Лев Златкин - Место полного исчезновения: Эндекит

Побеги не предотвращали, а просто ждали беглецов на пути их следования, чтобы не бросать даже тени подозрения на своего внедренного агента. Убийства в большинстве случаев разрешали, жизни заключенных было не жалко, а за раскрытие убийства полагалась премия и поощрение в виде досрочной звездочки на погоны или дополнительного отпуска на Большую землю.

Во внутреннем дворе колонну опять пересчитали, и, повинуясь невидимому сигналу, сразу же открылись внутренние ворота, впуская наконец в первый круг ада новую порцию осужденных на муки грешников. Правда, многие из них уже не первый раз шли этой дорогой. И — ничего. Нельзя, конечно, сказать, что этот путь им нравился, но исправляться он их не заставил.

Колонну выпустили на большой плац возле входа в административный корпус или выхода, смотря что считать входом, и застопорили.

Игорь с любопытством огляделся. Ему предстояло провести здесь в заключении целых десять лет. Страха, как ни странно, не было, впрочем, как и понимания того, что он попал сюда, по сути дела, невиновным.

На здании административного корпуса, кстати, единственного двухэтажного здания, которое было построено из камня, висел огромный транспарант: «На свободу — с чистой совестью!»

Игорю почему-то вспомнился Козьма Прутков с его знаменитым изречением: «Если на клетке слона ты увидишь надпись „Буйвол“, — не верь глазам своим!»

Пан заметил, куда смотрит Игорь, и, усмехнувшись, сказал:

— Не верь глазам своим!

Такое совпадение настолько поразило Игоря, что он с удивлением вперился в Пана, будто только впервые увидел его.

Пан, не знавший, о чем Игорь думает, понял его удивление по-своему и добавил:

— Ни один человек не выходит отсюда на свободу с чистой совестью!

Подумав, он усмехнулся и тихо прошептал:

— Даже хозяин со своей шоблой! Которые призваны нас воспитывать.

И тихо жестко засмеялся.

Игорь внимательно всматривался в структуру размещения лагеря. Он был поделен рядами колючей проволоки на сектора, внутри которых находились бараки, низенькие, приземистые, все сплошь деревянные с маленькими подслеповатыми окошками, почти что бойницами.

— Что это окна такие маленькие? — поинтересовался он у Пана.

— Когда будешь слушать в бараке вьюгу, а за окнами мороз в сорок градусов, и снег падает иногда «варежками», как говорят в Сибири, то эти оконца тебе покажутся еще огромными, потому что тянуть от них будет жутким холодом.

— А «варежками» — это как? — улыбнулся Игорь.

Очень ему нравился самостоятельный старый вор Панжев. Своими суждениями, своим восприятием жизни, своим обостренным чувством независимости, которое, тем не менее, повело его в ложном направлении.

— Это когда снег валит огромными хлопьями, с варежку! — улыбнулся Пан.

Ему тоже нравился этот парень, ни за что попавший в жернова судопроизводства, в полной мере ответивший за преступление других по собственной наивности. За свои пятьдесят лет Пан научился разбираться в людях, и большинство из них не вызывали у него не только снисхождения, а наоборот, возбуждали отвращение.

«Только обломают его быстро, — подумал он грустно. — Не пройдет и каких-то полгода, как душа сгорит и пеплом покроется. Одна вера может спасти, но сколько я встречал верующих, которые в лагерях переставали верить».

— Когда я тебя впервые увидел, — разоткровенничался Пан, — то подумал, что ты канаешь по сто семнадцатой.

— Неужели я похож на насильника? — усмехнулся Игорь. — Женщины пытались по пьянке меня насиловать, но я никогда.

— А бабы сажают мужиков не только по сто семнадцатой, — тоже усмехнулся Пан.

— На что это ты намекаешь? — побледнел Игорь, решив, что Лену арестовали, и Пан об этом что-то пронюхал.

— На понт ловишься! — обрадовался Пан. — Я имел и виду другое: бабы сажают мужиков не только за насилие, бросил-поматросил, другой приглянулся, деньгу зашибают этим.

Игорь не поверил, что на этом можно делать деньги.

— Хочешь сказать, что следователи все такие уж «тюфяки»? — спросил он.

— «Тюфяки» они или закон такой, я не знаю, — честно признался Пан, — но одну недавно зарезали. Дала парню, а потом заявление в милицию. Когда мужика за яйца прищучили, потребовала крупную сумму. Парень заплатил. Она придержала заявление и опять потребовала, чтобы он на нее машину переписал. Парень переписал. Она изменила заявление в его пользу и тут же потребовала квартиру. Парень сгоряча послал ее на три буквы. Та опять все по новой, накатала заявление, и парня упекли на семь лет. Не знаю, опустили его в зоне или нет, но когда он вернулся домой, то на следующий же день зарезал ее и всю ее семью.

