Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

— Стоп! — предостерегающе поднял руку Сергей. — Мы с тобой по-разному видим Алябина. Я, например, с большим сомнением могу согласиться, что он способен на кражу, а уж на убийство — тем более. Твой психоанализ не убеждает… Да и основная посылка у тебя неточна. Ты прав, очень крепки семейные отношения между старым холостяком и любящей его мамой. Но тут не учтена одна существенная деталь: его неравнодушие к женщинам.

— К женщинам? — удивился Потапыч.

— Да-да… И согласись, что это многое меняет. Не так уж, выходит, сильна власть мамаши, как ты утверждаешь. Но не огорчайся, здесь открывается другая возможность: он отважился на кражу (на кражу, а не на убийство — подчеркиваю) из-за женщины, которую любит.

— Ох, эти мне женщины! — огорченно замотал головой Потапыч. — Вечно они встревают в мои дела! Может, он провел ночь у женщины и не хочет говорить об этом? То ли из чувства благородства, то ли из страха, что узнает мамаша…

— И если это подтвердится… — продолжил его мысль Сергей. Потапыч вздохнул сокрушенно:

— Алиби.

— По другим у тебя такие же убедительные версии?

— Пока такие же, — печально усмехнулся Потапыч. — Вот Чугуев, к примеру, мог бы тем кастетом поиграть… У него на работе стоят две пудовые гири. Пока я с ним говорил, он раза три подходил к гирям, подбрасывал и ловил их, как в цирке. Говорит, хорошо тонизирует мыслительный процесс… А мыслительный процесс его, похоже, проходит не в голове, а в мышцах…

— Стихи он тебе читал? — поинтересовался Сергей.

— Как же, экспромт выдал для меня. Смысла не помню, только рифмы «святая коалиция» — «российская милиция». Я в этом человеке пока не разобрался. Вроде честный, прямой, а чуть прижмешь — как налим из рук выскальзывает.

Сергей набрал номер телефона Коврунова.

— Даниил Петрович, можно отвлечь вас на минутку?

— Хоть на час. Знаете, никак не могу сосредоточиться на институтских проблемах, все из головы не выходит эта беда. Чем я могу помочь? Вы руководите мною, давайте задания, что ли…

— Никаких заданий я вам давать не буду, Даниил Петрович. Вот вопросы задам…

— Сколько угодно! — обрадовался Коврунов.

— И самые неожиданные?

— И самые неожиданные!

— Кто любовница Алябина?

— Ого-о! Хорош вопросик! Думаете, не отвечу? Сейчас я загляну в большую институтскую энциклопедию… Минуточку терпения…

Несколько секунд в трубке слышно было только неровное дыхание Коврунова, потом его чуть отдаленный голос: «Машенька, скажите мне по секрету, кто является дамой сердца нашего Алябина?» — и спокойный, точно ей каждый день задают такие вопросы, ответ Марии Ивановны: «Долина Ирина Васильевна». — «Кто она?» — «Доцент кафедры русского языка Плехановского института». — «Спасибо, Машенька». И уже с торжеством Сергею:

— Слышали? Вот так-то мы работаем!

Домашний адрес и номер телефона Долиной тут же узнал Потапыч.

— Сам поговоришь?

— Придется. Ты же с женщинами предпочитаешь говорить не о делах розыска…

Выйдя на шумную улицу, Сергей обернулся, глянул на серое скучное здание милиции, впервые подумал: это одно из тех зданий, откуда хочется уйти как можно скорее. И не возвращаться.

16

Ирина Васильевна Долина, высокая худая блондинка с лицом чуть увядшим, усталым, но еще сохранившим женскую привлекательность, встретила его в черном японском халате с вышитыми желто-оранжевыми драконами.

Большая квадратная комната с одним окном была увешана старинными картинами. Под ними — поблекшая викторианская мебель, этажерки с книгами, тумбочки, высокие столики с вазами и статуэтками — точно здесь на время разместились в тесноте экспонаты огромного музейного зала. Ирина Васильевна предложила ему сесть за круглый резной столик, придвинула розовую кофейную чашечку и хрустальную сахарницу.

— Я вас слушаю, — сказала, разливая кофе.

— Помогите мне, пожалуйста, — начал осторожно Сергей, — доказать, что Степан Гаврилович не причастен к смерти Стельмаха и пропаже рукописей Климова.

— Постараюсь. Но я не знаю, как это делается, — доверчиво и невесело улыбнулась она.

— Можно, я задам несколько вопросов?

— Конечно. — Она прилежно сложила руки на столике, чуть наклонила головку, готовая слушать.

