Предчувствие смуты - Борис Михайлович Яроцкий

земляк, Евгений Трофимович, из армии просится. Побеседуйте с ним. Что ему взбрело в голову?

— Это кто?

— Перевышко.

— Мы же его опять представили к ордену. Он в курсе?

— У него семейный вопрос, — сказал полковник и уточнил: — Дома, на Слобожанщине, его родителям сожгли пшеницу. Судя по разговорам, там серьезно готовятся к гражданской войне… Уже бывшие прапорщики себя называют атаманами, сами себе присваивают полковничьи, а то и генеральские звания. Даже в Петербурге на монетном дворе ордена заказывают и сами себя награждают…

Было слышно, как генерал крякнул. Не верилось ему, что в наше время может быть такое. Не от него первого он узнает, что на Украине, как бывало в старину, опять назревает кровавая драка. И всему виной, конечно, опять земля, розданная частникам.

— Присылай моего земляка ко мне, — коротко распорядился генерал.

Полковник, отключив связь, повернулся к прапорщику.

— Все слышал?

— Так точно.

— Привет Воронежу.

Из Грозного Никита выехал на грузовике рембата. В кузове лежали швеллеры. Как потом оказалось, водитель, кряжистый сержант-сверхсрочник, в дачном поселке на берегу Дона строил себе коттедж, подбирал все, что могло сгодиться в хозяйстве. По долгу службы в Воронеже бывает часто, так что за год из бросовых стройматериалов уже собрал себе жилье.

— На квартиру очередь не скоро, — признался прапорщику. — Вот и строюсь хапспособом. У нас и офицеры, как бомжи… А вы, товарищ прапорщик, автомат далеко не прячьте. Держите на коленях. На всякий случай. Мы тут зачем? Не вам объяснять. Когда-то о таких, как мы, писал товарищ Лермонтов: «чтобы вытравить из леса пятигорского черкеса». Вот и приходится, как в старину, постоянно держать на коленях автомат Калашникова.

— Кто ж это тебя так просветил?

— Лейтенант Мулявка. Он знал всего Лермонтова. И Толстого знал. Многие товарищи писатели здесь воевали.

— А почему «знал»? — спросил прапорщик.

— На той неделе лейтенанта убили, — сказал сержант.

— И как же?

— Смерть обычная. Сел он рядом со мной. Вот сюда, где вы сейчас. В тот день лейтенант был веселый-превеселый. Рассказывал, какой у него забавный сынишка. Жена вторым ребенком беременна. А достал его снайпер, я даже выстрела не услышал. Пуля угодила прямо в наушник. Лейтенант включил плеер. Любил он музыку… Мы будем проезжать то место, где его пуля достала, я вам покажу.

Под впечатлением от услышанного Никита доехал до Воронежа. Снайпера в опасной «зеленке» не оказалось. Ответную стрельбу открывать не пришлось. А в Центральной России пока еще не стреляли.

В своем родном полку Никита отнес в ружейную комнату автомат, расписался в книге «Прием и сдача оружия». Время было позднее: первый час ночи. К тому же накрапывал дождь. Отправился в казарму саперной роты на свободную койку. Все койки оказались не заправлены.

Дежурный по батальону сержант Кислюк, с забинтованными ушами, в недалеком прошлом подчиненный прапорщика, обрадовался командиру, принес из каптерки простыни и подушку.

— Ну и кавардак! — возмутился Перевышко. — Давно он у вас?

— В нашу казарму поселили дезертиров, — оправдывался сержант, объясняя, почему койки не заправлены. — Дезертиров снимают с поездов и отсылают обратно в часть. Они боятся, что их отправят в какую-нибудь горячую точку. Пацаны грязные, спят в одежде. А как завшивели, товарищ прапорщик!.. Так что лучше на тюфяк не ложитесь. В нашей роте благодаря вам всегда было чисто, и вошки не водились…

— Ну и подхалим же ты, Кислюк.

— Стараюсь, товарищ прапорщик! — Дежурный встал по стойке «смирно», выпятив живот.

«И когда он успел ожиреть?» Долго ответ искать не пришлось: через день дежурил по батальону, через день — по кухне. Дежурить привык, что никаким пряником в Чечню его не заманишь.

— Тебе, Кислюк, не пора ли уже в роту? — спросил Никита, понимая, что таких вояк с каждым годом становится все больше. — В роте по тебе соскучились. Спрашивают: где это наш швейкообразный?

— У меня же золотуха, товарищ прапорщик. Какой из меня вояка? Я только могу стоять у тумбочки.

Перевышко знал отца этого солдата. Тот приезжал на принятие сыном присяги. Отец его в молодости служил пограничником, довелось на Даманском стоять в оцеплении.

— Твой отец, Кислюк, имеет медаль «За отвагу». Защищал рубежи нашей Родины, — напомнил солдату. — А ты?

— То было другое время, товарищ прапорщик.

— А сейчас?

— Сейчас, оно, конечно… — скривился, как будто раскусил недозревшее яблоко. Ушел от прямого ответа.

Поправляя на ушах повязку, Кислюк начал было расспрашивать: как там ребята, как воюют? Похвалился, будто новостью:

— Пишут в газетах: на Кавказе ордена получают.

— А кто тебе мешает?

— Я, товарищ прапорщик, человек скромный. Инициативу не подаю. Для этого есть командиры.

Кислюку хотелось поговорить со свежим человеком, который оттуда, а свежий спать укладывается на голой сетке. «Смелый, а вшей боится», — ухмыльнулся сержант. Он пожелал фронтовику спокойной ночи, а выходя из казармы, вспомнил:

— Товарищ прапорщик, на днях вам какая-то женщина звонила. Спрашивала, когда вы будете в Воронеже.

Сердце Никиты дрогнуло: «Она!»

— Женщина себя назвала?

— Нет. Обещала еще раз позвонить… Если позвонит, что ей ответить?

— Скажите: приехал.

— Будет исполнено, товарищ прапорщик! А сейчас — мне пора на кухню, проверю наряд. Наши салаги картошку чистят. Представьте себе, не умеют. Вот и приходится их учить.

Ему еще хотелось поговорить, но прапорщику после утомительной дороги было не до разговоров.

— Приятных сновидений!

Ушел Кислюк. Но, оказалось, не на кухню. Вскоре с улицы, от КПП, послышался девичий смех и голос Кислюка. Сержант пел для праздных посетительниц. Девочки беззаботно хихикали. Откуда им знать, что настоящие парни в Чечне, лейтенанты каждый день подставляют головы под пули басаевских снайперов, а золотушные сержанты с шутками-прибаутками тянут время до дембеля. Тот же Кислюк.

«Наказать бы его, — подумал Никита. — А как? “Губы” он не боится. Боится попасть в Чечню. Но больных туда не посылают. Отстреливают здоровых…»

Незаметно для себя Никита провалился в глубокий сон.

17

В столовой уютной квартиры адвоката Шпехты сидели двое: сам хозяин — Варнава Генрихович и его постоянный гость Зенон Мартынович Гуменюк. За беседой из литровой бутылки разливали по фужерам яблочное вино.

Было далеко за полночь. На железной крыше противоположного дома уже лежала предутренняя роса, и оранжевый свет луны отражался в темных окнах. Город спал, и, казалось, во всем этом сонном царстве только двое пожилых людей маялись бессонницей.

Адвокат вернулся из Кракова еще утром, привез с собой несколько бутылок вина и ворох новостей, которые следовало обсудить со своим компаньоном по бизнесу. Бизнес у них особый: помогать побратимам, где б они ни находились. Хотя… в наш век бескорыстной помощи не бывает, любая услуга