Тени древней земли - Юрий Борисович Салов

что приводит к некоторому искажению реальности, ошибочному суждению, потому что оно испорчено этим туннельным видением… Понимаешь, о чем я?

— Примерно. Как будто он начал рассматривать механику убийства как ритуал, и это обусловило все его последующие рассуждения… У меня самого было такое же ощущение, и это часто случается со следователями. Но, тем не менее, в его словах есть смысл.

— Хорошо, но не говори мне, что он не одержим этим делом.

— В этом нет никаких сомнений, я тоже в этом убеждена… А насчет того, что произошло в машине раньше, что ты скажешь? — спросила Мария.

По дороге домой Мария спросила Барсукова, почему он сказал ей два дня назад, что считает Диану следующей жертвой. Подполковник был ошеломлен, как будто не помнил, что говорил с ней об этом; он начал заикаться и дрожать, как будто его охватил приступ тревоги, и Евгений попытался успокоить его, сказав, что Мария, должно быть, ошиблась.

— Ты уверена, что он тебе это сказал? — спросил Евгений.

— Да. Я решила дать ему шанс именно потому, что он был убежден, что девушка, скорее всего, станет следующей жертвой.

— Он мог солгать, чтобы попытаться привлечь тебя на свою сторону, — предположил Евгений.

— Возможно… Но тогда он заслуживает «Оскара», потому что он выглядел чертовски серьезным, когда говорил мне это.

— И что?

Мария сделала большой глоток пива, как бы черпая в нем силы.

— Я думаю, что болезнь начала затуманивать его разум.

Кротов кивнул: у него было такое же чувство.

— Не пойми меня неправильно, он хороший человек, и он мне очень нравится. Но если бы мне предложили поставить свою карьеру на карту, защищая его теории… Вы действительно можете представить себя перед судьей, объясняющим ему, что Богиня-мать трахает быка, что маска ведьмы символизирует регресс к первобытному хаосу и возвращение к природе, и что в День мертвых души вернутся на землю, ведомые античным Дионисом?

Евгений не ответил.

— Вот и все… Мы оба должны быть преданы делу, — продолжала Райская. − Сегодня я слушала его и подыгрывала, потому что мне было жаль его, но в глубине души я задавалась вопросом: неужели он действительно верит во всю эту чушь?

— Факт остается фактом: обе девушки мертвы, и никто не пришел за их телами, — отметил Кротов.

— Конечно, это до сих пор остается загадкой, и мне их очень жаль. Но, Евгений, мы говорим об убийствах, которые произошли сорок и тридцать лет назад. Даже если мы вложим в это дело всю душу и ничего больше, противопоставив ему все и всех, мы, скорее всего, ничего не добьемся, а убийца будет смеяться в могиле. Знаете, как говорят: математика — наука точная. Либо убийца уже мертв, либо вот-вот отбросит коньки.

— Значит, ты даже не хочешь дать ему шанс? — спросил Евгений.

Мария допила пиво и нервно почесала шею.

— Шеф поместил меня в эту группу из мести. Он только и ждет, чтобы я сделала один неверный шаг и меня навсегда бы выкинули из отдела… Возобновить это расследование — все равно, что преподнести ему мою голову на блюдечке, Кротов.

— Как я понимаю, твой ответ — нет?

— Мне очень жаль Игорича, но мне надо думать о будущей карьере… Мой ответ — категорическое «нет», — сказала Райская, не отступая. — Я не хочу возобновлять это дело.

Глава тридцать четвертая

Окраины Симферополя

Регина Барсукова отвлеклась от полива своих любимых розовых кустов и посмотрела на небо, затянутое багровыми облаками. Лихорадочный багровый свет заката угасал с каждой минутой. Регина полузакрыла глаза и, стоя посреди сада, вдыхала аромат цветов, кустарника и растений, овеваемых легким ветерком. Это был ее сумеречный ритуал, ее тихая гавань: отдаться запахам вечера, насытиться и опьянеть от ароматов земли; несколько минут побыть одной в этом параллельном измерении, вдали от боли, засевшей в сердце из-за болезни, которая с каждым днем все больше и больше отнимала у нее мужа.

Она вошла в дом, убедившись, что Роман все еще лежит в постели: поездка на побережье вымотала его, и он вернулся в странном состоянии растерянности; он не хотел говорить, в чем дело, но Регина была уверена, что это связано с делом. Она была удивлена, увидев его за кухонным столом, рассматривающим фотографию.

— Алло? Ты в порядке? — спросила она, поглаживая его по плечу.

Роман обратился к старым черно-белым фотографиям.

— Я не знаю. Сегодня все вроде бы шло хорошо, но потом… память начала меня подводить. Я выставил себя полным дураком, — стал заикаться он.

— Перед кем? Перед своими коллегами?

Роман кивнул, выглядя хрупким и испуганным, как ребенок, попавший в незнакомую реальность.

— Может быть, ты просто устал, дорогой.

— Нет, к сожалению, нет. Все как будто исчезает. Иногда мне кажется, что все мои воспоминания возвращаются… Мне страшно, Регина. Я боюсь потерять контроль… Забыть до…

Она обняла его и попыталась успокоить.

— Рома, после стольких лет, может, пора оставить это в прошлом, а? Это убивает тебя… Пусть молодые коллеги разбираются с этим. Они кажутся мне отличными. Ты им доверяешь?

— Я верю… Но боюсь, что это они мне не доверяют. Я думаю, они поняли, что дело не только в опухоли.

— И я думаю, что ты наконец-то нашел нужных людей. Ты должен рассказать им всю правду, а потом оставить все в их руках. Тебе нужно уже сейчас думать о лечении, ты не можешь позволить себе оставаться в таком состоянии.

— Я знаю… Прости меня, дорогая. Прости, что заставил тебя жить с этим делом.

— Я сделала это, потому что люблю тебя, Роман, — сказала Регина, лаская его исхудавшее лицо. − Но теперь этого достаточно. Я боюсь за тебя. Если ты и дальше будешь так переживать, ты не сделаешь ничего хорошего ни себе, ни мне. Мы одни, ты знаешь.

Барсуков кивнул, протер влажные глаза и встал. Оказавшись в постели, Регина заснула почти сразу. А вот ему было трудно заснуть. В голове крутились тысячи мыслей.

«Мне говорили, что у меня когнитивная дегенерация и изменения в концентрации внимания, но я не предполагал, что это произойдет так быстро, подумал он. Если я потеряю всю информацию о расследовании, то как они смогут попытаться его раскрыть?»

Стараясь не разбудить жену, Роман Игоревич выскользнул из-под одеяла и, словно лунатик, направился к своему столу. Он взял чистый блокнот и, боясь, что болезнь сотрет его воспоминания, стал продираться сквозь рваную память и переписывать все, что мог вспомнить о ритуальных убийствах.

Глава тридцать пятая

Крымская