Владимир Савенков - Живой товар: Москва — Лос-Анжелес

Он понятия не имел, где работает Саша. Однажды в воскресенье (день свободный от репетиций в «Эль Ролло») Саша заставила женатика свозить ее к морю, и он завез ее к чертям на кулички, куда-то на Хантингтон-Бич, опасался за свою репутацию. Саша предпочитала ездить на пляж а Санта-Монику.

Рыжая, в очень смелом коричневом купальнике, она отлично выглядела на сентябрьском песке, совершенно естественно вписываясь в пейзаж. Кроме того, она недурно играла в волейбол, и шикарные молодые люди, высоко взлетая над сеткой, с удовольствием гасили мячи после сашиных пасов. Одно время Саше казалось, что она обрела настоящего друга, двадцатипятилетнего Джесси, химика, выпускника ЮСИЭЛЭЙ. Джесси мог запросто раскошелиться на чудесный ланч в Голливуде, к примеру в «Браун Дерби», угостить крабами на Лонг-Биче или чем-нибудь сногсшибательным в Чайнатауне. Он открыл Саше потрясающий мир лос-анжелесских музеев и художественных галерей. Современное искусство, новейшие изыски Сашу мало интересовали. Такие же коллекции, как у Нортона, приводили ее в восторг. Саша была очень благодарна Джесси, но никогда не могла продемонстрировать ему толком, как именно благодарна: работа отнимала у Джесси все дни, за исключением суббот и воскресений, а у Саши — все ночи, включая субботние и воскресные. И вообще парень многого не понимал. Когда он решил купить Саше машину («Хонду» выпуска восемьдесят пятого года, в отличном состоянии, за две семьсот), оказалось, что у Саши нет никаких документов, ни лайсенс (прав на вождение), ни даже русского паспорта. Временно нет, твердила она. И постоянно скрывала, куда и зачем уносится сломя голову на ночь глядя. Похоже, странную русскую окружали тысячи тайн: утаивались причины, приведшие москвичку в Америку, и ее семейное положение, место работы и источник дохода, адрес и номер телефона. Парень пригласил Сашу в дом к своим родителям, на ужин — русская пролепетала что-то про вечер, который обещала провести с подругами.

Парень попробовал проследить, куда спешит Саша по вечерам, но был ею замечен, выслушал гневное «Оставь меня в покое!» и, после недолгих раздумий, оставил.

На душе у Саши стало совсем темно. Океан остыл. Калифорнийский берег тронула осень. Все чаще Саша накидывала на плечи курточку, подарок Джесси, и отправлялась к океану. Пляжи Санта-Моники пустели.

Смолк звон мячей, и грустно было глядеть на то, как летит сквозь никому не нужную волейбольную сетку поднятая ветром с песка мошкара. Летнее марево, словно коконом обволакивавшее звук, растаяло — жестче зашелестели шины на Пасифик Коуст Хайвэй, резче зашумели в небе над Международным аэропортом двигатели лайнеров. В сумках бродяг, скитающихся по прибрежным паркам, появились пледы и термосы.

«Дорогие мои москвичи! — сочиняла Саша письмо, покуривая на парковой скамеечке. — Совсем уж было собралась к вам, да предложили весьма выгодный контракт с работой по моей специальности. Поэтому, с вашего разрешения, я тут на какое-то время задержусь. Коллеги и начальство относятся ко мне очень хорошо, условия жизни чудесные…»

Она возвращалась в город на такси по бульвару Заходящего Солнца, смотрела на холмы, поросшие черным дубом, на ухоженные лужайки, на тянущиеся миля за милей по левой стороне Сан Сет виллы и дворцы, отгороженные от дороги стволами гигантских пальм, кедров и секвой. Она любила этот бульвар, потому что ездила по нему в те славные часы, когда на сердце еще теплилась надежда на то, что все как-нибудь уладится, и ситуация не казалась безнадежной, и Джесси вел машину, пощелкивая клавишами кассетника, и мрачный каменный клуб «Эль Ролло», казалось, был отсюда бесконечно далеко.

В октябре зарядили дожди. Саше пришлось разориться на плащ и сапоги.

В «Эль Ролло» сильно похолодало, но хозяин будто не замечал, как падает в зале и комнатках для свиданий температура. Оттанцевав программу, девочки по-прежнему были вынуждены прикрывать голые тела кусочками тоненькой материи, под названием «вечерние платья», и явившиеся в клуб в свитерах и пиджаках лос-анжелесские мужики с любопытством наблюдали за тем, как замерзают у них на глазах полураздетые русские «медведицы». И, если раньше, летом, некоторые садисты забавлялись, заставляя русских девочек глушить неразбавленную водку, то теперь они поили их ледяными сухими винами. И смеялись:

— Идем, я научу тебя, как согреться. Хорошенько поскачешь на мне в кроватке — сразу пот прошибет!

Сашу замучил кашель. Были случаи, когда это ей очень мешало при работе с клиентами. На Сашу посыпались жалобы. Хозяин вызвал Сашу к себе в кабинет.

— Я предупреждал тебя, — сказал он.

— Я больна, — сказала Саша. — Горло.

— Что мне за дело до твоего горла? — возмутился мистер Бассет. — Лечись в свободное от работы время. А сюда изволь являться в нормальной форме. Ты будешь наказана штрафом. И вот еще что, — он встал из-за стола, шагнул к порогу и крикнул в дверь, — Томми!

В кабинете появился Томми.

