Рашид Кешоков - По следам карабаира. Кольцо старого шейха

Омар Садык пронзительно смотрел в лицо Жуниду.

— Будь ты проклят, собака! — наконец прошептал он. — Значит, это ты предал меня тогда? Продался? За сколько же?

— Я не продался, Балаев. Я и не Шаниб. В тот день мне пришлось изображать Шаниба. Я майор госбезопасности Шукаев.

Омар Садык опустил голову и снова прикрыл веки.

— Так вы признаете, что вы Лялям Балаев? — спросил Вадим.

— Да. Признаю. Лялям умеет проигрывать… — еле слышно ответил шейх. — Ведите меня… мне холодно. Я стар и хочу тепла…

24. Последние штрихи

Дараев засучивает рукава. Подробности трех убийств. Уловка Рахмана Бекбоева. Чернобыльский уличает Ляляма в краже бриллианта. Каким образом «вторая капля» попала в Черкесск? Месть Гонзаги. Некоторые подробности убийства Барсукова и Кумратова. Недоуменные вопросы. Солнечные дни семейства Шукаевых.

Следствие по нашумевшему делу шейха Ляляма Балаева из Дербента (он же Балан-Тулхи-Хан, он же — Омар Садык) длилось долгих три месяца.

Шесть томов следственных документов!

Для Жунида Шукаева теперь настала более спокойная жизнь, и он заслуженно пользовался ею, проводя все свободное от работы время с Зулетой и сыном.

Вадим Акимович вел следствие.

Многое было сделано еще в процессе расследования, но многое нужно было уточнить, сопоставить. А это требовало повторных допросов, очных ставок, заключительных экспертиз, новой документации. Словом, — Дараев засучил рукава.

Дело должно было слушаться в Ставрополе, но, поскольку Черкесск был одним из мест, где непосредственно орудовала шайка, то следствие решили завершить здесь. На этом настаивал первый секретарь обкома партии Воробьев, начальник управления НКВД Гоголев и старший лейтенант Маремкулов, повышенный в звании и назначенный временно исполняющим обязанности заместителя начальника угрозыска. Маремкулов, что называется, пошел в гору.

Начальником угро стал Леонтьев.

Колосунин и Денгизов дали согласие устроить в Ставрополе выездную сессию суда, а всю подготовительную работу закончить в Черкесске.

В ходе следствия, после долгих допросов, во время которых Лялям Балаев несколько раз менял свои показания под давлением фактов и улик, выдвигаемых против него, выяснилось, что почти все предположения Шукаева оказались верными.

После побега из тюрьмы Паша-Гирей Акбашев и Хапито Гумжачев (на последнего был сейчас же объявлен всесоюзный розыск, потому что в Новороссийске он не появился) приехали в Дербент и, предъявив зафесовский фуляр с монограммами, потребовали у Садыка пристанища и легализации. Тот пообещал устроить и жилье, и документы, но в свою очередь выдвинул встречные требования: Феофан пошлет их на дело. Не струсят — получат все, что надо.

Так было задумано и осуществлено убийство дербентского инкассатора. Гумжачев, Акбашев и Будулаев (как человек, знавший местные условия). Инкассатора сначала оглушили, а потом Акбашев приставил к его груди свою фетровую шляпу и выстрелил. Ожога на теле убитого не осталось. Так же были убиты в Черкесске предварительно оглушенные Барсуков и Кумратов.

Кстати, из показаний Нахова, который «разговорился», узнав, что Омар Садык тоже арестован, стала известна уловка покойного Рахмана Бекбоева, испортившего во время обеда часы Исхака Кумратова с помощью небольшого магнита. Несколько раз Одноухий Тау поднес кулак с зажатым в нем магнитом к часам Кумратова, разумеется, так, чтобы тот ничего не заметил, и часы остановились.

Кассир и охранник опоздали на поезд и отправились в Шахар на подводе, которую подогнал к столовой Парамон Будулаев. Таким образом, и цыган оказался причастным к этому двойному убийству.

Рахман сказал Барсукову, выходя из столовой, что он еще остается в городе, а бричка его поедет в Шахар. Может подбросить и их. Кумратов имел неосторожность согласиться, несмотря на возражения кассира.

Так они поехали навстречу своей смерти.

Буеверов рассказал все, как на духу. Втянутым в преступление он оказался благодаря собственной инициативе (подслушал Хапито и Рахмана из своего тайника) и той случайной цепочке, которая протянулась от Омара Садыка, пославшего Хапито с фальшивыми драгоценностями в Черкесск, затем — к Рахману, увидевшему его на базаре в восточном наряде, и наконец — к шашлычнику Петровичу. Гумжачев настоял на том, чтобы оба убийства совершил Буеверов. Старый шейх, как видно, не допускал в свое окружение лиц, если не имел на них ничего компрометирующего. Ляляму нужны были только те люди, над которыми он имел власть неограниченную, основанную на постоянном страхе разоблачения.

В поисках оружия (огнестрельного у Буеверова не было, а использовать парабеллум во второй раз Хапито поостерегся) шашлычник вспомнил о своем знакомстве с Исхаком Кумратовым и решил, что очень даже остроумно ухлопать охранника из его же собственного ружья.

Словом, тут все было ясно.

Окончательному разоблачению Омара Садыка, то бишь Ляляма Бадаева, способствовал главным образом Чернобыльский, узнавший в нем своего бывшего подручного Балан-Тулхи-Хана, которого в ювелирной конторе Самуила Исааковича именовали для краткости просто Ханом.

Чернобыльский был уверен, что знаменитый бриллиант «вторая капля» или по-арабски катрантун таниятун похищен у него именно Ханом, потому что под его руководством дагестанский мастер Манаф изготовил скульптурный мельхиоровый перстень с полым шишаком, в котором свободно умещался бриллиант, прикрытый сверху крупным, но плоским александритом.

Сделано это было по приказу самого Чернобыльского, человека предусмотрительного и осторожного. Напуганный напряженностью предвоенной обстановки и революционными выступлениями тех лет, он решил, что хранить бриллиант внутри дешевого перстня гораздо надежнее.

Никто, кроме Манафа и Хана и, понятно, Чернобыльского, во всем Владикавказе не мог знать тайны мельхиорового кольца.

Когда кольцо исчезло из невзломанного сейфа, Чернобыльский сразу связал его пропажу с бесследным исчезновением своих подручных. Балан-Тулхи-Хан и Манаф во Владикавказе больше не появлялись. Частные детективы, которых нанял Чернобыльский, не нашли их.

О Манафе стало известно, что он действительно не был глухонемым от рождения. Онемел он от сильного испуга еще в юношеские годы во время армяно-турецкой резни: на его глазах турецкие фанатики убили его мать, приняв ее за армянку У Манафа отнялся язык, а потом постепенно его постигла и глухота. С Омаром Садыком он больше не расставался, служа ему, как верный раб.

Чернобыльский рассказал, что от Паритовой случайно узнал примерно месяца три-три с половиной назад о дербентском шейхе, ювелире Омаре Садыке. Неожиданные подробности, приведенные продавщицей, заставили его задуматься — уж не прежний ли его компаньон нашел теперь приют в Дагестане. Он выпросил у Паритовой адрес, который она узнала от мужа, и поехал. Его не приняли. Все время выходила какая-то неприветливая женщина (это была Бахор) и говорила, что Омара Садыка нет… Он уехал и неизвестно, когда вернется. Чернобыльский ни с чем вернулся в Черкесск.

Теперь Самуилу Исааковичу не стало покоя. От приезжавшего к нему начальника угрозыска Бондаренко, а затем от Шукаева он знал о похищении мельхиорового кольца из ларька Паритовой. Знал и терзался: не тот ли это перстень, который еще в 1913 году был сработан искусными руками Манафа.

Все его сомнения рассеялись окончательно, когда Шукаев привез перстень к нему в дом.

Призрак давно ушедшего богатства — потемневший мельхиоровый перстень — едва не отправил старика в иной мир. «Я потом пожалел, что не сказал вам сразу о бриллианте, — заявил ювелир Дараеву. — Сначала я подумал — вы знаете, потому как ваш товарищ сказал: «вторая капля»… Но потом понял, что он слыхал звон, да не знает, где он… Ну и промолчал… А зачем — кто знает. Что было, то прошло…»

Долго Дараеву не удавалось установить, каким образом перстень попал в ларек на базаре. Омар Садык заявил, что перстень у него украли, а при каких это произошло обстоятельствах, говорить отказался.

Выяснить это Дараеву так и не удалось. Лишь несколько лет спустя, уже после войны, судьба свела Шукаева с дочерью Ляляма Балаева и его первой жены Гонзаги, которую шейх бросил после освобождения из тюрьмы. Гонзага жила тогда в Осетии, в ауле Догбух с дочерью и глухонемым работником Манафом, который заботился о них, как о родных. Так вышло, что она узнала секрет перстня и похитила его, когда Бадаев привез молодую Бахор. Это была месть Гонзаги неверному мужу. Лялям убил бывшую жену в отсутствие дочери, перевернул все в доме, но кольца не нашел. Дело это в Орджоникидзе прошло как «глухое» — следов убийцы не обнаружили.

Дочь Ляляма Балаева, к тому времени уже взрослая девушка, похоронив мать, уехала в Москву учиться. Перстень, подаренный ей матерью незадолго до ее гибели, был слишком велик, чтобы носить его на пальце, и она держала его в чемодане, не понимая, почему Гонзага придавала такое значение своему подарку. «Береги, как зеницу ока, — сказала ей тогда мать. — Это — твое будущее. Что и как — скажу, когда станешь взрослой». Сказать Гонзага не успела. Чемодан был украден у дочери Балаева еще на вокзале в Орджоникидзе. И бриллиант, стоивший баснословных денег, никому не ведомый и никем не видимый, переходил из рук в руки, пока не попал в Черкесск.