Александр Казанцев - Искатель. 1988. Выпуск №6

— Товарищ полковник, разрешите и мне, — попросил Шатев.

— Какие тут разрешения? Да мы все четверо только и ждем, когда нас посетит наконец умная, оригинальная мысль!

— В обеих открытках обращение к жене — «Милая Виргиния», — сказал Шатев. — А Кандиларова утверждает: иначе, как Джиной, муж ее не называл. Лично ее это больше всего и смутило. «Будто не он писал» — вот что она сказала. Давайте задумаемся. Может быть, муж хотел таким образом предостеречь свою жену, а?

— Вот это мысль! — воскликнул полковник Цветанов.

— Если судить по семантическому анализу… — начал было Бурский, но начальство его осадило:

— Не объясняй нам, пожалуйста, что такое семантика. Давай-ка послушаем капитана. Сдается, у него что-то дельное наклевывается.

— Я убежден, что это странное обращение — не случайность. Должно быть, в обоих случаях Кандиларов не смог прибегнуть к открытому тексту. Значит, нечто, — Шатев возвысил голос, — препятствовало ему изъясняться свободно. А может, некто?.. Тогда о каком препятствии конкретно может идти речь? О принуждении, например. Об угрозах. О насилии… И другая странность — подпись отправителя: «П. Христов».

— Что же здесь странного? — удивился полковник. — Любой болгарин в неофициальных письмах прибегает к краткой форме подписи.

— Но он всю жизнь подписывался не иначе, как Кандиларов! Хотя фамилия его и отдает церковным елеем,[6] раньше-то он ее не менял. Почему же теперь, в открытках, вместо Петко Кандиларова — какой-то П. Христов?

— Все-таки он из Турции пишет, — сказал Бурский. — Объявляет себя невозвращенцем.

— Ну и что? От турок он скрывается, что ли? — сказал полковник.

— А то, что «со вчерашнего дня» он в Стамбуле, но дату не уточняет, — гнул свое Бурский.

— Не хочет, чтобы установили, когда перешел границу.

— Намекает… да нет, прямо говорит: не намерен, мол, долго задерживаться в Турции, собирается в дальние края.

— Из Турции их обычно в Америку переправляют, а то и в Австралию, — проговорил полковник.

— Или, опять-таки, нас надувают. Вынуждают ничего не предпринимать, пока он не скроется черт знает куда, — продолжал размышлять Бурский. — Чтобы и не пытались разыскивать его в Турции.

— Что еще, капитан Шатев? — немного выждав, спросил Цветанов.

— Еще… Содержание стамбульской открытки кажется мне чересчур сухим. Все-таки любимая женщина, на двадцать пять лет моложе. Кандиларов порывает с ней, может быть, навсегда. А подпись — точно на пустяковой записочке:

«Твой П.»

Заметьте: в первой открытке все гораздо сердечнее:

«Целую тебя. Твой Петко».

Шатев замолчал, и трудно было понять, исчерпал он аргументы или ждет поддержки своих коллег.

— Ну так вот, — сказал полковник, досадливо махнув рукой. Ничто меня не убеждает, что Кандиларов не пьет сейчас шербет на берегах Босфора. И если ни у кого нет более весомых аргументов, то мой вам совет, ребятки: распрощайтесь с пустыми домыслами. Пора передавать дело коллегам из госбезопасности. Оно их заинтересует гораздо больше, чем вас, да и возможностей у них побольше. Глядишь, узнают и где он обретается в Турции, и с кем снюхался, и что поделывает, и куда понесут его ветры эмиграции.

— Лично я не согласен, товарищ полковник, — заявил вдруг Бурский.

— С чем это не согласен? — поморщился полковник. — Что у госбезопасности больше возможностей?

Не очень-то он любил, когда ему перечили так решительно.

— Не согласен, что нужно у нас дело отнимать. Как бы не попасть впросак перед коллегами из госбезопасности.

— Не беспокойся за свою репутацию. Если кто и окажется в неловком положении, так только я… Приказываю: розыск прекратить. Пропавший человек найден. Или вам охота тянуть дело Кандиларова до тех пор, пока не выйдете на пенсию?

Возвращаясь к себе, молчали. Но в душе каждого бушевала буря, и, едва переступив порог кабинета, Шатев громыхнул:

— Ну подумай, что ж это!..

— Николай! — резко осек его Бурский и глазами показал на стажера.