— Да, сэр, — пробасил он, не переставая жевать жвачку.

— Ты меня просил о чем-то? Я держу слово, — хозяин хлопнул Томми по плечу, и они оба покинули кабинет. В замке щелкнул ключ. Саша осталась одна.

Штраф, подумала она. А сколько? А я только что потратилась на плащ и сапоги. И надо бы платье купить шерстяное, с воротником под горло. Черт их знает, гадов, какая у них тут зима. В Москве уже снег. Утром сын, сгорбившись, плетется через двор в ненавистную школу, и от ботиночек его остаются на снегу маленькие следы. Пустым сонным взглядом она обвела роскошный кабинет хозяина: толстый зеленый ковер на полу, гобелены откуда-нибудь с Мирэкл Майл, массивный стол красного дерева с дорогими статуэтками из индийского магазина, компьютер, факс, видик, телевизор, стереомаг с кучей эквалайзеров, кофейный столик, холодильник, умеющий газировать вино и воду, сейф-красавец, зеркала в резных рамах, кувшины, кувшинчики, вазы… Сейф! Вот где, наверное, лежит и мой паспорт, вздрогнула Саша. Подошла, потянула за кольцо — куда там без кода, не открыть. Она шагнула к входной двери — тоже заперто. Без обеда он меня решил, что ли, оставить, пожала плечами Саша, как провинившегося ребенка в старину в пионерском лагере? До начала второй репетиции оставалось не так уж много времени. Ладно, усмехнулась Саша. С паршивой овцы — хоть шерсти клок. Саша подбежала к столу, схватила телефонную трубку, набрала код Москвы. Половина второго в Лос-Анжелесе — глубокая ночь в Москве.

— Слушаю, — наконец-то ответила свекровь. — Саша, ты?

— Как Владик? — спросила Саша про сына. — Он все еще у вас? Простите, две недели не звонила. Очень дорого, честно говоря.

— У нас Владик, у нас, — зевнула свекровь. — Да вот он и сам шлепает. Проснулся от звонка. Ты почему босиком, марш тапочки надевать, — услышала Саша.

— Днем и ночью ждет твоего звонка, — вернулась к разговору с невесткой свекровь.

— Мама, мама! — закричал в трубку сын. — Ты когда приедешь?

— Скоро, мой родной.

— А что ты там делаешь? Выступаешь в цирке? Я принес к бабушке белого котенка и теперь его дрессирую. А в классе мне все завидуют потому, что у меня такая красивая и талантливая мама, — задыхался сын. — И ты мне снилась сегодня ночью, когда летала под куполом. И мне очень хотелось, чтобы ты прилетела ко мне на кровать, и поскорее, и чтобы я тебя всю-всю расцеловал и обнял…

В замочной скважине провернулся ключ, дверь в кабинет хозяина распахнулась. Томми шагнул на ковер, и следом за ним переступили порог двое мексиканцев, официантов со второго этажа «Эль Ролло».

— … расцеловал и обнял… — Саша бросила трубку.

— Раздевайся сама, — сказал Томми. — Если, конечно, тебе жалко твоих шмоток.

— Долго же ты до меня добирался, — сказала Саша.

— Долго, — кивнул Томми, и на толстых негритянских губах его появился белый шарик надутой жвачки. — Долго, и не я один. Хозяин вот и им разрешил с тобой поразвлечься. И чтоб мы не устраивали тут очередь, ты нам дашь сразу всем троим. Ты куда предпочитаешь, Пэдди? — спросил он у черноусого официанта. — Пэдди приблизился к Саше и больно ущипнул ее за ляжку.

— Ясно, — пробасил негр. — Но ты не должен портить товар, друг. Останутся синяки — хозяину это не понравится.

— Ему также не понравится, если вы меня чем-нибудь заразите, предупредила Саша.

— Держи, русская, — Томми швырнул на стол мистера Бассета три красных пакетика. Он лег на ковер спиной и похлопал себя по животу. — Медведица-а-а!

— Этот зверь не кусается? — пошутил безусый официант.

Саша поднесла телефонную трубку к уху. Да, разговор прервался, хорошо, отметила она. Не торопясь разделась и пошла к Томми. Ее босые ступни утопали в зеленом ворсе ковра. «А в классе мне все завидуют», — звучал у Саши в висках голос сына. «…и чтоб ты прилетела ко мне… и чтоб я тебя расцеловал и обнял». Саша представила себе студеную зимнюю ночь над Москвой, узоры инея на оконных стеклах, лицо Владика на подушке и заплакала — спи, сынок, спи. Тебе в школу через несколько часов. Придешь в класс и похвастаешься тем, что тебе звонила мама из Америки. И все ребята будут тебе завидовать. Скоро-скоро мистер Бассет вернет мне документы и отпустит меня, и мы с тобой, сынок, увидимся. Только я уже не буду такой красивой, как прежде, плакала Саша, и слезы капали с ее щеки то на плечо Томми, то на бедро маленького безусого мексиканца. А не буду потому, объясняла сыну она, потому, что мне придется как-нибудь изуродовать свое лицо или грудь, чтобы я стала не нужна мистеру Бассету. Только сделать это будет сложно, сынок. Как заставить его поверить в то, что это — несчастный случай? В людях, увы, он разбирается, как никто… Узнает правду — отомстит, искалечив еще больше. И прогонит меня. И мой паспорт у себя сохранит. Такое вот будет молоткасто-серпастое напоминание о рыжей русской дуре.