— И что? — ужаснувшись, глупо спросил Игорь.

— То же самое! — вздохнул Пан. — Расстреляли его. Зарежь он только ее, был бы повод, смягчающий обстоятельства. А других он зарезал безвинных.

На крыльцо административного здания выскочил лейтенант, начальник конвоя, и заорал во всю глотку:

— Смирно! Равнение на крыльцо.

Строй подтянулся, вспомнив военные занятия в школе, некоторые умудрились и армию пройти, и вперили свои взоры на крыльцо, куда, как все поняли, должен был явиться большой начальник, скорее всего «хозяин» зоны, бог и царь в этой глуши, откуда хоть на север, хоть на юг, хоть на запад, хоть на восток, все одно — целая Бельгия или Голландия, а то и обе, вместе взятые.

Только пустые и дикие, поросшие лесами, покрытые непроходимыми болотами, непролазными чащобами, с дикими зверями и непугаными птицами, с многочисленными реками и речушками, которые трудно переплыть и негде переехать.

Когда состоялось «явление царя народу», Игорь застыл с раскрытым ртом: на крыльцо вышел собственной персоной Дарзиньш Виктор Алдисович.

Пан заметил его изумление, только опять понял его по-своему.

— Ты не смотри на его мирный и человечный вид, — тихо шепнул он Игорю, — его к нам с севера перебросили, мне уже шепнули. Попадаться ему на глаза не рекомендую. Зверь! Сожрет и не поперхнется.

Но Игорь не слушал его. Он сразу вспомнил разговор, подслушанный в туалете ресторана «Глория»: «Этого козла трудно не узнать. Его заделать мало, это — слишком легкая смерть для него… Его любимой шуткой было: сунуть в рот ствол и предложить пососать…»

Дарзиньш бегло оглядел вновь прибывших, чуть дольше задержал взгляд на Игоре Васильеве, но лицо его при этом не выдало никаких эмоций, равнодушие как лежало печатью на нем, так и продолжало лежать, означая глубокое презрение к отбросам общества.

— Слушать меня внимательно! — заговорил он негромко, но в установившейся могильной тишине все было хорошо слышно. — Дважды я повторять не стану. Вас сюда никто не приглашал, сами напросились. А поскольку я отвечаю за вверенную мне зону, тихо предупреждаю: порядок, порядок и еще раз порядок! Никаких карт, никакого пьянства и наркотиков, никакого «опускания», никаких драк и убийств. За каждый проступок, нарушение, преступление тут же последует кара. И не божья, как некоторые думают, а моя. Запомните: я тут бог, царь и герой.

Он опять пристально оглядел заключенных и дал знак своим подчиненным.

Тотчас же двое дюжих охранников приволокли невзрачного мужичка, всего избитого, в синяках и крови.

— Вот этот забыл про порядок, забыл про мое предупреждение, — продолжил Дарзиньш ровным и спокойным голосом, не повышая тона, — решил сбежать вместе со своим дружком. Дружка его пристрелили, как собаку бешеную, а этого сейчас накажут, а вы посмотрите.

Он опять сделал знак охранникам, и те мигом, привычно прикрутили неудавшегося беглеца к крепкому столбу, врытому возле вторых, внутренних ворот.

— Привести Шельму! — приказал Дарзиньш.

— Нет! — отчаянно завопил испуганный донельзя беглец. — Пощадите, меня принудил Пров. Вы же знаете, как это делается: стал при мне говорить о побеге, а потом поставил меня перед выбором, бежать с ним или перо в бок, слишком много знаю. Клянусь, я не виноват. Не надо Шельмы!

Дарзиньш подошел к беглецу вплотную и медленно достал пистолет. Затем он так же медленно поднес дуло пистолета ко рту беглеца. Тот послушно открыл рот, а Дарзиньш приказал ему:

— Соси!

Беглец отчаянно стал сосать дуло, а Дарзиньш посмотрел на вновь прибывших и сказал:

— Хорошо сосет? Теперь он и у каждого из вас сосать будет.

Повернувшись к охранникам, он рявкнул раздраженно:

— Где Шельма?

Внутренние ворота разъехались, впуская на плац здоровенную овчарку с поводырем, который с трудом удерживал ее на крепком поводке.

Беглец в отчаянии разрыдался, он думал, что сосанием дула пистолета все обойдется, но его ожидали муки пострашнее.

Дарзиньш неторопливо вытер дуло пистолета об одежду беглеца и спрятал оружие. Затем он отошел к воротам, давая обзор вновь прибывшим, и опять подал условный знак своим подчиненным.