— Где он провел ночь с пятницы на субботу? — спросил Сергей и тут же добавил: — На этот вопрос вы можете не отвечать…

— Нет, почему же, я отвечу. Здесь нет никакого секрета. Ту ночь он провел у меня. Я еще рассердилась: кто так поздно звонит? На часах было одиннадцать сорок… А ушел домой — когда же он ушел домой? — где-то около семи…

— Спасибо, вы спасли его…

— Простите, а он сам не сказал об этом?

— Он отказался говорить, где провел ночь.

— Узнаю отпрыска аристократического рода. Честь женщины — превыше всего. Прекрасное, утраченное нынешним поколением качество…

Сергей только сейчас заметил, что увядание на ее лице началось давно, глубокие морщинки на лбу, у рта, вокруг шеи уже не мог скрыть даже искусно положенный слой крема. Да и в глазах светилась грустная старческая приветливость.

— Расскажите мне о Степане Гавриловиче. Что он за человек?

— Да я, собственно, уже начала говорить о нем. Аристократ. Род Алябиных от Ивана Грозного идет… Могущественными, искусными в политике и в науках были бояре Алябины. Но наш Степан Гаврилович не похож на своих предков.

— Чем же?

— Да тем, что он, в отличие от них, сломан и запуган… Именно запуган. Он не прост, но я, кажется, поняла всю сложность его характера. В нем сохранился лишь внешний гордый блеск. А сила духа уже не та — рабская, приниженная. Знаете, почему? Его деда, князя Алябина, лето восемнадцатого застало на родовой усадьбе под Казанью. Там его сожгли крестьяне. Обвязали с женой веревками, бросили на плот, обложили сеном, поленьями и зажгли. Так и плыл этот костер по Волге. — Она помолчала, искоса поглядывая на Сергея (понимает ли он ее?), потом продолжила: — Степан Гаврилович родился через двадцать лет после того события, но уверяет меня, что видел этот горящий плот собственными глазами… Я ему верю… Он не умеет обманывать…

Стареющая красивая женщина с глубокой нежностью и состраданием говорила о любимом человеке, и хотя часто делала остановки — интересовалась произведенным впечатлением, все равно видно было, что боялась, как бы Сергей не прервал ее, как бы не приостановил ее желания высказать все, чем она переболела, перестрадала, выносила в душе. Сергей это чувствовал и слушал терпеливо, внимательно.

— А отец его, — продолжала Ирина Васильевна, — преподавал в Ярославском пединституте математику. Своенравный был человек. В тридцать восьмом году, когда арестовали товарища, тоже преподавателя, поехал в Москву защищать его. Так и не вернулся. Матери Степана Гавриловича сообщили, что осужден на десять лет без права переписки. Теперь мы знаем, что это означало расстрел. Остался последний мужчина этого княжеского рода — Степан Гаврилович. Последняя мишень из рода Алябиных. — Она подняла руку, предугадывая несогласие. — Да-да, пожалуйста, не возражайте. Никто из его предков по мужской линии не умер своей смертью… Правда, сейчас другие времена. Не отрубают головы, не расстреливают… Можно жить… Только бы революций никаких не было… Потому что я не знаю таких революций, где бы первыми не расстреливали интеллигентов… А я не хочу его терять… Не хочу! Да и он без меня долго не продержится… Уж очень нестойкий, увлекающийся… Поверьте мне, его первой чистой любовью была математика — даже доктором наук, профессором стал. Сейчас он к ней относится как к надоевшей жене, — вынужден терпеть рядом… Потом я помню его жуткую страсть к филателии… Он до сих пор считается известным коллекционером, хотя альбомы с марками давно покоятся на антресолях… Дальше, кажется, была я… Он выкрал меня у мужа и привез из Киева сюда, в эту комнату… Потом поостыл… Но без меня уже не может. Я его единственный друг для исповеданий, для споров, для отдыха… Мы повязаны последними годами жизни, никуда друг от друга уже не денемся. Сейчас он начинает чуть-чуть изменять мне… Это я говорю очень серьезно. Он начинает изменять мне… с латинским языком. Зачем тебе, спрашиваю, это нужно? Хочу, отвечает, подальше в глубь веков уйти от сегодняшней шумящей, галдящей, цветущей неразберихи, там строгие правила, чистые нравы, там справедливость… Совершенно непредсказуем мой Алябин… Может быть, потому мы и отношения свои не оформили официально… Нас всегда ставил в тупик вопрос: а кому это надо? Нам? Нет. Обществу? Смешно, какое ему до нас дело! Меня даже не смущает, что Степан Гаврилович до сих пор не сообщил своей маме о наших отношениях… — Она прислушалась, подняла указательный палец кверху. — Шаги… Слышите?.. Почему-то никто не слышит… Это Алябин взбегает, как и в молодости, через две ступеньки… И букет цветов несет… Он никогда — ни-ког-да! — не приходит ко мне без цветов или подарка… Сейчас кнопку нажмет… — Она выбежала в прихожую, и там тотчас раздался короткий звонок, потом ее голос: