Убийство с продолжением - Виктор Васильевич Юнак

class="p1">Таким образом, мы имеем полное основание утверждать, что неизвестная доселе рукопись романа «Каторжники» – еще одно произведение Достоевского, посвященное его «каторжным» впечатлениям, и не менее сильное, нежели «Записки из мертвого дома»…

В этой же статье Мышкин разместил и первую главу «Каторжников», которую, уже не по диагонали, а довольно внимательно прочитал главред.

– Это же сенсация, Виктор Алексеевич, – он, наконец, выдохнул.

– Именно, Павел Петрович! – Мышкин отвлекся от планшета, закрыл его, переключившись на беседу.

– Я вашу статью поставлю в ближайший же номер, передовицей. Сниму статью Роднянского. Два месяца лежала, еще полежит. А это же!.. Нет слов. Думаю, придется даже дополнительный тираж печатать. Благодарю вас, Виктор Алексеевич, что именно в наш журнал принесли свою статью.

– Павел Петрович, мне даже несколько обидно слышать от вас такие слова. Я уже более десяти лет член редколлегии журнала, а публикуюсь у вас и того более. Куда же мне было еще нести свой материал?

– Простите, Виктор Алексеевич. Я просто сам не свой, – он снял трубку телефона. – Ольга Федоровна, зайдите ко мне… Немедленно.

Буквально через минуту в кабинет вошла полная женщина с волосами, выкрашенными в медный цвет, в розовой шелковой блузе навыпуск и в черных шерстяных же брюках. Это была заместитель главного редактора. Увидев Мышкина, она улыбнулась и поздоровалась.

– Добрый, добрый день! – Мышкин поднялся и пожал женщине руку.

– Ольга Федоровна, Виктор Алексеевич принес сенсационную статью – им найден неизвестный ранее роман Достоевского…

– Да что вы! – восхитилась Ольга Федоровна, уважительно взглянув на профессора.

– Ну, не перебарщивайте, Павел Петрович, – улыбнулся Мышкин. – Я же вам рассказал, каким образом эта рукопись оказалась в моих руках.

– Ну, хорошо, хорошо. Суть же не в этом, Виктор Алексеевич. Не в том, как эта рукопись оказалась у вас, а в том, ЧТО это за рукопись. В общем, так, – главред вытащил из своего ноутбука флешку. – Вот, возьми флешку, это Виктора Алексеевича, скажи верстальщице, кто там сегодня дежурит, пусть сбросит себе статью. Она пойдет передовицей с моим кратким предисловием.

– Так у нас же…

– Снимай статью Роднянского. Если не хватит места, еще что-нибудь снимем.

– Хорошо, я поняла, Павел Петрович. У вас все?

– Все!

– До свидания, Виктор Алексеевич.

– Всего доброго!

Когда Ольга Федоровна ушла, Мышкин обратился к главреду.

– Павел Петрович, я бы хотел перед тем, как вы сдадите номер в печать, просмотреть гранки моей статьи и заодно взглянуть на ваше предисловие.

– Согласно Закону о СМИ, цензура у нас запрещена, – засмеялся Павел Петрович и шутливо погрозил Мышкину пальцем. – Да, конечно, конечно же, покажу. Только прошу вас, не затягивайте. Сами понимаете, у нас же сроки, подписка.

– Разумеется.

Однако эйфория у профессора Мышкина от публикации сенсационной статьи прошла сразу же после звонка ему Карамазова. Звонок и тон миллиардера были так неожиданны, что Мышкин растерялся.

– Профессор Мышкин? – не здороваясь, сразу начал с вопроса звонивший.

– Да, я вас слушаю.

– Это некто Карамазов, если помните такого.

– Шутите, Сергей Филиппович? – засмеялся профессор. – Еще бы мне вас не помнить.

– Зато вам сейчас будет не до шуток.

