Бегущий от ада, или Господин уголовник - Фаткудинов Зуфар Максумович

Но что характерно, улица-то была, а вот дороги не было. Не дорога, а полоса препятствий с ямами и колдобинами. Поздней осенью в этих углублениях застывала вода, образовывая на покатой дороге ледяные проплешины. И ходить было очень непросто.

Ночью улица в основном освещалась лунным светом. Уличных фонарей не было, хотя электрические столбы стояли. Эта улица напоминала большую горьковскую ночлежку, где ютились его герои пьесы «На дне». И это было в самом центре Казани! Где буквально в сотне метров от этой улицы красовались сверкающие мрамором и зеркальными стёклами здания и дворцы.

На границе этих социальных и архитектурных контрастов и поселился Марат Билялов.

Вот уж, действительно, гримасы истории, её повторения неожиданны. На улице, где жил Максим Горький, через сто с лишним лет образовалось социальное дно, по масштабам гораздо большее, чем в его время. Эта улица олицетворяла не только дно района, но и всего города, ибо в России бедных и нищих после великой криминальной революции девяностых годов прошлого века было гораздо больше, чем скромно живущих, именуемых средним классом.

…Прошло несколько дней, как Билялов уволился с прежней работы и вместе с тем ушёл от Елены Шакировны. Возвращаясь как-то вечером домой, Марат, как обычно, смотрел больше под ноги, чтобы не упасть, нежели по сторонам. Проходя мимо одного из заброшенных домов с пустыми глазницами окон, он не заметил, как со второго этажа на него сбросили рыбацкую капроновую сеть, а из чёрных проёмов окон выпрыгнули дюжие молодцы и быстро скрутили Билялова. Затем бросили в «Газель», грузовой фургон, в тёмном чреве которого находился гроб. Ему заклеили рот скотчем. Открыли крышку гроба и попытались запихнуть туда Марата. Один из нападавших держал наготове молоток и гвозди, чтобы заколотить крышку гроба. Но сеть, которая толстым коконом обволакивала всё его тело, не позволяла плотно закрыть крышку, и тем более заколотить её.

— Гони, Туфан, на кладбище, — приказал шофёру один из бандитов, который придерживал крышку, чтобы она не спадала с гроба.

Билялов, как в кошмарном сне, в первую минуту не мог поверить в реальность происходящего. Но когда увидел гроб, холодный пот прошиб всё тело. Марат вспомнил угрозу о том, что, если он не оставит Елену Шакировну, его закопают ночью на кладбище.

Машина тем временем беспрепятственно миновала центр города и помчалась к кольцевой дороге в сторону городского кладбища «Сухая река».

Один из бандитов писклявым тенорком спросил другого: «А чего его так далеко везти, не лучше ли похоронить на Арском кладбище? Как говорится, хорошему человеку — хороший гроб и хорошее престижное кладбище…»

— С Раджой[3] не договорились, — ответил хриплый пропитый голос, — бабок много заломил.

— Да вон на сельских кладбищах можно и без бабок похоронить, хоть сотню фраеров за ночь.

— Дурак ты, Гаврюха, на выездах из города стоят ментовские посты. Где гарантия, что не остановят для шмона…

— А этого фраера за что мочат?..

— С роковой замужней бабой связался… Его предупреждали, чтобы не запрыгивал на неё, а он не послушал, — пояснил хриплый голос.

— Дак этот козёл трахал бабу крутого мужика или бабу нашего братка? — вопрошал писклявый голосок. — Я одного такого бычка на зоне сделал евнухом. Чтоб больше не залазил на чужих тёлок.

— Гаврюха, — хриплый голос прервался кашлем, затем продолжил: — Ты давно стал праведником? Забыл, как спал с женой музыканта? Как только видел афиши о выступлении оркестра, в котором он играл, так сразу запрыгивал к ней в койку. Да ещё не один, а с корешом — втроём кувыркались.

— Что позволено Юпитеру, то не позволено быку, — просипел Гаврюха. — Ты, Ряпа, тоже не святой: спал с женой солдата-фронтовика и искал себя в списках награждённых, считая, что за это должны наградить медалью «За отвагу».

— Но я же не надеваю маску святого праведника, как ты.

— А вообще ты, Ряпа, не прав, сравнивая меня с этим бычком. Он уже, считай, покойник, а я до ста лет буду жить.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Сидевшие в фургоне едва не свалились с сидений от резкого торможения и столь же резкого поворота.

Гроб, в котором лежал Марат, сдвинулся к борту и прижал ноги бандитам. Те, с руганью, пытались поставить гроб на место. Но машина, набирая скорость, понеслась по ухабам, и гроб, громыхая на металлическом полу, то и дело сдвигался к бортам.

— Гаврюха! А ну постучи Туфанчику, какого хрена он тут выкобенивается, — скомандовал Ряпа, — тоже мне Шумахер из Задрищева.

Сидевшие в фургоне не видели, что их «Газель» сначала ослепила дальним светом водителя милицейского «уазика», затем не остановилась на требование работников милиции. Вместо этого «Газель» рванула во весь дух и понеслась по узким улочкам пригородного посёлка, не разбирая колдобины и ухабы.

Патрульная машина, включив сирену, последовала за стремительно удаляющейся «Газелью».

— Давай, Коля, не отставай от неё, — подбодрил сержант Владимир Максимов водителя. — Ты же лучший водитель нашего отделения. Да и город знаешь, как свои пять пальцев.

Когда милицейский «уазик» сократил расстояние до машины-беглянки настолько, что его звуковые сигналы, казалось, оглушили и посеяли страх среди бандитов, у Марата Билялова появилась надежда на спасение. Он уже мысленно распростился было со своей жизнью. Такого страха ему ещё не доводилось испытывать ни в армии, ни в тюрьме.

Четверть часа две машины, словно привязанные друг к другу, мчались по ночному городу. И когда «Газель» оказалась у кладбища «Сухая река», один из бандитов открыл заднюю дверцу фургона, достал пистолет и начал стрелять в преследователей.

— Коля, нагнись! — скомандовал сержант Максимов, когда пули раскрошили лобовое стекло рядом с его головой.

Максимов открыл ответный огонь. Одна из пуль уложила стрелявшего Гаврюху, собиравшегося прожить сто лет. Его труп Ряпа выбросил, пытаясь хоть как-то замедлить движение преследователей. Но «уазик» успел объехать мертвеца, не сбавляя скорости.

— Ряпа! Выбрасывай гроб, — заорал бандит, сидевший в кабине. — Скорее! Не забудь замочить фраера, иначе Хайдер[4] замочит нас.

— Хайдер приказал, чтоб ни один волос не упал с его головы до кладбища! — громко возразил Ряпа.

— Ты чего, Ряпа, охренел?! Какое кладбище? Менты висят на хвосте. Делай, что говорю!

Ряпа лихорадочно соображал: «Если от ментов не удастся оторваться, отбиться, то статья за мокруху такая, что могут припаять пожизненную, вечную зону. А за похищение человека — помягче статья. Да к тому же это похищение можно свалить на мёртвого Гаврюху: он, мол, заставил меня под дулом пистолета помочь погрузить этого человека в „Газель“. Вот и вся моя вина».

Ряпа, не мешкая, принялся двигать гроб к двери с лежащим в нём Маратом Биляловым.

— Живи, фраерок, — сказал он Марату. — Мочить тебя не буду. И так в Афгане много убивать пришлось. К тому же и ты служил в этой грёбаной армии… Кое-что хлебнул. А таких я уважаю…

Ряпа помог Билялову встать из гроба, затем он выбросил из фургона этот вечный ящик печали вместе с его крышкой и заявил:

— Теперь ты прыгнешь на следующем повороте, когда машина сбавит ход. Слышал я, что ты десантник, поэтому сам знаешь, как приземляться…

Ряпа развязал ему руки:

— Сети с себя сам снимешь.

Прыжок из фургона на повороте прошёл для Билялова без осложнений. Он оказался в канаве.

Милицейский «уазик» стремительно вырулил из-за угла, на мгновение осветил Марата, но пронёсся мимо него, обдав выхлопными газами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Неужели пронесло, и я жив?» — несказанно обрадовался Билялов, не смея шелохнуться. Он смотрел в бездонное звёздное небо и гадал, под какой же конкретной звездой он заново родился? Так Марат лежал, не ощущая времени, пока тёплый ветерок, неожиданно усилившийся, не поднял клубы придорожной пыли и не накрыл его. Пыль полезла в ноздри, и юноша начал чихать. Тут он окончательно очнулся от оцепенения, вызванного столь близким дыханием смерти. Билялов освободился от пут рыбацкой сети, осмотрелся, словно пытался навсегда запомнить место своего спасения, и быстро зашагал домой.