Георгий Ланской - Козырная пешка

Я рассмеялась. «Вымыть люстру» было любимым Женькиным выражением, применяемым к плохим любовникам. В соплячье еще время, Женька решилась на первый сексуальный опыт с одноклассником. Процесс ее не увлек. Действо происходило у нее дома, пока родители были на работе. Лежа под сопевшим парнем, Женька думала, что ее, как Золушку, родители нагрузили уймой разных забот, и неплохо было бы после рандеву успеть вымыть люстру, а не то она точно получит по шее.

Михаил оказался плохом любовником. Даже в хлам пьяная Женька не ощутила никаких приятных ощущений. Однако, как выяснилось, Миша преследовал иную цель, кроме как сбить подругу с пути истинного. Решив, что Женька размякла, Михаил принялся расспрашивать ее обо мне. И все бы ничего, кабы не одна особенность Женькиного организма. Пьянеющая Женька всегда сохраняла возможность соображать и даже без особых усилий могла выговорить «Лабрадор-Гибралтар», «сиреневенький», и «с подвыподвертом». С координацией было гораздо хуже. Получившее дозу спиртного тело не слушалось, мотыля подругу от стенки к стенке. На следующее же утро Женька, с раскалывающейся головой совершенно точно помнила все события минувшего вечера, ничуть не страдая алкогольной амнезией. Михаил об этой особенности явно не подозревал.

– Он так старался быть заботливым, – фыркнула Женька, – «Женечка, сю-сю-сю, ах-ах, тебе не дует? Тебе хорошо? Ты меня хочешь? Я аж сомлела от такой заботы. Думала, вот оно счастьице-то привалило. И тут как пыльным мешком по башке! Ты, говорит, не в курсе, где Алиса держит свои бабки? В каком банке? Не собирается ли куда-нибудь уехать?

Агата вполголоса выругалась на немецком языке. Меня тоже перекосило, хотя я была готова к подобному обороту. Но чтобы вот так сразу…

– А ты чего? – спросила я.

– А я чего… Я и знала бы, не сказала. Очень уж он меня обидел. И ведь какой нахал! Добро бы он меня обхаживал год, ну, месяц…

– Ну, неделю, – услужливо подсказала Агата.

– …ну неделю, – подхватила Женька, – тьфу на вас, какая неделя? Месяц! Не меньше. А то уложил в койку и давай пытать как Мюллер Штирлица. Вам, Агата Карловна, это должно быть понятно, – ехидно закончила Женька.

– Вот уж сомневаюсь, что при пытках Штирлица Мюллер прибегал к подобным методам, – невозмутимо парировала Агата.

– Ну, не знаю, вам виднее, – скривилась Женька. – Ну, в общем я ему честно сказала, что знать ничего не знаю. Потом поинтересовалась, зачем он меня спрашивает, потом оскорбилась, что он меня использует, потом разревелась, потом разоралась и велела ему убираться вон. Что он и сделал с великим удовольствием.

– И все? – тупо спросила я.

– Если бы. Утром он позвонил мне на работу. Был ласков до противности. Просил прощения и приглашал поужинать. И теперь вот я думаю: чего ему от меня надо?

– Тоже мне, загадка, – фыркнула Агата. – Да не поверил он тебе. Наверняка считает, что ты в курсе всех дел Алисы и знаешь, куда Володя дел все деньги.

– Да откуда мне знать, если Алиса и та не знает, – возмутилась Женька, а потом подозрительно спросила меня, – Или знаешь?

– Не знаю, – твердо ответила я. – И знать не хочу.

– Жаль, – сокрушенно вздохнула подруга. – На те бабки, что Володя заныкал, купила бы ты себе дом в Ницце, а мне бусики и собственный салон в пригороде Милана.

– Не разевай рот на чужой каравай, – предупредила Агата, – особенно на тот, что лежит неизвестно где.

– Не переживайте, Агата Карловна, – беззаботно ответила Женька, – вам там тоже останется на безбедную старость, гроб с позолотой и Шопена.

– Сейчас как дам в лоб, – предупредила Агата, пригрозив Женьке половником.

– Злые вы, уйду я от вас, – вздохнула Женька. – А мне-то что делать? Идти на свидание с Мишей или послать его на три, пять, семь или более букв?

– Сходи, – пожала плечами я. – Своди его в «Камелот». Там, говорят, недавно сменили повара. Оценишь кухню, потанцуешь.

– А если он о тебе начнет расспрашивать?

– Так и расскажи ему всю мою биографию. Начни с того фиолетового камушка, который ты у меня стырила в детстве.

– Злыдня! – возмутилась Женька. – Ты мне что, этого камушка никогда в жизни не простишь?

– Прощу. Но не забуду. Я эту рыбку полдня выкладывала, у меня даже шея обгорела. А ты мало того, что камень украла, так еще и рыбку разломала.

– Иногда я тебя просто ненавижу, – с притворным возмущением сказала Женька. Я пожала плечами.