– Что-то у вас случилось, Сергей Филиппович? – насторожился Мышкин.

– Это, скорее, у вас случилось, а не у меня.

– Тогда я вас не очень понимаю. Точнее, не очень понимаю ваш тон. Если вы имеете ко мне какие-то претензии… Хотя, какие вы ко мне можете иметь…

– Мне доложили, даже не просто доложили, а положили на стол какой-то журнал… Сейчас, секунду! – Карамазов перевел взгляд на лежавший перед ним номер журнала. – «Литературное обозрение», а в нем статья некоего профессора Мышкина… Вы его, случайно, не знаете?

– Вы ознакомились? Это же настоящая сенсация, Сергей Филиппович!..

– Сейчас сенсацией станет то, что я вам скажу, профессор. Поэтому слушайте меня внимательно! Я дал вам возможность поработать с рукописью не для того, чтобы вы об этом трезвонили на весь мир. Разрешение на публикацию даже отрывка рукописи я вам не давал. Я, между прочим, за это заплатил деньги, и немалые. Я, разумеется, не могу запретить вам печататься – вы ученый, но вы вполне могли бы обойтись в статье одним лишь упоминанием о рукописи. Я прилагаю немалые усилия, чтобы отыскать оригинал (причем делаю это инкогнито), а вы уже растрезвонили всему миру. Да еще и меня ославили, упомянув в статье.

Профессор Мышкин всерьез испугался. Он понимал, что с такими людьми шутки плохи. Он побледнел, губы его задрожали.

– Простите, ради бога. Я не думал о подобном…

– Профессор, не мне вас, пожилого и уважаемого ученого, учить, но прежде, чем что-то совершать, всегда нужно прокручивать в голове все варианты последствий. Чтобы потом не было неприятностей. Короче, профессор. Я понимаю, что журнальная публикация – это не интернет. Тем более, если она уже распространилась… Журнал уже разошелся по киоскам?

– Ч-что? Н-нет, нет. Этот журнал в киосках не продается, он идет только подписчикам.

– В общем, думайте сами, каким образом вы дадите опровержение своей статьи.

– К-как опровержение?

– Это ваши проблемы, как. В ближайшем же номере сообщите, что это была не более чем шутка, что никакой рукописи Достоевского не было у вас в руках, что вы выдали желаемое за действительное… Что-нибудь сами придумайте! До свидания, профессор!

Но ответить ему профессор Мышкин уже не мог – ему стало плохо, схватило сердце, он упал со стула. Жена, слышавшая, как ее муж оправдывается перед кем-то по телефону, остановилась у двери кабинета, вслушиваясь. Когда же он упал, она тут же вбежала в кабинет.

– Витя! – закричала она, переворачивая мужа на спину.

– Сердце, – простонал Мышкин.

Жена тут же бросилась к телефону вызывать неотложку.

19

Достоевскому показалось, что он нашел то, что искал. Зная о привычке Федора Михайловича делать заметки на каком-нибудь клочке бумаги, на конвертах, бланках и газетах, Илья Достоевский вчитывался в эти опубликованные заметки особенно тщательно. А запись к «Униженным и оскорбленным» Федор Михайлович и вовсе сделал на повестке, присланной ему вслед за письмом П.И. Вейнберга, одного из инициаторов любительских спектаклей в пользу Литературного фонда.

В конце 1859 года на небольшом листке почтовой бумаги писатель записал: «В 1860 год. 1) Миньона. 2) «Весенняя любовь». 3) Двойник (переделать). 4) Записки каторжника (отрывок)…». На лбу и висках у Достоевского выступили капельки пота. Он достал платок, вытерся. Даже на всякий случай высморкался.

Неужели это оно? Да, но где этот отрывок? Он стал читать пояснения и выяснил, что из замышляемых «Записок каторжника» получились другие «записки», вполне законченные, – «Записки из мертвого дома». Он взял том с этими записками, стал читать. Читал