Решением начальника он и сам был недоволен, но его спокойный, выдержанный характер исключал крайности, срывы, а тем более недостойные выражения. Просто в данном случае полковник был прав. Стамбульская открытка достаточно красноречива: в Болгарии следов исчезнувшего нет, так что…

— И я думаю, что Кандиларов все еще находится в Турции, — сказал стажер Тодорчев.

— Ишь ты каков! — Шатев нашел наконец, на ком выместить обиду. — Такой молоденький, а уж и подлиза, и карьерист. Знаю я эту породу, вечно на стороне начальничков.

Парень не испугался, не отступил:

— Разве у младших нет права на собственное мнение?

— Погляди-ка на этого собственника!

— Угомонись, Николай! — Бурский с улыбкой покачал головой. — Я тоже не исключаю, если можно так выразиться, «стамбульских возможностей».

— И ты, Брут!

— О, да ты, кажется, Цезарем себя возомнил? — Шуточный тон возымел действие, атмосфера разрядилась.

Однако общее недовольство непроясненной ситуацией так и осталось.

Бурский был точен и исполнителен во всем, включая приход на работу. Даже незначительное опоздание он считал грубым нарушением дисциплины. Но и раньше положенного не являлся: считал это потерей личного времени. «Быть точным, появляться минута в минуту, — любил он говорить, — это, знаете ли, мастерство!» Сам будучи воплощением точности, Бурский в душе не одобрял полковника Цветанова, для которого понятия рабочего времени как бы и не существовало («Выдумка для чиновников!») — в том смысле, что признавал он только ранний приход на службу и поздний уход. Главным своим земным предназначением полковник почитал необходимость работать как вол — и тут он решительно расходился во мнениях со своею супругой. Но больше всех других страдала, конечно, его секретарша, которая, хоть и пыталась приноровиться к шефу, на работу приходила поздно, а с работы отпрашивалась рано (опять-таки, по критериям полковника).

На сей раз Цветанов встретил майора любезно, даже чересчур: последовали расспросы о здоровье, о самочувствии жены, об оценках и поведении детей. Не забыл он проявить интерес и к успехам капитана Шатева, и к успехам стажера.

Тем временем секретарша принесла кофе и ледяной тоник в высоких бокалах — угощение, обычно предназначавшееся для гостей. Бурский живо смекнул, что и сервис, и дипломатические любезности затеяны неспроста, и терпеливо дожидался главного, стараясь не выказать удивления (лучший способ отомстить за вчерашний приказ).

— Сам знаешь, Траян, — как-то особенно проникновенно сказал полковник, — точность — вежливость королей. А вежливость милицейских начальников? В умении смело признавать свои ошибки.

— Полковников или майоров? — не поднимая глаз от кофе, спокойно спросил Бурский.

— Полковников, само собой, полковников, не беспокойся. Какой начальник из майора! — совсем весело воскликнул Цветанов. — Вроде бы нашел я твоего Кандиларова. Тот или нет — никто пока не знает. Но за последние три недели другие Кандиларовы не исчезали. Вероятней всего, тот.

— Неужто успел-таки и шербетом в Стамбуле полакомиться?

— Не ехидствуй, Траян. Лучше почитай сообщение. Бурский так и впился глазами в текст.

«На ваш запрос от 8 октября: Спелеологи общества „Хвойна“ села Петровско обнаружили вчера в Подлой пещере тело мужчины средних лет, одетого по-городскому. Никаких документов при нем не было. Лицо обезображено до неузнаваемости. В нашем округе исчезнувших граждан нет. Труп находится в морге окружной больницы города Смоляна. Ждем распоряжений.

Мужчина средних лет, одет по-городскому… Зачем понадобилось сообщать столь заурядную подробность? Верно, хотят подчеркнуть, что городское платье — не очень-то подходящая одежда для места, где найдено тело, — для гор, для пещеры… Как она называется?.. Бурский перечитал телефонограмму. Подлая пещера. Какая, интересно, подлость дала ей название?

— Думаете, Кандиларов? — спросил Бурский.

— Зачем вопрошаешь меня, низложенного апологета стамбульской версии? Уж коли появился труп, пусть и не Кандиларова, надо ехать. Возьми микроавтобус для бригады экспертов, своих ребят не забудь.

Лицо обезображено до неузнаваемости… Да, картинка не для слабонервных. Брать ли стажера? Хотелось бы, конечно, отдалить первую встречу Тодорчева с таким неприглядным образом смерти. А если парень догадается, почему его не взяли, и расценит это как пренебрежение? И вот вопрос: взять ли туда Кандиларову? Все-таки предстоит идентификация личности. Но как подумаешь о том, что ей предстоит пережить… К тому же если вдруг окажется, что произошла ошибка…