– Я это как-нибудь переживу.

Женька наверняка нашла бы что мне ответить, но тут скрипнула калитка, а через минуту кто-то постучал в дверь. Агата пошла открывать. Мы встревожено переглянулись. Почему-то в свете рассказанных Женькой новостей, мне показалось, что все неприятности только начинаются.

Агата вернулась в компании незнакомого молодого человека со скучным казенным лицом, свидетельствующим об его принадлежности к правоохранительным органам.

– Алиса Геннадьевна? – обратился он к Женьке. Она отрицательно покачала головой.

– Это я, – сказала я и встала из-за стола. – Чем обязана?

– Следователь прокуратуры Шумилин. Вот мои документы.

Мужчина протянул мне под нос удостоверение, которое я бегло оглядела.

– Вы по поводу нападения на меня? – удивилась я.

– Не совсем, – смущенно произнес мужчина. – Вот постановление прокурора города об эксгумации трупа вашего мужа. Ознакомьтесь.

Шумилин вытащил из кожаной папки листок бумаги и протянул его мне. Я взяла его, не веря собственным ушам. Женька и Агата жарко дышали в затылок. Я не могла произнести ни слова. Агата вырвала бумагу у меня из рук и, нацепив очки, в которых сильно смахивала на мультяшную Бастинду, прочитала постановление.

– Вы что там, с ума сошли? – резко осведомилась она.

– Сошли или не сошли, вас это не касается, – высокомерно ответил следователь. Я положила руку на локоть Агаты, которая готовилась ринуться в бой.

– Но, если я не ошибаюсь, должна быть причина для эксгумации. Муж умер в больнице от сердечного приступа. Я хотела бы узнать, что побудило вас эксгумировать тело мужа, причем без моего согласия.

– Ну, в данном случае ваше согласие нам не требовалось, – столь же высокомерно ответил Шумилин. – Что касается причины, то у нас есть основания полагать, что смерть вашего мужа не была такой уж естественной.

– Бред какой то, – возмутилась Агата.

– Бред или не бред, решать нам, – сказал Шумилин и протянул мне ручку. Вот, ознакомьтесь с постановлением и распишитесь.

– Даже не думай, – предупредила меня Агата.

– Алиса, – странным голосом вдруг позвала меня отошедшая к окну Женька, – можно тебя на минуту?

Я подошла к подруге. Она молча кивнула мне на окно. Я выглянула и увидела черный «Лендкрузер», на заднем сидении которого сидела Людмила, нервно кусающая губы. Мы переглянулись с Женькой, а потом я решительно пошла к следователю и взяла ручку.

– Не подписывай, – выкрикнула Агата.

– В этом нет никакой разницы, – ехидно ответил мужчина. – Я просто позову свидетелей, которые подтвердят, что документ был вам вручен, а вы от подписи отказались. Так что это ничего не изменит.

– Но… – грозно начала Агата. Я покачала головой и поставила на документе размашистую подпись.

– Не нужно, Агата, – спокойно ответила я. – Пусть делают, что хотят.

Следователь ловко упрятал документ в папку, откланялся и вышел. Агата вышла его проводить. Судя по гневным восклицаниям, она тоже заметила сестрицу моего покойного мужа и высказала ей все, что о ней думает. Я же, недолго подумав, сунула Женьке в руку кошелек.

– Знаешь что, дорогая подруга, сходи-ка ты за водкой. Похоже, у нас появилась необходимость устроить себе прозрачный день.

Никаких новых открытий эксгумация не принесла. Не знаю уж, на что рассчитывали Людмила и ее новые друзья на черном джипе, но патологоанатом в очередной раз подтвердил, что смерть Владимира Мержинского наступила от причин естественных, чему способствовал перенесенный инфаркт. Агата эксгумацию перенесла тяжелее меня, пила валокордин и шумно всхлипывала в спальне по ночам. Я плохо спала до повторного захоронения. После него отправилась на разоренную могилу, отметила, что памятник на этот раз поставили косо, принесла цветы и уселась на скамейку.

Не помню, сколько я вот так сидела, размышляя о своей разбитой жизни. Мама была похоронена в другом месте, навещать ее я не стала. Да и не хотелось, честно говоря. На душе было пакостно.

Мама успела увидеть меня в подвенечном платье и порадоваться, правда, не столько за меня, сколько за себя. Теперь ее будущее виделось ей в розовых тонах. Как же, теща самого Мержинского не может быть вахтером в театре. Она захотела вернуться на сцену. Шалаев, скрепя сердцем, дал ей маленькую роль. Но мама отыграла всего два спектакля. А потом…

Витая в своих облаках, она никогда не говорила мне, что ее уже давно беспокоит странное образование в груди. Не знаю, почему она этого не сказала. Возможно, посчитала это несерьезным, возможно не хотела меня беспокоить. Я никогда не была с ней ласковой, никогда не сочувствовала и, наверное, никогда по настоящему не любила. А потом стало слишком поздно.