Испытательный полигон - Майкл Коннелли

о рулевую колонку, что привело к пяти переломам рёбер. После рентгенологического исследования в отделении неотложной помощи был выявлен признак, который привел к постановке диагноза: несовершенный остеогенез. Существует предположение о врожденном характере данного заболевания.

— И? — спросила Лорна.

— «ОГН», как его называют, нарушает выработку коллагена, — сказал я. — Кости становятся хрупкими и легко ломаются. У детей это состояние часто остаётся нераспознанным или, наоборот, принимается за результат жестокого обращения. Кэсси говорит: травматологи, которые смотрели её снимки, сразу заподозрили «ОГН» по структуре костей. Её отправили к генетику. Тот подтвердил у неё редкую форму заболевания — генетическую мутацию, идентифицированную совсем недавно. Она — наше новое доказательство. Она хочет добиться нового суда для отца.

Я понял, что говорю с ними так, как говорил бы с присяжными, — со всем пылом. Они молчали, пока не убедились, что я закончил пламенную речь.

— Что ты хочешь от нас, Мик? — спросил Циско.

— У меня есть имена врачей, которые её лечили, — сказал я. — Нам нужно взять показания у всех — включая генетика — и включить их в ходатайство о «Хабеас». Нам также нужно собрать всё по первоначальному процессу: стенограммы, протоколы, отчёты об уликах. Её отец в Стоктоне. Нам нужны его тюремные дела и материалы по условно‑досрочному. Кэсси сказала, что дважды ходила на слушания и оба раза получила отказ, потому что он не признал, что навредил дочери. Не признал того, чего не делал.

Повисла пауза. Мы все знали: лучший путь к условно‑досрочному — признание, Иисус и обещание служить Ему. Любое отклонение от формулы почти всегда ведёт к отказу.

— Мик, ты сказал, что он в Стоктоне, — заметил Циско. — Это медучреждение. Зачем?

— Он умирает, — сказал я. — Рак. Осталось не больше девяти месяцев. Мы вытащим его, чтобы он был с дочерью и смог вдохнуть свободный воздух.

Это вызвало ещё одну паузу. Несколько пар глаз отвелись в сторону. Лорна, как всегда скептичная к моим «важным» делам, нарушила молчание.

— Микки, ты мог узнать об этом «ОГН» ещё тогда, на суде? — спросила она. — Потому что если да...

— Тогда я был довольно плохим адвокатом, и сейчас её отец в беде, — сказал я. — Ты права, Лорна. Это главный вопрос. Нам нужно то, чего не было тогда.

— Ты привлекал медэксперта на суде? — спросила она.

— И да, и нет, — сказал я. — Я нанял детского ортопеда, чтобы он изучил рентгены и травмы. Но в итоге решил не вызывать его.

— Почему? — спросила Лорна.

— Я не мог быть уверен, что он не скажет, что травмы могли быть результатом насилия, — сказал я. — Суть в том, что «ОГН» не звучал ни из его уст, ни от экспертов стороны обвинения, ни в одном отчёте. На суде фигурировал прежний арест Дэвида, связанный с применением силы. То была драка в баре. Судья не должен был это пускать, но пустил. Дэвид был единственным взрослым в доме, а девочка слишком мала, чтобы рассказать, что произошло. Присяжным хватило меньше часа, чтобы похоронить его под тринадцатью эпизодами жестокого обращения с ребёнком.

Снова пауза. На этот раз её прервал Макэвой.

— Я возьму на себя «ОГН», — сказал он. — Возможно, двадцать лет назад о нём знали меньше. Многие дела о «синдроме тряски младенца» были подняты и пересмотрены по всей стране благодаря новым данным. Может, и здесь так.

Я кивнул.

— Это хорошо, — сказал я. — Меня впечатлило, с какой стороны он подошёл.

— Только не позволяй этому отодвинуть «Тайдалвейв», — добавил я. — Это наш приоритет. Кстати, новости от «Челленджера» есть?

Мы так теперь называли Наоми Китченс. Юридически было умнее не упоминать её по имени.

— Пока нет, — сказал Макэвой. — Я собирался обсудить это с вами сегодня, а потом завтра позвонить и сделать последний заход.

— Хорошо, — сказал я. — Ты закончил с флешкой?

— Да, — ответил он. — Там есть кое‑что, что я хотел бы вам показать, когда будет время.

Я кивнул.

— Спасибо всем, — сказал я.

Это была отмашка. Лорна и Циско поднялись и вышли сквозь медный занавес. Я повернулся к Джеку.

— Что у тебя для меня? — спросил я.

— Ничего такого мощного, как послание Джерри Мэтьюсу, — сказал он. — Но есть переписка после первых неудачных тестов «Клэр».

— Допускаю, что они повторили тесты после исправлений? — спросил я.

— Да, — сказал он. — Но, если я правильно понимаю, из писем «Челленджера» видно: на первых тестах они использовали ребёнка.

— То есть они прогнали прототип «Клэр» на живом ребёнке, и что‑то пошло наперекосяк? — спросил я.

— Похоже на то, — сказал Джек. — Перед нами переписка двух участников тестирования. Из-за этого они опускают очевидные детали, полагаясь на взаимное понимание. Это своего рода «стенография» общения. Чтобы понять суть, приходится догадываться о том, что осталось недосказанным. Даже если «Челленджер» не явится в суд, я намерен задать ей вопросы по этому поводу при нашем разговоре, чтобы она могла внести ясность.

— В материалах, которые нам дал «Тайдалвейв», об этом тесте что‑то есть? — спросил я.

— Нет, — сказал Джек. — Я не нашёл.

— Ловкачи, — сказал я. — Опять прячут мяч. Я засуну это Маркусу Мейсону так глубоко, как позволит суд.

— Вам придётся объяснить, откуда вы знаете то, о чём они молчат, — сказал Джек.

— В этом и проблема, — сказал я. — Защита личности «Челленджера» может сорвать всё дело.

— Есть способ заставить Мейсона по неосторожности самому открыть дверь и к «Челленджеру», и к тому, что мы находим сейчас? — спросил Джек.

— Сложно, — сказал я. — Но я подумаю. Ты когда в последний раз с ней говорил?

— Звонил ей в субботу, — ответил он. — Поблагодарить за флешку, проверить, не поменяла ли она решения, узнать, могу ли я что‑то сделать для неё.

— И? — спросил я.

— Она всё ещё не хочет идти в суд, — сказал он.

Я кивнул.

— Ладно, продолжай копать, — сказал я. — А я попробую ещё кое‑что.

Я вышел из клетки, достал телефон и полез в контакты — искать имя из прошлого. Его там не оказалось. Тогда я