечность и настроение memento mortis.

Иногда Олегу казалось, что именно оно заставляет Лилю, ее сестру, их учителей и коллег действовать быстро. Все они жили так же смело, как отделяли кожу и мышцы, кололи кости, разрезали органы и хрящи, пилили черепа, извлекали головной мозг. Человеческое тело было для них подобно глиняному горшку, на котором они высекали прямые горизонтальные и вертикальные линии, отделяя, подобно Богу, поверхность земли от бушевавших над ней дождей и гроз. Сплетали из монотонных волнистых линий артерии жизни — реки, моря и озера. Испещряли кругами, крестами и зигзагами, следуя за ходом разрушающего времени и вечного солнца. Покрывали меандровыми линиями, чтобы показать непостоянство жизни, ее трагический, давящий излом.

Пока Лиля и Леля сосредоточенно работали в комнате с непомерно большим столом, склонившись над разложенными их помощниками костями Ивана Рюмина и Радомира Грецева, Олег думал о Папке. О том, что кто‐то так же бесстрастно смотрел на ее тело, регистрируя следы, выдающие породу оставившего их зверя.

В отличие от Береговых, Банина, Озеркина и более опытного Юдина он никогда не отметал возможность посмотреть на случившееся глазами жертвы. Разложить modus operandi преступника с позиции «что со мной делают». Этот метод, как смертоносный вихрь, приносил в его жизнь ночные кошмары, погружал в пучину отчаяния, бессилия и беспомощности. Ему, как до школы, снились страшные сны о мохнатых монстрах, проникающих в темный трехэтажный дом его детства. И он часто встречал рассвет на балконе, кутаясь от панических атак и холода под теплым пледом с ярмарки на Театральной площади и даже укрываясь им с головой.

Сейчас, когда ожидание казалось бесконечным, Олег вспомнил день в середине мая, когда работа опять свела его с Лизой.

Он вошел в кабинет техотдела, где она рисовала карту жестоких грабежей, и почти уперся в детективную доску с фотографиями избитых до комы школьников. Паническая атака пришла так же быстро, как первый раз, в шесть лет.

В то лето матери предстояла серьезная операция на колене, и его с тринадцатилетним братом отправили в деревню к родне. Вечером за сельским клубом Колю избили до полусмерти, пока рвавшегося на помощь Олега держала такая же, как он, шпана, толпой.

Потом ему пришлось провести ночь и день с братом в больнице. Он едва дышал от стыда и страха перед приездом родителей. Представлял, как в палату войдет заплаканная мама на костылях и скажет, что он не дал ей выздороветь и Колю не защитил.

Но в палату, ближе к ночи, вошел отец, бледнее медицинского халата, накинутого на плечи. Обычно отстраненный и довольно строгий, он тепло положил руку на плечо Олега:

— Мама не сможет приехать. Ее нет. Давай посидим здесь ночь. И попросим маму не забирать нашего Кольку с собой.

— Куда забирать?

— Я не знаю. — Отец обнял его. — Бывают путешествия, про которые не писал Жюль Верн.

С Олегом впервые кто‐то говорил так серьезно.

— Мне сказали, что Коля без сознания. Это значит где?

— Ну, — отец задумался, — пока спит, он с мамой, наверное…

— Я тоже хочу быть с мамой. Она меня любит.

— Я понимаю. Но, если вы с Колей уснете, я останусь один ночью. Это же один‐ночество. И поверь: я тоже тебя люблю.

Придя в себя в кабинете Папки, он услышал успокаивающий, похожий на дробь дождя по подоконнику стук клавиш.

— Пей чай — и поехали, — пробурчала она себе под нос, не поднимая от клавиатуры головы. — Я, похоже, нашла, где они живут.

— Лиза. — Он положил руку на грудь, которая казалась деревянной. — Я не могу дышать. Не поеду.

Она подъехала к низкому столику, перед которым он сидел, на своем кислотно‐синем геймерском кресле, привезя железную коробку с иллюстрацией к сказке «Иван‐царевич и серый волк». Чая в ней давно не было, но рачительные айтишники приспособили красивую шкатулку под рафинад.

— Тогда положи много сахара, от души, и пей маленькими глотками. В перерывах дыши глубже. Паническая атака до приезда группы захвата сдастся.

Лиза подмигнула и достала из кожаного рюкзака для ноутбука пакет шоколадных конфет «Мишка на Севере».

— Поступи по‐взрослому. Заешь стресс.

Олег благодарно кивнул и обвел глазами пустой кабинет.

— Слушай, почему никто не видел моего нравственного падения?

— Во‐первых, всем на тебя пофиг.

— Спасибо!

— Во‐вторых, всем на всех пофиг.

— А все‐таки?

— Коллеги ушли в